О девочке Оле и собаке Эле

Моя жена Ира, такая ласковая к людям, не терпела в своем доме ни кошек, ни собак. И сколько я не пытался завести у нас то или иное животное, даже слышать об этом не хотела. В этом была какая-то тайна. В самом деле, не странно ли обожать людей (да и ее все обожали), а вот кошек и собак... Но ведь любые тайны когда-нибудь раскрываются, даже те, что, как принято говорить, «уносят с собой в могилу». 

Впрочем, не буду так уж заморачивать читателя. Конечно, в доме у нас, в конце концов, появилась собака, хоть и при весьма печальных обстоятельствах. 

Однако, все по порядку. Сначала о девочке Оле, потому как с нее все и началось.

 Когда я познакомился с Ирой, Оле было пять лет. Едва мы вошли с Ирой в ее дом, распахнулась дверь комнаты и оттуда выбежала с веселым топотом худенькая девочка в вихре соломенных волос. 

-Мама! - воскликнула она. – Бабушка мне Анну Герман купила! Вот, слушай!.. 

Она убежала в комнату, прибавила звук на проигрывателе, и в коридор выкатился нежнозвучный голос любимой в СССР певицы:

Мне говорят, он маленького роста.

Мне говорят, одет он слишком просто.

Мне говорят- поверь, что этот парень,

Тебе не пара…

-Это про меня, - усмехнулся я. – Все сходится: такой же маленький...

-Да, это про тебя, - засмеялась Ира, увлекая в комнату, где в диком танце, высоко вскидывая ноги, под шальной припев неслась девчонка: «А он мне нравится, нравится, нравится / И для меня его на свете лучше нет…»

-Давно не видела ее такой, - сказала Ира. – Это она с тобой флиртует. Соскучилась по мужскому духу… Оля, хватит беситься, иди сюда, познакомься. 

Я пожал маленькую горячую ручку.

-Лев, - сказал я. – И никаких дядь. Идет?

-А ты читал про трех мушкетеров? – спросила она в ответ. 

-А кто про них не читал? 

-Тогда скажи: женился бы де’Артаньян на госпоже Бонасье, если бы ее не отравили?

Вопрос был из высшей математики. 

-Ты, может быть, уже и таблицу умножения знаешь? А

 насчет госпожи Бонасье… Думаю, если бы де’ Артаньян на ней женился, ее бы не отравили. 

-Я тоже так думаю,- кивнула она, как бы сообщая правильный ответ решенной мной задачки.- Ее бы тогда даже пальцем не тронули. 

Она выставила передо мной кисти рук, ладонями вниз, и предложила:

-Давай сюда свои, ладонями к моим, и попробуй - ударь по рукам. 

 Я попробовал – и не попал, она успела убрать руки, еще раз ударил – и опять не успел, реакция ее была мгновенной… Но когда она снова, громко смеясь, протянула ко мне руки, заметил, что суставы Олиных пальцев странно увеличены. 

-Может, мне показалось, - уходя, спросил я Иру, - но… Что у нее с руками?

-Нет, не показалось. Это началось с год назад: и пальцы, и запястья, и локотки… Врачи говорят, что артрит. Возьму отпуск, отвезу Олю в Пятигорск – на воды и грязи. А ты, если удастся туда

командировка, заберешь ее оттуда.

Я был вечным внештатным журналистом. Мне нравилось чуть не каждый месяц выезжать в самые разнообразные командировки от популярных журналов. На этот раз нужна была командировка в Пятигорск, где когда-то был убит Лермонтов. А тут случился его юбилей – к счастью, не смерти, а рождения. 

И я сначала отправился в Тамань – «самый скверный городишко из всех приморских городов России», - так отозвался Лермонтов о Тамани, где его начисто обокрали. Я посетил старую белую мазанку, где это случилось, ставшую отныне музеем, после чего и рванул в Пятигорск за Олей. 

В некогда дворянский городок, все еще дышавший лермонтовской стариной, въезжал с каким-то странным волнением, будто возвращался в школьную юность. С восьмого класса бредил Лермонтовым. На городской конкурс чтецов вышел со «Смертью поэта». Задыхаясь от гнева, метал в зал лермонтовские громы и молнии... 

В санаторий за Олей я приехал последним. Всю смену уже вывезли. Главврач, добродушная толстуха, с укором мне сказала:

-Олечка вот уже два дня, как совсем одна. Звонили матери, сказала, что вы уже давно за ней поехали, а вас – нет и нет. Девочка в спальне сидит, никуда не выходит, плачет.

Я поднялся на второй этаж, вошел в длинный темный коридор. В самой глубине его открылась дверь, в луче комнатного света явилась худенькая девочка. Я рванулся к ней, она побежала мне навстречу, прыгнула на руки, обвила шею руками. 

-Приехал! Я здесь, как госпожа Бонасье, в тюрьме. Так тебя ждала… 

-Я к Лермонтову ездил, в Тамань, к морю. 

-Он там живет? 

-Он там бывал. Сто пятьдесят лет назад. Здесь, под Пятигорском, был убит на дуэли. 

-Они дрались на шпагах? 

-Нет, стрелялись. Лермонтов выстрелил в воздух, а его противник выстрелил ему в сердце. 

Поезд в Москву уходил вечером. Мы собрали Олины вещи и вышли в город. В лермонтовские времена сюда съезжался на воды и грязи весь российский свет. Об этом напоминали старинные особняки, являвшие контраст с помпезными сталинскими санаториями. На главной площади стоял «Пятигорск», ресторан, где Лермонтов со своими полковыми друзьями – Бенкендорфом, Дмитриевским, Мартыновым, Львом Пушкиным просиживали порой до утра за картами и шампанским. Седой швейцар в бутафорской бурке открыл перед нами дверь, и я торжественно сказал:

-Входите, мадемуазель. 

Робко поднимаясь по мраморным ступеням навстречу роскошным зеркалам, Оля призналась: 

-Страшно! Никогда не была в ресторане. 

-Сегодня твой день, твой и Лермонтова t- де’ Артаньяна русской поэзии. 

Усадив девочку за стол, я подошел к высокому молодому официанту.

-Этот стол – ваш? 

-Да, мой, - живо отозвался он. - Сейчас подойду. 

-У меня к вам просьба, - тихо сказал я. – Этой девочке всего шесть, но она уже читала «Три мушкетера». Называйте ее мадеемуазель. 

-Попробую, - озадачился парень. 

-В долгу не останусь, - пообещал я. 

-Ладно, сделаем, - повеселел он. – Только если правду: неужто сама «мушкетеров» прочла? 

Через минуту он принес меню, раскрыл перед Олей, и, слегка запинаясь, произнес: «Выбирайте, мадемуазель!»

Оля выбрала мороженое с орехами и лимонад. Я заказал себе и ей по салату и бефстроганову. 

-Хочешь, расскажу о последних днях жизни Лермонтова? 

-Расскажи! 

-Де’ Артаньян был влюблен в Констанцию Бонасье. А Лермонтов здесь, в Пятигорске, за два месяца до гибели встретил Катю Быховец, девушку с с глазами – черными звездами. Кто бы тут не влюбился? И Лермонтов не устоял. Не устояла и Катя, сраженная его стихами… Накануне дуэли, о которой никто не знал, устроили пикник в гроте, убранном коврами, шалями и цветами. Танцевали. Звездное небо, деревья в пламени свечей, два хора, конфеты, фрукты, мороженое…. Возвращались пешком. Лермонтов предложил Кате руку и до дома проводил. А на следующий день ей сказали, что ее милый друг убит.

-А кто его убил? – едва слышно произнесла Оля. 

-Бывший товарищ, друг. Подражая горцам, этот Мартынов всегда ходил в черкеске, с кинжалом. А Лермонтов любил посмеяться. И как-то на вечеринке, при всех, назвал Мартынова «господин Кинжал». Тот страшно обиделся и вызвал его на дуэль.

Официант принес Оле сладкое. И уже без запинки, весело, с полупоклоном, сказал: «Мороженое, мадeмуазель». 

-Спасибо, - рассеянно поблагодарила она и вновь вся устремилась ко мне. – Ты помнишь его стихи?

-Помню. Хочешь, прочту про Кавказ?

-Да, да! Про Кавказ! - воскликнула девочка.

-Про мальчика, юного горца, гордого пленника, заточенного в монастырь, всю свою краткую жизнь мечтавшего о свободе, рвавшегося в «тот чудный мир тревог и битв, где люди вольны, как орлы». 

Кругом меня цвел божий сад;

Растений радужный наряд

Хранил следы небесных слез…

Я читал «Мцыри», вспоминая, какое потрясение вызвала эта поэма у нас с братом, всю войну томившихся в богом забытом детском доме.

В то утро был небесный свод 

Так чист, что ангела полет

Прилежный взор следить бы мог…

Про битву с могучим барсом Оля слушала, впившись худенькими ручками в край стола.

Я ждал. И вот в тени ночной

 Врага почуял он, и вой

Протяжный, жалобный, как стон,

Раздался вдруг, и начал он

Сердито лапой рыть песок…

Поздно вечером, в поезде, укладываясь спать, Оля вдруг спросила: 

-Скажи… Почему Лермонтов выстрелил в воздух, а Мартынов – ему в сердце.

Я укрыл ее одеялом.

-Потому что он – Лермонтов.

Спустя три года Ира вдруг заболела тяжелой депрессией, пришлось положить ее в больницу. Полгода я прожил с Олей отцом-одиночкой, не ощущая особых тягот. Во-первых, я всегда хотел дочку. Во-вторых, Оля предпочитала во мне не отца, не дядю, не старшего брата, а своего рода приятеля, с которым можно обсудить любые проблемы и даже поговорить про любовь. 

Она была истинное дитя «перестройки» и начала с того, что принялась объяснять мне, романтику-утописту, как жить при капитализме. Начальную школу захватила игра в «монополию», придуманная акулами империализма для обучения постсоветских детей и их родителей хитростям рынка. Оля не только стала абсолютным чемпионом среди cверстников-второклашек, но вызывала на бой интеллектуалов третьих и четвертых классов. А, сойдясь с этими, кое-что уже повидавшими на своем веку девяти и десятилетками, декламировала из арсенала садистов-профессионалов: «Дети в подвале играли в гестапо: зверски замучен сантехник Потапов». Или нечто из поэзии жестокой эротики: «Голые бабы по небу летят – в баню попал реактивный снаряд». 

Не в силах соперничать с такими шедеврами, я отвечал, как мне казалось, остроумными анекдотами, к примеру, про английского мальчика, молчавшего до семи лет, и вдруг заговорившего. На вопрос изумленных родителей, почему он раньше молчал, мальчик ответил: «Раньше было все в порядке». Оля оценила этот анекдот снисходительной улыбкой. И поинтересовалась, знаю ли я английскую притчу о лягушке, поссорившей мужа и жену. Я много чего знал о похождениях лягушек среди людей, в том числе и то, как эта пучеглазая земноводная тварь волею нечеловеческой фантазии обратилась в прекрасную царевну. Но Олин рассказ оказался куда круче. Английская лягушка, встретив почтенного джентльмена, возвращавшегося домой, преследовала его до самой кровати, заставила этого добряка положить ее с собой в постель – якобы погреться, после чего обратилась в прекрасную леди и … тут в комнату вошла жена! 

Я засмеялся. На что Оля заметила:

-Смешно, правда? А жена почему-то рассердилась.

Однако по выходным я брал инициативу в свои руки. 

-Ну что, - спрашивал я, - сегодня поедем куда-нибудь?

-Да, да, поедем! – восклицала Оля. 

-Тогда бери билеты на поезд. 

-А куда? В какую страну?

-Посмотрим, кто нас сегодня ждет, - загадочно говорил я, открывая книжку «Поезд стихов». Ну, вот, хотя бы в Англию, к Милну. 

-Да, к Милну! – подхватывала Оля, уже на раз ездившая со мной к Милну, на завтрак к Королю. - И давай привезем этому бедняге сливочного масла. 

-Нет уж, - возражал я, - предоставим это поэту, который любит своего короля и не оставит его в беде. 

Мы так часто ездили к волшебнику Милну, в его «Балладу о королевском бутерброде», что, в конце концов, разыграли спектакль, главным действующим лицом которого был я, Король, с нетерпением ожидавший, когда ему доставят сливочное масло, без которого он не мыслил своего завтрака. Но в придворном хозяйстве все было так сложно, что добыча желанного продукта являлась целой эпопеей. И Оля, исполнявшая все остальные роли, буквально разрывалась, бегая от Короля к Королеве, от Королевы к Молочнице, от Молочницы к Корове… Особенно любила она встречи Придворной Молочницы с Коровой. Надевала белый фартук и белый чепчик, шла в хлев к Корове и сообщала ей заветное желание Короля: 

Велели Их Величество

Известное количество

Отборнейшего масла

Доставить к их столу!..

Затем ложилась на пол, обратившись в ленивую Корову, и мычала в ответ: 

Скажите Их Величествам,

Что нынче очень многие

Двуногие безрогие

Предпочитают мармелад,

А также пастилу…

Удивленная Молочница несла эту альтернативу Королеве, Королева докладывала Королю, на что Король (то есть я) отвечал: «О, Боже мой!» И, горестно вздохнув, снова ложился в кровать, взывая оттуда:

Никто меня на свете

Не называл капризным…

Просил я только масла

На завтрак мне подать!

Когда же Оля, совершив новый круг среди своих героев, приносила мне (Королю) столь страстно ожидаемое, я выскакивал из кровати и радостно вопил: «Отличнейшее масло! Прекраснейшее масло! Я так его люблю!»

После чего мы с Олей скандировали хеппи-энд:

 Никто не скажет, будто я

Тиран и сумасброд, 

За то, что к чаю я люблю

Хороший бутерброд. 

Этот «бутерброд» мы готовили к выходу Иры из больницы. 

Вечерами, укладывая ее спать, я рассказывал девочке о своих странствиях, об экспедициях с биологами на птичьи базары Баренцева моря, в пустыни Средней Азии, в пермскую тайгу, пораженную энцефалитным клещом, тварью со спичечную головку, от укуса которого слепнут, глохнут, а то и умирают. Думал ли я тогда, что, спустя годы, эта тварь поразит самое любимое мной существо. 

Оля слушала радостно и неутомимо. Она была уже в том возрасте, когда детскость и взрослость, пересекаясь, венчаются на пороге сотворения личности. 

И, стараясь не пугать ее смертельным клещом, я рассказывал, как по утрам входил в тайгу, как в упругую реку, в облитые росой высокие травостои, в гортанную, скребущую ухо, перекличку дроздов-рябинников, в посвист рябчиков, в монотонную дробь барабанщиков-дятлов, в темный таинственный холод вековых елей, в молодой шелест светлых берез...

Книжный и пишущий червь, попав в тайгу, я ощущал себя охотником и следопытом. Я был хозяином порученной моим наблюдениям таежной тропы, на которой вершилось лесное бытие. Ловил кротов и мышей, которых вечерами препарировали в лаборатории. 

 Как-то Наташа Любимова, дурачась, водрузила двух мышек себе на плечи. А когда хотела снять, не обнаружила ни той, ни другой. Мягко и интеллигентно ступая, незаметно подошел эрдельтерьер Джером, и в два приема слизнул мышек. Джером был всеобщим любимцем, ему все прощалось. Знакомство с этим замечательным псом породило во мне твердую убежденность, что во всем мире не сыскать собаки обаятельнее и благороднее. Мне все в нем нравилось: и его природная флегма, и то, как он смотрит – задумчиво и как бы о чем-то вопрошая, и то, как он ходит – изящно и важно, и даже то, как ест... 

И вот, когда я дошел до Джерома, Оля схватила меня за руку, и, задыхаясь, воскликнула:

- Я тоже хочу собаку!

- Но только эрделя, - напомнил я.

- Конечно, эрделя, только эрделя! – подхватила она. - Такого, как Джером. Давай уговорим маму. 

Ира боролась с нами, как могла. И уже начала сдаваться. Но... Судьба распорядилась иначе.

Поздним октябрьским вечером я с нетерпением дожидался Олю с дискотеки, чтобы сообщить: завтра нам привезут маленького Ромео – так мы уже назвали своего эрделя.

Неожиданно из лифтового холла раздались отчаянно- пронзительные, сумасшедшие звонки. Ира рванулась к дверям, я застыл в жутком предчувствии. С лестницы послышались возбужденные голоса. Не дождавшись Иру, вскочил и выбежал в холл. Лифтовые лампы горели судорожно и тревожно. По лестницам сверху вниз и снизу вверх метались и что-то кричали люди. Первой мыслью было - пожар! Но кто-то из тех, что бежали вниз, крикнул: «Девочку убили!» Спуск с пятнадцатого, с которого я катился, не считая ступенек, казался бесконечным. Оля лежала на одеяле, хрипло дыша, стиснув на груди руки. Ира стояла перед ней на коленях. Лифт, распахнутый настежь, был залит кровью.

 -Скорую вызвали?- крикнул молоденький лейтенант, ворвавшись в подъезд с двумя ментами. Менты бросились по этажам. И вскоре появились, волоча худого бритоголового мальца в наручниках, сплошь запачканного кровью.

Он залетел в наш подъезд, спасаясь от кого-то, с ножом в руке, в тот момент, когда Оля входила в лифт. Ворвался в лифт вслед за ней, нажал кнопку последнего этажа, бросился на девочку. На последнем этаже выскочил из лифта, пытаясь уйти через чердак. Чердак оказался закрыт… Последним проблеском сознания, истекая кровью от десятка ножевых ран, девочка нажала кнопку первого этажа. Внизу ждали, сбежавшись на безумные крики о помощи. Успела сказать:«Я Оля Булкина. Живу на пятнадцатом этаже…» И упала в чьи-то руки.

«Скорая» приехала только через час. Ира рвалась ехать с дочерью. Но врач отстранил мать:

 -Ей вы сейчас ничем не поможете. А нам помешаете. Приезжайте в Боткинскую.

-Я вас отвезу,- вызвался кто-то.- У меня во дворе машина.

Я вышел с Ирой.

-Останься,- попросила она.- Звони в больницу.

В двенадцать ночи за столом на кухне сидели и те, кто знал нас, и те, кто узнал только в этот жуткий вечер. Скрипач с восьмого принес бутылку водки. Врач с пятого - снотворное. Сидели молча вокруг телефона. Я уже знал, что в Боткинскую Олю так и не привезли. Ждали звонка от Иры. Наконец, не выдержав, я набрал О2.

-Милиция? В доме на Крылатской сегодня изранили ножом девочку. Ее увезли в больницу, но там ее нет.

-Фамилия девочки? - спросил дежурный. 

Пауза казалась вечной. Наконец, послышался голос: 

- Булкина? Она умерла. Не довезли до больницы.

И тут вошла Ира. Повесила плащ, постояла в коридоре. Глухо произнесла оттуда:

-Я не нашла Олю. Ты ничего не знаешь?

Она вошла в кухню, увидела лица и все поняла. Села, налила стакан водки, выпила. Обвела всех сухими глазами. Улыбнулась… Скрипач прикрыл рукой глаза.

Когда все ушли, я дал ей сразу две таблетки родедорма. На часах было два ночи. Ира вошла в спальню, села на кровать и долго смотрела куда-то в угол. Я стоял рядом, не смея ни говорить, ни даже пошевелиться. Внезапно она резко встала и, вся подавшись вперед, дико закричала. То был крик смертельно раненого зверя, такой страшный и сильный, будто она пыталась что-то перекричать в себе - быть может, то, не заглушив которое, уже невозможно дальше жить. Она кричала долго, крик переходил в вой, снова возвращался… Наверное, этот крик был обращен к самому Богу, и Господь услыхал его. Думаю, Он ей ответил, ибо Ира так же внезапно упала на постель и мгновенно уснула.

...Олю отпевали на Солянке, в храме равноапостольного князя Владимира. Служил отец Сергий, высокий, с суровым лицом. На одной стороне гроба сошлись родные и близкие, на другой тремя рядами стоял весь Олин класс. Девчонки и мальчишки плакали, не вытирая слез.

На девятый день мы пришли в тот же храм на исповедь. Отец Сергий узнал нас. Благословляя, сказал Ире: 

-Дочь ваша безгрешной ушла. Душа ее достигла вершин. А вы приходите к нам. 

Осень и зиму ходили мы в храм, откуда в последний свой путь, в ангелы, ушла Оля. Мы не говорили об Оле – никакие слова не выдержали бы сравнения с тем, что давала нам эта девочка в годы отчаяния и фантастического напряжения. Она дарила нам свою хрупкую жизнь.

 Прошел год. Дождливым осенним утром я, как обычно, бежал к реке. У входа в рощу столпились знакомые собачники, что-то обсуждая. Собаки лежали у ног хозяев.

 -Эй, Лев! - окликнули меня. - Не надоело одному бегать? Взял бы собачку.

 -Мы с дочкой мечтали,- признался я.- Да вот…

 Возникла пауза. О смерти Оли знали все. И тут я ее увидел. У березы, дрожа всем телом, стояла черно-коричневая собачка, щенок, в котором я сразу признал эрдельтерьера.

 -Всю ночь под дождем простояла.

 -Какие-то сволочи привезли и к дереву привязали.

 -Как ее бродячие не загрызли…

 Я подошел к собачке, присел, взял ее морду в ладони. Она глянула с такой надеждой, что защемило сердце. Я понял, что это моя собака.

 Мы с Ирой назвали ее Эля, изменив лишь одну букву. Элька прожила с нами десять лет и умерла от укуса клеща, как некогда от ножа - Оля. Когда глубокой ночью у нее разрывалось сердце, она закричала страшным и долгим криком, прощаясь с нами. Похолодев, я вспомнил, как кричала Ира - вдогонку умершей Оле, будто звала обратно. Но оттуда еще никто не вернулся.