В этот день скончался давно забытый поэт Дмитрий КОПТЕВ. Но полное его забвение несправедливо и неправомерно, если мы хотим восстановить все звенья цепи. Как воскликнул свершивший свой подвиг великий поэт Владислав Ходасевич: "Во мне конец, во мне начало. Мной совершённое так мало! Но всё ж я прочное звено: Мне это счастие дано". Однако, и небольшой поэт хотя бы и через столетия, может быть признан прочным звеном. В частном случае с русским нерифмованным стихом возникает примерно такая вереница авторов(называю навскидку, если кого пропустил,а пропустил наверняка, - еще припомню,продолжая работу над антологией): Жуковский, Пушкин, Дельвиг, Коптев,Бунин, Кузмин, Блок, Ходасевич, Пастернак, Луговской, Рейн и Бродский... Притом, что все названные поэты,как известно, писали и рифмованные стихи.
Далее следует подготовленная мною для антологии подборка Коптева.
ДМИТРИЙ КОПТЕВ (17(29).9.1820 г., Тула — 30.4(12.5).1867 г., Тула). Сын отставного майора, участника Отечественной войны 1812 г. Получил хорошее домашнее образование. С 1832 г. находился в частном пансионе профессора Московского университета М.Г. Павлова, где уроки давали М.П. Погодин и Н.И. Надеждин. Дарование К., его редкостная память, способность к литературным импровизациям были замечены. В 1836 г. К. поступил на юридический факультет Московского университета, где основательно изучил европейские и восточные языки (французский и английский К. знал с детства). Он увлеченно занялся переводами.
По выходе из университета К. служил в канцелярии московского генерал-губернатора на разных должностях; с 1849 г. он — чиновник особых поручений.
Литературные опыты К. относятся к 1830-1840 гг.; первая известная публикация состоялась в «Современнике» (1844). В том же году Ф.Н. Глинка познакомил К. с П.А. Плетневым. Известный критик, отметивший стремление молодого поэта к «чистому искусству», похвалил одно из его «Антологических стихотворений» («Однажды в год приходит извещенье / О девушке, короткое письмо, / Его слова — одно благословенье, / На нем слеза — заветное клеймо…»). Испытавший влияние Пушкина(чьи стихи переводил на европейские языки) и Лермонтова, подражавший Вергилию и Гейне, К. был честолюбив и надеялся сравняться с великими мастерами. Он был убежден, что в своих идиллиях («Опахивание», «Ночное», «Рыбаки») превзошел по крайней мере Дельвига, но критика находила, что его стихам недоставало естественного тона и гармонии.
На самом деле идиллии К. были далеко неидилличными. Жизнь, изображенная в них, весьма драматична. В этих стихотворных новеллах есть плотность этнографического очерка. По содержанию они близки к рассказам из тургеневских «Записок охотника», диалоги (например, в идиллии «Ночное») напоминают разговоры из «Бежина Луга». Они столь же правдивы, несмотря на то, что монархист, идеализатор народной жизни в условиях крепостного права, К. стоял на иных общественных позициях. Его знание русского народного быта было подлинным, и сумел он поведать нечто небывалое, описать какую-то доисторическую и втайне языческую Русь. Стих К. в этих новеллах тоже для своего времени необычен. Он резок, точен и четок, как появившийся лет через семьдесят — восемьдесят белый стих Бунина, Блока, Ходасевича. Правда, уже существовал стих пушкинских «Маленьких трагедий» (перенятый рядом драматургов), и все же за К. — новизна сжатой формы и странноватого содержания. Справедливо замечание редакции «Современника» (очевидно, принадлежащее П.А. Плетневу): «Помещая эти стихотворения, мы желаем обратить внимание на совершенно новый род поэзии в Русской литературе».
Но читающая публика не заметила необычности «Идиллий» К., их яростной энергетики. Вероятно, осознавая свою неудачу, К. в 1849 г. перестал писать стихи. Выйдя в 1850 г. в отставку, он проживал в селе Квашнино Тульского уезда. Оставаясь убежденным консерватором, он принял деятельное участие в губернском комитете по устройству быта крестьян, за что был награжден серебряной медалью. В 1860 г. К. стал уездным предводителем дворянства.
Считается, что в наследии К. замечательны его письма к Плетневу, в которых содержатся острые и тонкие критические замечания о литературе, но письма эти доселе не изданы(напечатаны лишь ответные письма Плетнева). В архиве находится и большинство стихотворений К., а также десять его драм.
РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК
Случилось как-то мне в исходе февраля —
Когда метелица туманила поля,
Пирамидальные игольчатые ели
Среди поблеклых лип роскошно зеленели
И солнца не было, хотя над головой
Немного посветлей казалося порой —
Подъехать к домику, взойти без приглашенья;
Усталость и мороз причины посещенья.
И вот передо мной старуха шерсть прядет.
Ея племянница калинушку поет,
А у племянницы и очи голубые,
И щеки маков цвет, и речи молодые;
Ребенок на полу валяется с котом
И кличет мамушку картавым языком,
К ней хочет доползти, головкой об пол бьется,
И рад бы закричать, да все не соберется.
«А где хозяин ваш, — я делаю вопрос,
— Мой Поликарп пошел платить за сенокос
В село Вахтангино, что видишь за рекою».
Да что ты путаешь, за сенокос зимою! —
«А как же с этим быть, коль сотский так велел,
Ругнул порядочно, да и побить хотел;
Чтобы ему почет, как должно отдавали,
И Бог узаконил, и деды заказали».
«Кто ж, бабушка, у вас, над сотским головой?»
А мне она в ответ: — «Касатик золотой!
Начальства нашего никак не повидаешь,
Мы люди темные, на сходках не бываешь!»
«А видела ли ты когда-нибудь царя?»
— Родимый, видела; что алая заря
Вокруг головушки густые перья веют,
Приветные глаза, как звездочки яснеют,
Он поклонился нам, а с ним Митрополит,
И ручкой белою вокруг себя крестит —
И покрестил меня — и там мне чудно стало —
И так вдруг весело, как сроду не бывало,
А сзади в золоте…» И верно бы она
Пересказала мне, что видела сполна,
Да пошатнулась дверь и заглянул убогой,
Дрожа от холода, измученный дорогой.
Увидев он меня, попятился назад.
«Не бойся, — я сказал, подумав: — «Я не рад».
Но прялку оттолкнув, хозяйка взговорила:
— Сегодня Тúрона; для праздника сварила
Побольше кашицы, лепешек напечем,
Ты Божий человек — мы денег не возьмем».
Когда-то вспомнил я напыщенные бредни,
Хотя и в первый раз, но верно не в последний:
— Нет, полно им коснеть, пора их просвещать,
Чтобы от Запада не слишком отставать».
Но нужно ли тому какое просвещенье,
В ком от рождения великое уменье
Законного Царя — как Бога почитать,
Благословение достойно оценять.
И кто в своей избе не прибранной и душной
Встречает бедного улыбкою радушной.
1845 февраль
ИДИЛЛИИ
ОПАХИВАНИЕ
Докапал дождь. Повеял ветерок,
И облака, белея, набежали —
Так, распустив седые паруса,
По прихоти могучего теченья
Идут суда. По липовой аллее,
С листа на лист и наконец в траву,
Западала скопившаяся влага,
А между тем, как матовый фонарь,
Из-за полупролитых облаков
Блестит луна туманно-желтым светом,
И, как, струхнув, по всяким направленьям
Ударятся, толкаясь, муравьи,
Так по небу рассыпались звезды,
Малюточки, в сверкающих венцах.
Но что за звук? Не резкий треск плотины,
Не далеко отогнанные громы.
И это что ж? В распущенных рубашках
И расплескав свалявшиеся косы,
Ватага баб и полногрудых девок
Проносится, о мучимых духáх
Мечтательной душе напоминая.
Я угадал: опахивают землю
От падежа. И стало любопытно…
Но я слыхал, что при таком обряде
Запрещено присутствовать мущине,
И что того приказа нарушитель
За удальство расплачивался кровью;
А потому, где надобно, ползком
Я добрался до тлеющей часовни,
Поставленной у полевой дороги,
За гумнами, откуда невидимкой
Увидел все.
Как старая гусыня
Перед своим гогочущим потомством,
Исторгнувшись из сдвинутых ворот,
Как дергачи из мягкого пырея,
Увидевши приученного пса,
Спустившимся в пологую лощину,
Как с гласиса в бастьонную канаву,
Взошло в кусты — и только замелькали
Или рука с дырявым рукавом,
Или луной сребримые седины,
Да слышались различные звучанья,
Подобные гудению пчелы,
Хлопочущей в замазанном улее,
И наконец, минуя огуменник
Пришло к избам. Тогда — заткните уши!
Ни преданный на разграбленье город,
Ни ярый рев сраженного вола,
Ни дикий крик безжалостного Минго
Не могут дать малейшего понятья
О слышанном. О палку палка бьется;
В сухой забор впиваются каменья;
Стучат в окно, стучат в углы строений:
«Ты выходи — мы выгоним тебя,
Лихая смерть!» И эта пьяным воплем,
И выгнали ль? я этого не знаю;
Но разошлись, оставивши сохой
Заметный след вокруг всего селенья.
— Заутра же, когда из-за дубравы,
По гребню гор разлившимся потоком,
Покажется небесная пурпура,
И к деревам и наклоненным травам
Воротятся различные цвета,
Как будто бы, при чудном исцеленьи,
Здоровыя пленительныя краски —
Опять пойдут с серпами поселянки
И будут жать, не жалуясь на жар
И слушая приказы и угрозы
С смирением. Но точно так же мы,
При ходе дел обычной колеей
Умеренны, прекрасно рассуждаем
И ласковы. Но только-что печаль,
Или недуг ворвется в наши груди —
Обычное приличье позабыто,
Суровостью заменено участие
И слух отверзт ничтожным предрассудкам.
8 августа 1845
РЫБАКИ
Из-за горы, застроенной деревней
В подобие синеющих зубцов,
Как некий царь в торжественную гридню
Пурпурою одеянное солнце
Явилося. Все принялись за дело.
На мате гор, белея, забродили
Стада овец. По стоптанному пару
Пошла соха медлительно и влажно.
Из кустиков, назад откинув шею,
И подобрав седеющие ноги
Приподнялась хохольчатая цапля,
И, замахав тяжелыми крылами,
Направилась к чешуйчатой реке,
Которая по прямо пролегала,
Как будто бы дорога столбовая,
То лентою вилася по лугам,
Украшенным различными цветами
И травами, колеблемыми ветром.
А там уже какая-то гурьба —
Ее узнать по платью и движенью
Немудрено: приказчик, два лакея,
Садовник, ткач, безтягольных десяток,
Да лодочник. И подле две телеги
С бочонками, плетеным кузовком
И неводом.
Но вдруг из-за холма
С нагайкою, в расстегнутой венгерке,
На пеною замыленном Донце
Стремительно выскакивает барин —
Что разглядев, догадливый садовник
Проговорил: «Эхма его несет!
Ведь он на нас! да врешь — не переедешь!»
А между тем береговой тропой
Уже летел, как коршун на добычу,
Заречных дач потомственный владелец —
И, прискакав, на супротив толпы
Оправился, поводья затянул —
И верный конь как вкопанный стоит.
Барин. Да я вас всех!.. да что вы за народ?
Прикащик. Из Ситни…
Барин. А!
Пр. Изволил приказать
Вам кланяться. Он просит позволенья
На кушанье немного половиться —
И мы же…
Бар. А! скажите господину,
Что очень рад. Пониже омуток.
Договорил, привстал на стременах —
И улетел. Смеются рыболовы.
«Вишь наскакал! Хоть барщину сбери —
«Так мы б ее…»
Вот, зачинив корчý
И прицепив просверленные камни,
Отправили с заводною веревкой
Садовника. Ударило весло;
Встряхнулся челн — и, очертив полкруга,
Вошел в тростник противной стороны.
Ему вослед мужик да камердинер
Пустились вплавь. Веревку потянули;
В реку вошел многосаженный невод.
Идет, идет. Испуганная щука
Наткнулася — и, хляснув по воде,
Приподнялась — и прянула в виду
Досадою вскипевших рыболовов
Через крыло. А лодочник вздрогнýл,
Почувствовав, что что-то под водою
Сдержало сеть. «Застрело, молодцы!»
«Отчаливай — разденься кто-нибудь» —
И прочее. Довольно приказаний,
А толку нет. Но вот выходит ткач:
Кафтан долой: внимательно взглянул —
И ринулся. Дойдя до середины
Пошел на дно. Широкие круги
Одни в одном, как будто паутины,
На вспененных струях нарисовались —
И через миг зареял поплавок,
И поднялась, тщеславно улыбаясь,
С намокшими кудрями голова.
«Вытаскивай!..» Ослабла заводная —
И босиком, кто помоложе был,
Вошли в реку. Один учил другого,
Другой спешил, а тот, спеша, мешал.
Кричат. Шумят. И вот перед глазами
Забилися подлещики, плотва,
Два судака в три четверти аршина,
И мелкоты до вечера считай.
Но дан приказ: «Сажай в ушат и духом,
Чтоб вовремя к кухмистеру поспеть!»
А многое, в особенности окунь,
Отобрано: трудивыйся до яст!
И вот, слегка приподнимая шапки,
Все подошли к приказчику и штофу.
Кремень с кремнем как два врага сошлись,
На мягкий трут посыпалися искры —
И вскоре дым, сменяющий отца,
Показывал, что кушанье готово.
Достали хлеб; перекрестили лбы,
На ближнюю поглядывая церковь.
Уселися. Пошли тар´ы да бары
О месяце, о городе Москве
И господах — и иногда хохочут,
Как никогда не захохочет раб.
12 августа 1845
Антологическое стихотворение (I)
Однажды в год приходит извещенье
О девушке. Короткое письмо,
Его слова — одно благословенье,
На нем слеза — заветное клеймо.
Тогда в груди зашевелится совесть,
Потухший взгляд нечаянно блестит —
И передо мной погибельная повесть
Подробною картиною стоит.
Но в тех скорбях таинственная сладость…
И лишь тобой я оживаю вновь,
О юности пленительная радость,
Последняя и первая любовь!..
3 августа 1845
