Два рассказа. Рука. Светлячки 

РУКА 

Я ехал на работу, в тролейбусе оказалось свободное сидение, я сел. «Красивый, двадцатипятилетний»... с тем чуть-чуть охотничьим, скажем, вниманием на лице, что не пропустит ни одного чем-то примечательного женского лица, оценит его чуть заметным одобрительным кивком, вызвав у женщины чувство благодарности. Значит, ее лицо, хорошо выдержанное в утреннем зеркале, готово к предстоящему дню, дню красивой женщины. 

Напротив сидела как раз такая женщина. Для троллейбуса слишком хорошо одетая - она была даже в тонких черных перчатках, несмотря на лето, - и я подумал, что, скорее всего, шофер ее благополучного мужа внезапно заболел или машина сломалась у порога ее дома. Естественно, я задержал глаза на ее лице, не скрывая, что любуюсь им; понятно, что эта первая за утро мужская дань была замечена и взята... Но глаза мои были слишком откровенны, они требовали (просили, скорее) хоть какого-то ответа. Можно было ответить мгновенной льдинкой из-под ресниц, отвергнув мое откровенное восхищение, можно было сердито закрыться, как веером, веками... красивая женщина ответила мне иначе. Она сняла перчатку и выставила на мое обозрение свою руку, кисть руки...

Миллионнолетний язык жестов, имеющий хождение и в наши дни...

Это не была рука аристократки - с длинными, тонкими, «нервными», как принято было говорить в Блоковские времена, пальцами, нет, это была пухлая ручка с дивно ухоженной кожей, с тоненькими кончиками недлинных пальцев, с заостренными розовыми ноготками, которые выдавали... хищницу, насытившуюся, но все равно с интересом поглядывавшую на проходящую мимо дичь. 

Рука эта не ведала никакой домашней работы, даже, может быть, мытья посуды. Она тончала день ото дня, становилась все более хрупкой. Из всех прикосновений эта рука знала только собственную кожу, не менее нежную, собственные волосы, да, понятно, кожу мужчины. На безымянном пальце было золотое обручальное кольцо самой высокой пробы – цвет его говорил сам за себя: в нем было что-то от купеческой сытости, кустодиевской румяности, упитанности, хотя это слово никак не подходит к драгоценному металлу, розовое, оно матово лоснилось... 

Показав мне всего-навсего свою руку с кольцом, женщина ответила таким образом моему охотничьему взгляду. 

Она спросила меня: а вправе ли ты коснуться моей руки, взять ее в свои руки? Сможешь ли ты содержать этого зверька – смотри на него! - в той же холе, какую он сейчас имеет? А ведь это лишь рука...

Меня сначала пробрала дрожь: появление этой руки из перчатки вдруг обнажило на миг всю женщину; в следующее мгновение я задохнулся...

А сама рука – я не сводил с нее глаз - продолжила говорить то, чего не успели сказать глаза: «Сможешь ли ты, право же, интересный парень, но так себе одетый, оплатить стол в лесном ресторанчике? Я ведь пью только дорогие вина... Сможешь ли ты заткнуть деньгами рот хозяина полутайной гостинички в том же лесу? А на какие подарки ты способен? Ты погляди, погляди на мое золото!..»

О как много сказала мне лежащая на колене, обтянутом дорогой тонкой бежевой тканью юбки, со снятой перчаткой рука! Так много, что я, растерянный от обилия ее откровенных «слов», не успевал отвечать, но, видимо, все-таки ответил – выражением лица, - потому что женщина будто бы со вздохом скрыла руку под перчаткой (зверек спрятался в нору) и послала все же мне короткий взгляд, в котором я легко прочитал: «Спасибо тебе, милый, что первым оценил меня в это утро, мне такие взгляды нужны, без них и жизнь не в жизнь. Но... 

Но...

Троллейбус остановился, она встала, она вышла... И, не оборачиваясь, пошла к высокому, центра города, зданию, стройная, снова недоступная, скрыв свою обольстительную и мало кому доступную руку, прекрасно зная, что я не свожу с нее глаз. Впрочем, на мгновение она, будто чтобы глянуть зачем-то направо, еще раз показала мне свой профиль: точеный носик, полные губы и красивых очертаний подбородок...

 СВЕТЛЯЧКИ

 Вот что я сделал однажды. Вышел вечером на улицу, прихватив пустую пластмассовую бутылку из-под воды, и пошагал вдоль зеленых палисадников и прифасадных лужаек. А там в это время июля зажигались и гасли светлячки. 

Я наловил взмахами руки с дюжину небыстрых в полете этих удивительных насекомых и заточил в бутылке, придерживая горлышко пальцами так, чтобы в сосуд проходил воздух.

И вернулся домой. В гостиной я задернул шторы, закрываясь от света уличного фонаря, и поставил бутылку на средину ковра. Светлячки один за другим стали выбираться из заточения и разлетаться по комнате.

Они летали, перекликаясь огоньками, как перекликаются прожекторами по вечерам и ночам морские корабли. Они давали о себе знать сигнальными огоньками, как самолеты. Они засвечивались друг для дружки, как...

Это был, конечно, поразительной красоты фейерверк. Радость по-японски – безмолвное (а в груди восторг!) любование природой, в которую, как известно, входят и Луна, и сакура, и старый пруд, и цветок лотоса, и икебана, и кукушка, и цикада. 

И вот теперь светлячки.

Но вот о чем я стал в конце концов думать, глядя, как зажигаются и гаснут в темноте моей гостиной светлячки. Я стал думать, что все же ученые и врачи плохо еще знают... человеческие глаза. Литераторы знают об их природе больше. Они говорили и говорят: «Глаза ее (Аси, Анны, Греты) сияли». «Лучистый взгляд ее глаз...». «В (опять-таки «ее») глазах зажглись огоньки». «В глазах девушки посверкивали искры радости встречи». «Он увидел, как засветились вдруг ее глаза – словно в них зажглись какие-то фонарики». «В глазах ее прыгали смешливые искорки»... «Вспыхнувшие вдруг глаза Веры сказали ему, что...». «Она рассиялась улыбкой и глазами...»

Таких образов в мировой литературе тысячи. И все они – о том феномене женских глаз, который пропустили мимо своего внимания ученые и врачи. О природе их свечения.

Тут надо уточнить одну вещь. «Глаза блестят» - это одно. Это внешнее, это блеск роговицы, омытой либо слезами, либо другим составом. А вот «светятся» - это уже другое. Это внутреннее, еще неисследованное. Что глаза ее «засветились» изнутри, женщина не подозревает. Это замечает кто-то другой.

...А ведь вполне может быть, что написанное про Lampyris nocticula, светлячков: «митохондрии вырабатывают энергию, необходимую для окисления люциферина при участии люциферазы, и дают в результате биолюминесценцию» относится и к женщинам. Тем более, что светятся в темноте, давая о себе знать, только самки светлячков. 

К женщинам – и литераторы этот феномен давно заметили. Но никто из них, насколько мне известно, еще не написал на эту тему исследовательского труда.. Да и как его написать, если изучение особого света глаз начинается словами: «Когда женщина полю...». Ясно, что дальше идут совсем не ученые слова и строки.