Это было, было, было...

Эти горькие, но справедливые слова Роберта Рождественского из его «Позапрошлой песни» относились к общему безрадостному прошлому нашей страны, которое мы помним и очень не хотели бы повторить. 

То, о чём хочу рассказать я, тоже относится к прошлому, но не общему для всех, а сугубо личному. Я имею в виду нашу, как принято было тогда говорить, компанию. Всезнающая Википедия определяет её как группу людей, с совместной целью проводящих вместе время. Наверное, по сути это правильно, но звучит уж очень сухо и казённо. Скорее всего это группа людей с одинаковой группой крови (конечно, не в медицинском понимании).

На самом деле, мы просто с удовольствием встречались, когда позволяла наша напряжённая жизнь, наполненная работой, заботами о семьях, о молодых либо ещё совсем юных детях, о становящимися престарелыми родителях. Делали (в хорошем смысле) карьеру, набирались профессионального и человеческого опыта, а когда собирались, то получали – повторюсь – удовольствие от общения.

Сформировалась наша компания не сразу, процесс этот был практически неуправляемым и очень напоминал дарвиновский естественный отбор. Иногда появлялись её новые потенциальные участники, но они, за редкими исключениями, редко приживались и обычно сами отпадали, а многолетний костяк оставался.

Среди нас были представители разных специальностей – инженеры, преподаватели, врачи, юристы, но эти различия никак не влияли на то общее, что нас объединяло.

Мы собирались для подготовки сценария очередной встречи – дня рождения, любого мало-мальски существенного праздника (например, чтобы не упустить любой заслуживающий внимания повод для сбора, отмечали все три Пасхи – православную, католическую и иудейскую). Процесс их подготовки с придумыванием неожиданных идей, шуток, розыгрышей, «приколов» бывал не менее увлекательным, чем сами праздники. 

Подходили мы к этому делу серьёзно – писали шутливые песни (в основном на мотивы популярных), попурри, пародии, частушки, посвящения, торжественные речи, оды, доклады, постановления «общих собраний», вручали рукотворные ордена и медали (с «Положениями» о них), дипломы, Почётные грамоты. Большинство этих текстов облекались в стихотворную форму; вряд ли их можно было причислить к высокой поэзии, но явные примитивы и халтуру мы себе не позволяли. 

Как пример – отрывок из моего «Размышления на тему юбилея»:

 …Заметил я, что юбилей 

 рифмуется со словом «лей»

 (или, как минимум, «налей»), 

 а раз «налей» – так, значит, пей 

 и надо наливать скорей, 

 а то я вспомню всех чертей

 всех океанов и морей –

 так, просто, скромно, без затей. 

 Без рюмки праздник - юбилей

 как будто порт без кораблей,

 как будто скачки без коней,

 как без туристов Колизей.

 Я на глазах у всех людей, 

 особенно моих друзей,

 глотну – и буду здоровей

 и радостней на много дней.

 Забыв о скромности своей,

 я окажусь еще смелей

 и вместо всяческих речей

 вам запою, как соловей.

 Поэтому скорей – НА-А-А-ЛЕЙ!

А в полном варианте этого монорима было более 60 строк с этой рифмой! 

Расскажу подробнее о нашем времяпрепровождении и, как любил говорить подполковник, учивший нас уму-разуму на военной кафедре, «поясню свою мысль на конкретных примерах». 

Отмечаем день 8 марта. Мужчины заранее тянут жребий, чтобы определить поздравляемых ими дам. Одному из нас достался объект по имени Римма. Поздравляющий путём нехитрых рассуждений перевёл это имя в уменьшительно-ласкательную форму «Римуля», затем преобразовал Римуль в «Лямур» – и форма приветствия у него выкристаллизовалась. Уединившись на кухне, он натянул поверх брюк выпрошенные у моей мамы длинные женские трико, взлохматил свои светлые волосы, надел очки и превратился в «месье Трике в очках и рыжем парике» из «Евгения Онегина». Упав на колени перед объектом своего поздравления, он стал петь ей любовные куплеты: «Вироза, вироза…»; дальше помню только то самое чередование «Лямур – Римуль»; текст был рифмованным и очень смешным. Все долго хохотали и аплодировали.

В тот «женский день», обычно бывавший в Одессе достаточно тёплым (как-никак начало весны), выпал снег. Все мужчины, успевшие «хорошо расслабиться» (но обычно всегда остававшиеся «в пределах»!), высыпали во двор и стали сооружать снеговика. Непременный его атрибут – морковку вместо носа – я, как хозяин квартиры, где проходило празднество, деловито взял в холодильнике, установил на требуемое место и вернулся домой. 

Наутро наша дворничиха спросила у моей мамы (они были приятельницами): 

– Рива Моисеевна, я так понимаю, что у ваших молодых вчера хорошо погуляли?

– Почему вы так думаете?

– А у снеговика много морковок торчит в … разных местах.

Тогда моя жена вспомнила, что у неё несколько участников празднества действительно просили морковки, но она, занятая обязанностями хозяйки, не придала этому значения. А, казалось бы, взрослые, серьёзные люди…

Как-то в июле, за несколько дней до запланированного отъезда в оформленный приказом отпуск, куда мы обычно ездили с друзьями, вызвало меня начальство и взволнованно сообщило: «Пришла телеграмма от Зам. Министра. Вы должны немедленно вылететь на КамАЗ для сдачи вашего станка» (я много лет был ведущим конструктором в СКБ станкостроения). В такой ситуации спорить неразумно, ведь начальству, в отличие от меня, есть что терять. Поэтому пришлось срочно искать пристанище у моря для жены и дочери. 

На Каролино-Бугазе, песчаной косе между морем и Днестровским лиманом, у моего приятеля был в садовом кооперативе нашего завода небольшой домик. Обе комнатки занимала его семья; единственным вариантом для нас мог быть чердак. Выхода не было, за оставшийся до моего отъезда день мы его кое-как оборудовали, и я перевёз туда своих девушек.

Вернувшись через три недели из командировки, я с приятным удивлением обнаружил, что в этом «комфортабельном» помещении практически впритык стоят семь (!) раскладушек и топчанов, и ещё одна железная кровать с чуть поржавевшеми спинками – снаружи, на небольшой веранде на уровне чердака. Оказалось, что таким образом мой приятель, хозяин дома, не только проникся нашим желанием быть вместе, но и помог обустроиться. А кровать настолько мне приглянулась, что я входил в коллективный чердак только для переодевания плавок после купания либо если шёл дождь…

С тех пор мы ежегодно не менее месяца проводили там отпуск. Иногда во дворе ставили палатку для ещё одной пары из нашей компании, с удовольствием присоединявшейся к нам на несколько дней. Другие одесситы приезжали на выходные, а вечером возвращались в город.

Много лет постоянными членами отпускного братства были наши друзья из Риги (см. мой очерк «Друг» в «Чайке») и Москвы, которые предпочитали эти некомфортные условия в нашем обществе намного более цивилизованному отдыху, вполне им доступному. 

На стол ставилась большая миска мелких рыбёшек-сарделек, которые мы жарили вместе с головами и хвостами и не глядя хрустели ими, как семечками, во время нескончаемых разговоров допоздна. Купались и в море, и в находящемся в двадцати шагах чистейшем лимане. Наши женщины (их обычно бывало одновременно не меньше трёх), дежуря поочередно по кухне, умудрялись положить на сковородку несколько будущих котлет, сбегать в лиман, окунуться и, вернувшись, успеть перевернуть их на другую сторону; пригорать котлеты не успевали.

Интересно, что у каждой из хозяек из совершенно одинакового фарша получались котлеты разного вкуса…

Однажды вся компания в расширенном составе (с дополнением родственников), человек двадцать-двадцать пять, праздновала в августе день рождения моей жены. Столы поставили в тени во дворе дома. Женщины решили коллективно налепить много вареников, причём сделать их с тремя видами начинок – с творогом, картошкой и вишнями. Им это удалось – получилось 800 штук. 

Для смеха в один вареник каждого вида решили положить вместо начинки вату. Когда в «картофельной» серии экземпляр с ватой достался мне, все посмеялись. Когда среди «творожных» он оказался в тарелке моей жены, раздался общий хохот. Но когда вместо вареника с вишнями стала давиться ватой наша дочь, народ просто лежал: «Ну семейка! Это ж надо! Теория вероятности отдыхает…».

Мой друг Юрий, институтский преподаватель, принципиально не принимал экзамен у нерадивых студентов, и их попытки на любых началах его уговорить твёрдо им пресекались. Он тратил много времени, объясняя несдавшему студенту учебный материал, но потом тот должен был при всех пересдать экзамен, иначе «не проходило». 

Один из студентов-заочников по имени Захар, желая отблагодарить Юрия через год после сдачи экзамена, обратился к нему с неожиданным предложением: «Я зам. председателя большого колхоза. Приезжайте летом к нам с семьёй. Поселю вас в пустующем доме на окраине села, рядом сосновый бор, недалеко пруд с хорошей рыбалкой. Свежий воздух, натуральные продукты, красота!»

Юра рассказал о предложении обеим нашим женам и мне (мы много лет отдыхали вместе), и мы соблазнились таким необычным вариантом. Правда, я подумал: «А что делать в этой глуши мне? Я не рыбак, собирать грибы не люблю, купание в илистом пруду не привлекает, поэтому от скуки там пропаду. У них троих по два месяца отпуска, а у меня один с небольшим. Отвезу туда обе семьи с детьми (машина была только у меня), потрачу дня три на обустройство, вернусь в город, а потом возьму отпуск, и мы поедем, как собирались, в Прибалтику».

Оказалось, что в доме, где мы поселились, перед нашим приездом случился небольшой пожар; его быстро потушили, но в комнатах продолжал ощущаться запах гари. Поэтому по совету Захара мы начали обустройство с того, что пошли на ближайший луг и накосили большую кучу травы. У меня с собой был брезентовый чехол, скроенный и сшитый моей любимой тёщей точно по форме новенькой машины и «сидящий» на ней идеально; им я накрывал авто от палящих лучей солнца. Наполнили чехол травой и волоком, намаявшись, с трудом притащили домой; потом пришлось эту операцию повторить. Забили травой печь и дымоход, разложили её на полу. Когда трава чуть подвяла, в доме стало замечательно пахнуть.

Захар привёз нам баллон с газом и небольшую плиту, но для «серьёзных» блюд это не годилось. Поэтому мы с Юрой решили соорудить из подручных средств очаг. Нашли ржавый обод от колеса трактора и накрыли им вырытую во дворе яму. Прокопали от неё канавку, глубина которой уменьшалась к выходу, и накрыли её не менее ржавыми листами кровельного железа. Получился очаг с эффективным дымоходом. На нём мы нагревали воду для гигиенических целей, делали творог из полного ведёрка простокваши, а потом и шашлыки жарили.

Я взял на себя обязанности снабженца и «начальника транспортного цеха» – привозил или приносил из села молочные продукты, овощи. Однажды набрёл там на вкуснейшую позднюю клубнику и ежедневно покупал по смешной цене ведёрко, наполненное не очень доступными нам в городе отборными ягодами, и мы её «переели». Дошло до того, что и дети, и мужья капризно говорили дамам: «Ну-у, не знаю… если вы её нам почистите, помоете – тогда, может быть…». Конечно, в этом, как и во многих эпизодах нашей жизни, бывал налёт театральности, мы им часто с удовольствием пользовались. 

Как-то, вернувшись с рыбалки, мужчины всерьёз перепугались – все три женщины неподвижно лежали в тени дома с закрытыми глазами и с окровавленными лицами. Только подойдя близко, поняли, что жёны использовали несъеденную и ставшую мягкой клубнику для косметических масок. Не привыкшие в обычной жизни к таким изыскам их спутниц жизни мужчины долго не могли прийти в себя…

Как и на Бугазе, к нам приезжали другие члены нашей компании, Юра ходил с ними на рыбалку, а вечером мы устраивали коллективные застолья. Захар привозил местное вино, иногда барашка, мы делали прекрасные шашлыки, а под чёрным сельским небом с низкими крупными звёздами долго звучали украинские и русские песни.

Ранним утром рыбаки уходили на пруд, а я с удовольствием бегал трусцой по лесным тропинкам, собирал мелкие цветочки, на которых иногда дрожали капельки росы, и перед пробуждением всех наших женщин около их кроватей и раскладушек стояли свежие букетики.

Конечно, ни о каком возвращении в город я больше не вспоминал и с сожалением встретил окончание отпуска, пролетевшего очень быстро.

Подобных трогательных эпизодов можно вспомнить много, но жизнь ими не ограничивается. Известно, что друзья проявляются в беде. 

Когда Юру оперировали по весьма серьёзному поводу, рядом с Риммой в коридоре около операционной все пять часов стояли друзья. 

У меня за неделю до 60-летия произошёл инсульт, и нужно было лежать какое-то время не вставая. Родителей уже не было в живых, жена не могла оставить работу – у неё были экзамены в выпускных классах. Наша многолетняя московская подруга взяла отпуск, прилетела в Одессу и месяц была со мной рядом. Наговорились тогда мы с ней от души!

Через двенадцать лет эта подруга оказалась в травматологической клинике, а её сын после инфаркта – в кардиологии на другом конце Москвы. Узнав об этом, я прилетел туда, дождался их возвращения домой, организовал там всё необходимое и только потом улетел. И ни раньше подруге, ни тогда мне не приходило в голову считать наши приезды чем-то вроде подвига – это норма в отношениях между друзьями.

Сразу после приобретения Риммой и Юрой дачи они заявили, что не представляют себе жизнь там без нас. Много лет мы вчетвером жили одной семьёй; даже намёк на оплату нашего проживания был бы для них оскорбительным. 

Однажды, когда я и жена были в поездке, стало известно, что нужно несколько раз отвезти моего заболевшего отца в больницу на процедуры и консультации. Один из наших друзей немедленно сделал это вместо меня; когда я потом пытался извиниться перед ним за это, с упрёком: ответил: «Это же мой любимый Яков Давыдович! Не обижай меня!» 

Моя машина была на нескончаемом капитальном ремонте, когда родился внук. Узнав об этом радостном событии, наш друг Марк, инвалид войны, вынул из кармана ключи от своей машины и протянул их мне. Зная, как машина помогает ему справляться с житейскими неурядицами, я пытался протестовать, но он оборвал меня: «Тебе сейчас она нужнее». И почти месяц, решая многочисленные проблемы (больницы, врачи, процедуры, молоко и пр.), я много раз мысленно его благодарил, понимая, что это было ему не так легко и просто, как петь куплеты месье Трике. А ведь он ни минуты не колебался: «Тебе нужнее…»

Подруга моей жены со школьных лет Валерия стала не просто врачом – её называли «врач от Бога». Она вдумчиво и весьма квалифицированно лечила и нас, и наших родителей, которые её не только уважали, но и попросту обожали. В последний день моего отца (его жизнь продлилась благодаря ей на несколько лет) она сидела рядом с его кроватью, держала за руку, а он с оптимизмом говорил: «Да, Лелечка (называл её только так), конечно, мы ещё поборемся». А утром он не проснулся…

Моя жена Берта, преподаватель математики высокого уровня (большой очерк о ней тоже был опубликован в «Чайке»), занималась своим любимым предметом с детьми всех наших друзей; особенно это было важно перед их поступлением в институты. Она не натаскивала ребят на типичные ситуации, а учила думать логически, аналитично, и это помогало им потом не только на экзаменах, но и в жизни. Сын Риммы и Юры Серёжа, получавший у своего школьного учителя пятёрки, после общения с Бертой растерянно сказал матери: «Оказывается, я совсем не знаю математику, мне нужно будет всё переварить заново…» 

При этом, конечно, не обходилось без юмора. Мы жили на Бугазе. Серёжа перед каждым началом полуторачасового общения с Бертой с выражением крайней обеспокоенности театрально восклицал: «Мама, посмотри, какая тётя Берта бледная! Ей надо срочно на пляж – подзагореть, поплавать. Я не могу позволить себе тратить её время, не прощу себе этого, какие могут быть занятия!».

Когда неожиданно у Берты было обнаружено тяжёлое запущенное заболевание, специалисты прогнозировали, что жить ей осталось не более полутора лет. Единственное лекарство, которое могло помочь, выпускалось во Франции и не ввозилось тогда ни в Украину, ни в Россию. Наши близкие друзья, многолетние члены нашей компании, переехавшие к тому времени в Германию, с трудом упросили своего семейного врача-немца выписать заочно рецепт. Русскоязычный фармацевт заказывал лекарство во Франции, друзья его выкупали и каждые полтора-два месяца умудрялись переправлять нам в течение ряда лет, до появления лекарства в украинских аптеках. И вместо отпущенных полутора лет жена прожила девять…

И последнее. Моя мама и мать Риммы были приятельницами; мы с женой и Римма с Юрой – ближайшими друзьями; всю жизнь дружат их сын и наша дочь. Такое случается. Но то, что по-настоящему дружат наши внуки – уже редкость. А недавно мы смеялись: шестилетняя правнучка Риммы и Юры (пятое поколение!) сказала о нашем правнуке: «Я поженюсь на нём, если он станет не только героем, но и принцем, а он хочет быть только героем». Как тут не вспомнить пастернаковское «Судьбы скрещенья»… 

К сожалению, большинство наших друзей либо уехали за границу, либо ушли из жизни. Но мы с удовольствием вспоминаем наше уникальное сообщество, всё связанное с ним – серьёзное и смешное, радостное и печальное, весёлое и трогательное.

 Всё это было у нас и, надеюсь, будет продолжаться у наших потомков. Прав был польский поэт, сатирик, писатель и сценарист Юлиан Тувим, сказавший: «Ближних нам посылает судьба. Какое счастье, что друзей мы выбираем сами!»