Тетка

Ты без труда вспомнишь тот пустырь вблизи железной дороги, куда мы скрывались от глаз родителей, да и всех прочих взрослых. Так и вижу занесенный облетевшей листвой клочок земли перед скамьей с облупившейся краской. Можно было только догадываться, каким был ее изначальный цвет. На этой скамье мы коротали время, болтали, выдумывали всякую несусветицу и смеялись до колик в животе. Бывало, делились друг с другом и тайнами…

На ум приходят мысли вроде той, что на пугающем отдалении от юности память все больше подсовывает картины наподобие пожелтевших, выцветших фотографий. Если подолгу рассматривать фотографии умерших людей, начинаешь различать едва уловимый запах тления. Что это - обонятельные галлюцинации? Метаморфозы работы мозга?

Помню, как Тамара, моя тетка, несшая всю свою жизнь ношу одинокой старой девы, незадолго до смерти, будучи уже тяжело больной попросила меня об одном одолжении.

Все свои фотографии, скопившиеся за шесть десятков прожитых лет, она сложила в беспорядке в объемистый матерчатый мешок и перевязала его бечевкой.

- Сделай это теперь, пока я жива, - сказала она. И принесла из комнаты тот самый мешок, положила его на край кухонного стола, за которым мы пили чай.

- Я хочу, чтоб ты взял это и где-нибудь закопал.

Мне было тяжело это слышать, сиденье стула сделалось страшно неудобным - я принялся крутиться на нем, поперхнулся печеньем. Хотел возразить, но тетка остановила меня.

- Не хочу, чтобы фотографии оказались в конце концов в мусорном баке.

- Позволь, я возьму это с собой, - только сказал я.

В своей трудовой жизни тетка была бухгалтером. День за днем, год за годом сидела она в конторе при Метрострое, проводила расчеты, укладывала цифры в скучные столбцы, в положенный срок готовила квартальные отчеты…

Потом, по выходе на пенсию, ей как одинокой и бессемейной, выпало бремя ухода за престарелой матерью. После смерти мужа бабушка перебралась из деревни в город доживать свой век у старшей дочери. Была бабушка худой и высохшей, почти невесомой, но кости противились таскать и это скудное тело. Большую часть дня сидела она в старом кресле, утопив тощие ноги в валенках, даже когда на дворе было лето. "Кровь у меня старая, ленивая - не греет почти ", - объясняла она.

Бывало так, что по пути в туалет или в кухню бабушка теряла равновесие. Пол квартиры превращался тогда в палубу корабля, угодившего в шторм. Хорошо, если обходилось без того, чтоб при падении удариться о дверной косяк или что-либо твердое, выступающее.

Тетка не могла находиться с ней неотлучно - надо было выходить в магазин, в сберкассу или ЖЭК. Тогда по возвращении домой она кидалась к матери, лежащей в неестественной позе в собственных испражнениях. С трудом доволакивала ее до ванной, обмывала, обтирала насухо и переносила в постель. Потом обрабатывала антисептиком ссадины на ее теле и надевала на мать чистую ночную сорочку.

Мне видится картина: отрешенный взгляд бабушки блуждает по стене, не находя себе пристанища. Она вскрикивает от боли, причитает тоненьким голосом почти беспрерывно…

Прошлой ночью я внезапно проснулся. Весь в испарине, я сел на кровати, потрогал себя за голову, ощупал свои ноги и руки, как будто желая удостовериться, что все члены тела на месте и мне ничто не угрожает. Накануне я простыл, и у меня поднялась температура под сорок. Я что-то принял из подручных лекарств - аспирин, кажется еще аскорбиновую кислоту.

Редкий случай, но ночной кошмар запомнился мне. Я увидел свою мать так отчетливо, что сумел различить даже чуть раздвоенный кончик ее носа, который ребенком я любил целовать.

Я бросился к матери. Я понимал, что если сейчас, в этот миг, не настигну ее, то она исчезнет безвозвратно, ибо пришла она оттуда, куда нам не пробиться, где время забыло, что ему следует течь или его не существует вовсе.

Я напоролся на ледяную твердую стену - она была прозрачной и уходила прямо в небеса. Я кричал, звал к себе мать и сорвал голос до сипоты, но все продолжал выталкивать из себя призывы к ней, давясь кашлем и хрипом, с побагровевшим искаженным лицом. Я колотил кулаками в стену, в отчаянном бессилии бился об нее головой. Разбил в кровь костяшки пальцев, расшиб себе нос, и кровь стекала по подбородку на шею и дальше на грудь, пачкала мне одежду. Непроизвольно слезы катились из моих глаз - мать не слышала, не видела меня, не подозревала о моем близком присутствии и медленно удалялась прочь от стены. На какое-то мгновение мне показалось, что она обернулась в мою сторону. Как хотелось мне обнять ее в этот миг!

Истинную значимость объятий познаешь лишь тогда, когда тебе некого в них заключить. Миг объятий краток, но отчего так долго удерживает сердце память о нем? Прекраснейшая из иллюзий - преодоление одиночества. Я склоняюсь к тому, что в этом все дело.

В нашем детстве мать часто уезжала в командировки в ближнее Подмосковье. Она была геологом, в молодости объездила немалую часть огромной страны. Много недель провела она на Дальнем Востоке, где в то время строили установки радарного слежения. Но то было до твоего рождения. Ты был у родителей первенец. А я появился на свет спустя три неполных года.

Мы жили трудно, достаток семьи граничил с бедностью. Помню ты донашивал светло-серое драповое пальто, доставшееся тебе от дедушки. Оно было добротное, но на юноше смотрелось так, что парня хотелось от души пожалеть. К тому же пальто было тебе велико. Командировки матери приносили семье дополнительные деньги.

В один из отъездов матери тетка присматривала за нами. В тот день - он въелся мне в память - тебя жестоко избили мальчишки на заднем дворе школы, сломали тебе нос. Ты никогда не умел защитить себя. Жестокость в душах подростков бывает непомерна. Чужая слабость - как выплескиваемый бензин на огонь: еще сильней разгорается ненависть, еще угрюмее лица, еще злее глаза обидчиков.

Я разыскал тебя на пустыре. Ты сгорбившись сидел на нашей скамье, прижав к лицу носовой платок. Меня поразил контраст бледности твоего лица и цвета ткани, пропитанной кровью. У тебя кружилась голова, я взял тебя под руку и повел домой. Платок пришлось выбросить, на смену ему пошла в ход футболка - в школьном расписании значился урок физкультуры и я захватил ее с собой.

"Что они натворили? Что они с тобой сделали?" - глотая слезы шептала тетка, прикладывая смоченное холодной водой полотенце к твоему распухшему носу.

Кровь не останавливалась, и с носовым кровотечением тебя отправили в больницу. Тетка сопровождала тебя. Она осталась с тобой на ближайшую ночь. Потом несколько дней кряду мать и тетка, сменяя друг друга, находились с тобой почти неотлучно. Не знай медицинские сестры, кто именно из двух этих женщин приходится тебе матерью, они могли бы и не догадаться об этом.

В периоды беспомощности мы вынуждены всецело довериться другим людям. Лучше если в их роли будут наши близкие. Ни у кого из нас нет выбора - ни у младенцев, ни у стариков, исчерпавших свой жизненный ресурс, но все еще несущих в себе мерцание жизни, ни у тяжко болеющих или увечных, которым порой затруднительно без чужого содействия справить свои естественные нужды. Так было с бабушкой, так будет со многими из нас - зарекаться здесь бессмысленно.

В ту первую ночь в больнице ты также нуждался в помощи, в присутствии рядом близкого человека. Не из-за боли в сломанном носу, не из-за слабости от потери крови - нет, но от той пучины отчаянья, в которую ты провалился. Ты страдал оттого, что у тебя не достало духу попытаться дать отпор своим мучителям. Ужаснее всего было то, что оскорбления сыпались не только в твой адрес, но напрямую задевали мать. "Какая сука могла такого урода родить?". Эти слова были подобны гвоздям, которые по самую шляпку загоняли тебе в душу. Каждое слово - отдельный гвоздь.

Тетка старалась избегать фраз утешения, она внутренним чутьем понимала, что они только усугубят твои муки. Она прятала свои слезы, украдкой утирала их скомканным в ладонях платком. Поила тебя из поильника прохладным морсом, прикладывала к твоему лбу влажную тряпку, а когда ты впадал в забытье, бережно целовала тебя в лоб.

Ты с детства был хорошим рассказчиком, а во взрослой жизни стал писать неплохие книги. В третьей своей книжке, в повести о нашем детстве, ты так пронзительно и правдиво рассказал о том эпизоде в больнице. Любовь, обращенная на нас извне, со стороны другого человека, удерживает нас в этой жизни. Об этом я думал, когда читал твою книгу.

Я держу в руках фотографию из числа тех, что много лет назад моя тетка сложила в матерчатый мешок и просила меня уничтожить. Я вижу вас обоих на фоне белоствольных берез. Мне кажется, я даже могу ощутить тот воздух вокруг вас, пронизанный солнечным светом. Тебе по виду лет пять. Ты одет в клетчатую рубашку с коротким рукавом и светлые шорты. Мальчишка с вихрастой светло-русой головой. Наша тетка - молодая женщина с завитыми волосами, живыми темными глазами и чуть раздвоенным кончиком носа. На ней летнее платье по моде шестидесятых - такое легкое, почти воздушное. Вы держитесь за руки и оба улыбаетесь, а сияющая белизна стволов как будто вторит вашим улыбкам.

"Мать и сын. Мать на прогулке с сыном". Эта фраза прозвучала внутри меня прежде, чем я смог осознать ее смысл. Я никогда не мог объяснить, тем более сформулировать для себя, в чем состояла причина различного отношения тетки к тебе и ко мне. Но я безошибочно чувствовал это. Тебе и мне доставались разные доли ее души и любви. Да нет же, она любила меня, и я часто навещал тетку у нее дома. Она старалась накормить меня повкуснее, стремилась вникнуть в события моей жизни, а при расставании давала мне с собой немного денег или выигрышный лотерейный билет. В сберкассе я обменивал этот билет на рублевую бумажку, и после мы с друзьями объедались вкуснейшим сливочным мороженым.

Но я не помню, чтобы тетка интересовалась, что именно я больше всего люблю из еды. Твои предпочтения она знала наперечет. Сережа любит жареные стручки зеленой фасоли, салат из кальмара, приправленный майонезом, ему по душе намазывать финский сыр "Виола" на хлеб. И к твоему приезду тетка разыскивала в магазинах всю эту снедь, а в те времена это было не так уж и просто.

Когда на работе тетке удавалось заполучить билет в ТЮЗ или на экскурсию в Оружейную палату и этот билет был единственный, как-то почти всегда выходило, что в счастливчиках оказывался ты. Если случалась пара билетов, тетка помимо тебя с удовольствием брала с собой и меня.

Я не говорю о тех днях, когда ты болел. Тетка, узнав об этом, тотчас мчалась к тебе, прихватив с собой твою любимую пастилу и большую связку бананов. Она как страж сидела подле твоей постели. Ты уплетал пастилу, а она читала тебе вслух о приключениях отважных и не очень людей, населявших твои любимые книжки.

Иногда забота тетки Тамары о тебе принимала даже оттенок нелепости. Был случай, когда в день твоего рождения, надо было отнести в школу торт - так тогда было принято. Накануне тетка в разговоре по телефону наставляла мать, где и как купить свежий "Киевский" И чтоб выехала та из дома пораньше и поспела в кулинарию при ресторане "Молдавия" вовремя - не то разберут торты. Мать поутру в делах и домашних заботах замешкалась и задержалась с выездом. Ну и не досталось ей торта - уплыл красавец "Киевский" в чужие руки. Вот уж влетело ей от старшей сестры! Отчитывала она мать беспощадно. "Ты о ребенке не думаешь! О себе только думаешь. Как он теперь в школе покажется?"- возмущалась тетка. " Ну, купила ему с собой конфет разных хороших, фруктов купила", - оправдывалась мать. Кончилось дело тем, что по совершенно пустячному поводу они тогда рассорились и не разговаривали между собой месяца два, не меньше…

Я спрашиваю себя, как же мне примириться с тем, что мои близкие люди стали персонажами прошлого. Нет - только не для меня. Пока память моя при мне, я не отлучен от них полностью.

Совсем недавно я узнал о своей тетке Тамаре то, что многое для меня прояснило. Об этом рассказала мне младшая из сестер матери, тетя Люся, последняя ныне живущая. Я как-то заехал проведать ее, и мы разговорились, сидя на кухне за чаем. Я вспоминал свое детство, зашла речь и о тетке Тамаре, о ее судьбе одиночки.

-Я долгие годы молчала, хранила тайну, как обещала ей,- сказала тетка Люся. - Теперь нужды в этом больше нет. Так вот. Первая беременность твоей матери почти совпала по времени с беременностью тетки. Мать твоя родила Сергея, а Тамара сделала аборт. Сделала уже с риском для жизни - на позднем сроке. Пришлось все устроить подпольно - тогда строго воспрещались аборты. Потом тетка опомнилась - что ж она натворила, ребеночка своего сама, считай, умертвила. Так и не простила себя…

Я наблюдаю за трепетом листвы на каштане у меня под окном. Думаю о нашей с тобой тетке Тамаре. Сердце ее, это прибежище нерастраченной любви, - через годы, через разлуку, через смерть по-прежнему шлет нам свои послания. Словно морская раковина, давным-давно разлученная с родной стихией, доносит до уха таинственный шум - отголосок прошлой удивительной жизни.