Полемический очерк. Царство Божие внутри вас, или Великий барин земли русской

 Очерк Александра Орфиса наверняка вызовет в читателях бурю разнообразных эмоций – все же он касается дорогого  для всех имени – Лев Толстой.   Редакция сочла возможным его публикацию, ибо при  явном «обвинительном уклоне», не учитывающем очень многих обстоятельств в жизни писателя и  при цитировании его высказываний  вне контекста, он коснулся редко поднимаемого вопроса: «Толстой и евреи». Надеемся, что полемический запал автора пробудит  ответную реакцию в его оппонентах и развернется дискуссия, которая так нужна нашему  литературоведению.

Редакция журнала

 Царство Божие внутри вас, или Великий барин земли русской[1]

Посвящается Николаю Ивановичу Блинову
(1881–1905)*

Путь обмана, путь лицемерия – путь смерти.[2]

Лев Толстой

   Так ничего гнусней и мерзостнее нет,

   Чем рвенья ложного поддельно яркий цвет,

   Чем эти ловкачи, продажные святоши,

   Которые, наряд напялив скомороший,

   Играют, не страшась на свете ничего,

   Тем, что для смертного священнее всего;

   Чем люди, полные своекорыстным жаром,

   Которые, кормясь молитвой, как товаром,

   И славу и почет купить себе хотят

   Ценой умильных глаз и вздохов напрокат;

   Чем люди, говорю, которые со страстью

   Небесною стезей бегут к земному счастью,

   Канючат каждый день, взор возведя горе,

   К пустынножительству взывают при дворе,

   Умеют святостью прикрыть свои пороки,

   Проворны, мстительны, бессовестны, жестоки

   И, чтобы погубить другого, рады вплесть

   Небесный промысел в свою слепую месть

   Жан-Батист Мольер «Тартюф, или Обманщик»[3]

Lev_Tolstoy.jpg

Тощие мужицкие лошадёнки уныло трусили по разбитой весенней слякотью сельской дороге.
– Скажите пожалуйста, когда мы приедем в Ясную Поляну ? – я обратился с нетерпением к ямщику.
–Потерпи. Скоро к барину юродивому доберёмся, – равнодушно ответил седобородый мужик.

От такой наглости я чуть было не набросился на него с кулаками.

–Как ты...как Вы назвали Льва Николаевича ? – я почти заорал.

Мужик на мгновение взглянул на меня полупрезрительным и полусочувствующим всглядом.

– Ты, парень, тае, сколько годков с барином знаком ?
– Я к нему сегодня... в первый раз еду...–пробормотал я, смутившись.

– Ну то-то. А я его, почитай, уже седьмой десяток годков знаю. Он, тае, сначала был барин как барин – пил, в карты играл, с мужиков семь шкур драл, девок и баб портил.[4] Ну ещё, тае, в Крыму да на Кавказе басурманов воевал – и что с ними творил, шут его знает. А годкам к пятидесяти, тае, рехнулся. Не виноватый я! Асударство, тае виноватое, армия виноватая, суды виноватые, деньги виноватые! Дороги железные виноватые, винцо виноватое, убоинка[5] виноватая! А також Церковь и апостол Павел. Кеспир[6] какой-то аглицкий и тот виноватый. А сам я, тае, аки агнец чистый. Вот и плетёт дурь уже почти три десятка годков. Ну да того гляди весь одуреет, что как детя малое из дому убежит. Али бабу свою до смерти зашибёт. Она у него, сердешная, тож виноватая.

 И тут он с любопытством взглянул на меня:

– А ты, тае, из Бердичева будешь или из Одессы?

– Нет !–я резко ответил ему.– Я журналист .. из Петербурга.

Но мужик уже утратил ко мне интерес

– Ой много вас, бердичевских, к барину ездят, а на кой ляд...Вы–то для него, тае, самые виноватые и есть.

Из-за угла показался высокий дом.

– Ну, тае, приехали. Плати полтину и прощай.

Роскошная помещичья усадьба. Дорогая мебель. Изысканные зеркала и ковры. И на каждом шагу–Толстой.  Толстой в бюстах, портретах и статуях. Толстой за столом, Толстой верхом, Толстой за рукописью.[7]

«И так живёт проповедник опрощения!»–пронеслось у меня в голове, но я тут же заставил себя подумать иначе: «Достойный человек, знает себе цену !»

Бирюков[8] встретил меня очень дружелюбно

– Добрый день ! Как добрались ? Были проблемы с полицией? Вы не голодны? Распорядиться накрыть стол? – он буквально  засыпал меня вопросами.

Но прежде чем я успел ответить, из соседней комнаты раздался громкий крик, и я увидел трёх здоровенных бородатых мужиков в толстовках, очевидно из дворни, грубо тащивших к выходу щуплую девочку–подростка в убогом заплатанном платьице.

–Пустите, пустите меня к Толстому! – жалобно умоляла она. – У меня мать больная...чахоточная. Я просила письмом на лечение десять рублей ...ну хоть восемь, а он даже не ответил....[9]

Движимый состраданием я потянулся к бумажнику, но Бирюков резко схватил меня за руку:

– А чего отвечать?– почти выкрикнул он каким-то вымученно–жестоким голосом. –Лев Николаевич давно разьяснил в газетах, что он всё имущество наследникам отписал и теперь всё равно, что мертвец. Так что денег у него нет ![10]

– Нет денег ?!–с ужасом воскликнула девочка, но дворня уже поволокла её дальше.

– Напрасно Вы хотели помочь этой побирушке,  –грубовато обратился ко мне всё ещё разгорячённый Бирюков, когда они скрылись из виду.–Это могло не понравиться Льву Николаевичу...и повредить успеху вашей мисссии.

Заметив моё смущение,  он несколько сменил тему

– Вот нахалы! Лев Николаевич ещё 17 лет назад обьяснил, что доброе дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых.[11] А в прошлом сентябре добавил, что решительно никакого имущества не имеет.[12] А те небольшие суммы, которые предоставляют ему некоторые, он в ближайшей округе вдовам, сиротам, погорельцам и прочим беднякам распределяет.[13] А эти шерамыжники всё равно клянчат. Вот недавно вдова какая-то три рубля выпрашивала, чтобы ей видете-ли «от голода спастись».[14] Старуха полоумная пару рублей вымаливала, пока её в богадельню не пристроят.[15] И уж совсем мерзость – калека какой-то милостыню клянчил и руку свою беспалую в письме обвёл.[16] Думаете, Льву Николаевичу, было такое приятно читать ?

– Но неужели он никогда не может помочь ?... Хотя бы нескольким, хотя бы в особых случаях...– робко пробормотал я.

Бирюков снова вспыхнул.

– Лев Николаевич всегда помогает людям! Своими гениальными творениями, указующими им дорогу в будущее, дорогу к царству Божьему на земле– и внутри себя !
Причём он свои сочинения бескорыстно рассылает по всему миру– за свои деньги...то есть за деньги наследников...то есть за деньги, которые ему присылают... но в любом случае за свой счёт ! Вот недавно он их на английском языке в Индию отправил[17]– и куда больше истратил, чем три рубля ! А людям, которым помощь действительно нужна, Лев Николаевич готов отдать последнюю рубашку. К примеру, безработным толстовцам братьям Мироновым сто рублей дал.[18] Канадским духоборам для покупки лошадей тысячу целковых выделил.[19] А когда в прошлом июле журналиста Фельтена за распространение сочинений Толстого арестовали, то Лев Николаевич целых 2400 рублей не пожалел, чтобы своего верного последователя (Бирюков с надрывом произнёс эти слова) из тюрьмы вызволить.[20]

Прежде чем я успел собраться с мыслями из дальней комнаты раздался оклик:

– Господин Гордон! Лев Николаевич готов вас принять!

В просторном кабинете, обставленном не хуже других комнат,  меня встретил высокий и стройный старик с острым проницательным взором и глубокими морщинами на угловато очерченном лице.[21]

«Так выглядели наши древние пророки», – с благоговением подумал я и застыл в свящeнном трепете, из которого меня вывел мягкий и добрый голос Толстого.

–Пожалуйста, садитесь, Александр Дмитриевич !

– Д-давидович...–заикаясь пробормотал я – Александр Давидович Гордон, журналист еженедельной еврейской газеты «Рассвет».

При слове «еврейской» лёгкая тень промелькнула на сияющем лице Толстого.

–Скажите, вы еврей набожный или светский ?

– Совершенно светский, Лев Николаевич, – ответил я, несколько удившись странному вопросу.

Толстой посмотрел на меня со странной, но ярко выраженной надеждой.

–Учение Христа не может не быть принято теми верующими иудеями, буддистами, магометанами и другими, которые усомнились бы в истинности своего закона.[22]

Я удивился ещё больше

– Лев Николаевич, вы хотите сказать, что светские евреи должны креститься ?

– Да нет же. – с жаром возвразил Толстой. – Речь идёт о религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле.[23] A для того, чтобы человек мог жить по учению Христа, ему прежде всего нужно освободиться от обмана веры, в которой он воспитался, — всё равно, будет ли это обман веры еврейский, буддийский, японский, конфуцианский или христианский.[24]

«А ведь Лютер возненавидел евреев, когда они отказались «освободиться от обмана» своей веры и принять его «очищенное» им христианство !»– вдруг пронеслось у меня в голове, но я отогнал эту мысль.

– Лев Николаевич, я к вам приехал...по другой причине. Уже почти полтора века евреи Российской империи подвергаются чудовищным гонениям, а в последние годы жизнь стала совсем невыносимой...

–Знаю, знаю. – поморщился Толстой.– После кишинёвского события (sic !)[25] пять лет назад ко мне уже обращались с письмами. И я вот что я им посоветовал:

Тут он с поднял со стола очевидно заранее приготовленный пожелтевший обрывок бумаги и с пафосом прочёл: «Если же вы спросите меня: что, по моему мнению, нужно делать евреям, то ответ мой тоже сам собой вытекает из того христианского учения, которое я стараюсь понимать и которому стараюсь следовать. Евреям, как и всем людям, для их блага нужно одно: как можно более в жизни следовать всемирному правилу – поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, и бороться с правительством не насилием – это средство надо предоставить правительству – а доброю жизнью, исключающей не только всякое насилие над ближним, но и участие в насилии и пользование для своих выгод орудиями насилия, учрежденными правительством. Вот всё – очень старое и известное, что я имею сказать по случаю

ужасного кишиневского события.»[26]

Я был до того поражён, что еле собрался с мыслями

– И как же, согласно вашему совету, евреи должны вести себя при погромах?

Толстой снова просиял и заговорил с видом пророка.

– Вот в старом законе[27] сказано: око за око и зуб за зуб. А Иусус сказал, что не надо платить злом за зло, и око за око, и зуб за зуб. И если кто ударит тебя в одну щеку, лучше подставить другую щеку, чем за удар отвечать ударом. И кто захочет взять у тебя рубашку, то лучше отдать и кафтан, чем враждовать и драться с братом. Не надо злом противиться злу.[28]

Я постарался ответить как можно более вежливо.

– Лев Николаевич, ещё Иосиф Флавий заметил, что евреи не обсуждают религии других людей ![29]

Но Толстой продолжал гнуть своё:

–Вот я с еврейским раввином Соломоном Минором читал V главу Матфея. Почти при всяком изречении раввин говорил: это есть в Библии, это есть в Талмуде, и указывал мне в Библии и Талмуде весьма близкие изречения к изречениям нагорной проповеди. Но когда мы дошли до стиха о непротивлении злу, он не сказал: и это есть в Талмуде.[30]

Мной снова овладело страшное подозрение.

–Лев Николаевич! В Исходе сказано: "Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему. Если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его; развьючь вместе с ним", а Талмуд замечает: "если одновременно надо развьючить осла врага (что тяжелее) и навьючить осла друга (что легче), ты обязан оказать в первую очередь услугу своему врагу." В Книге Притчей Соломоновых, написано: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою". А Талмуд добавляет: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой водою, даже в том случае, если он хотел убить тебя и пришел в твой дом голодным и чувствующим жажду, накорми и напои его"[31]

А в еврейской Библии, в книге "Плач Иеремии», которую иудеи ежегодно в память о разрушении Храма читают, есть слова: «Благо человеку, когда он ... подставляет щеку свою биющему его, пресыщается поношением, ибо не навек оставляет Господь"

Рабби Минор этого не мог не знать...Он один из самых образованных иудейских богословов...

– Да что ж,  я солгал ?!–злобно выкрикнул Толстой внезапно утратив своё возвышенное спокойствие.

–Нет-нет, Лев Николаевич,– испуганно забормотал я. – Вы – образец правдолюбия,    
– великий гуманист, – совесть человечества. Вы...

–Ну то-то, – довольно ответил Толстой, вновь становлясь подчёркнуто дружелюбным – Да и вообще изучать веру иудеев для того, чтобы понять христианскую, всё равно, что изучать состояние свечи до зажжения ее, чтобы понять значение света, происшедшего от горящей свечи. Одно, что можно сказать, это то, что свойство, характер света может зависеть от самой свечи, как и форма выражений Нового Завета может зависеть от связи с иудейством, но свет не может быть объяснен тем, что он загорелся на той, а не на этой свече.[32] Тем более, что Иусус вполне и ясно отрекся от иудейства и признал, что он ближе к язычникам, чем к иудеям.[33]

И с пафосом добавил

- А удтверждение Чемберлена,[34] о том, что Христос не был по расе евреем, совершенно справедливое и неопровержимо им доказанное, составляет только маленькую часть его превосходно задуманной книги „Основания девятнадцатого столетия“.[35] Мне одно время захотелось написать об этом, о том, как было подставлено под учение не еврея Христа чуждое ему учение Павла еврея, но едва ли напишу,[36] хотя эта тема важная и прекрасная.[37]

Огромным усилием воли я заставил себя промолчать на эту мерзость.

– Лев Николаевич! Они не просто евреев по щекам бьют! Они в жертв гвозди вбивают, девушек и детей насилуют, у беременных женщин животы разрезают![38] И на Западе дела не намного лучше, а могут стать ещё хуже. Вспомните дело Дрейфуса.

–Я не знаю Дрейфуса, но я знаю многих Дрейфусов, и все они были виноваты.[39]– презрительно отмахнулся Толстой.

Я впервые утратил самообладание:

– И в чём же были виноваты известные вам «Дрейфусы» ?!

Толстой уклонился от ответа:

– Я был сам офицером, я знаю военный быт, и мне тяжело представить себе, чтобы товарищи судьи могли осудить Дрейфуса без достаточных улик, тем более что все они знали, что обвинение в государственной измене – самое тяжелое из обвинений и влечет за собой, в большинстве случаев, смертную казнь виновного.[40]

– И это говорите вы, проповедник антимилитаризма, ненавистник судов вообще и военных судов в частности !

– Мне, по моим убеждениям, очень противна эта жидофобия во Франции и ее современный шовинизм, крики за армию, – вяло оправдывался Толстой  –  и признаюсь, я сочувствовал этому движению, которое, казалось, добивалось оправдания невинно осужденного; но вот вмешалась молодежь, студенты, всюду чуткая ко всему хорошему; она за правительство, и я начинаю сомневаться, и меня смущает - как бы правда не на их стороне?[41]

– Вы отлично знаете, что Дрейфуса как раз французское правительство и осудило ! А студенты и прочие люди, защищавшие Дрейфуса, тем самым боролись с правительством!

Толстой совсем запутался:

– Да и вообще, нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ничем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на всю жизнь в одиночные тюрьмы.[42]

–12 лет назад Вы написали гневный памфлет «Приближение конца»[43] в защиту Джона Ван-дер-Вера.[44] А он тоже не русский, и вовсе не был повешен, сослан, или заклю­чен на всю жизнь, а всего лишь оказался в тюрьме на два месяца, а не пожизненно на каторге, как Альфред Дрейфус. Хотя Ван-дер-Вер - тоже человек ничем не замечательный !

– Мой дорогой друг[45] Джон Ван-дер-Вер замечателен отказом от воинской службы! – гордо возвразил Толстой.

– Вы написали Файвелю Гецу,[46] что равенство всех людей для вас аксиома.[47] Всех людей, а не только людей, которых вы считаете своими друзьями !

Толстой смутился и нехотя пробормотал:

– Да, да, Дрейфус невиновен. Это доказано. Я читал материалы процесса. Он невиновен, опровергнуть это теперь невозможно.[48]

– Лев Николаевич, –продолжил я, – ваше отважное выступление в защиту духоборов...

–Духоборы государство отвергают и в армии не служат ! – ответил Толстой с гордым видом барина, хвалящего хорошо вымуштрованную  дворню.

Я снова не сдержался

– Вы платите налоги...причём налоги немалые. И эти налоги идут на то, что вы так рьяно ругаете. На армию, на суды, на тюрьмы, на виселицы !

Сказав это, я страшно испугался. Но Толстой, казалось, испугался ещё больше и

жалобно забормотал:

– Иисус Христос платил подати не ради обязанности, а чтобы ему не делали притеснения в его учении[49]... Не отдавать подать потому, что она несправедлива, значило бы отдаться соблазну рассуждения о том, что справедливо и несправедливо[50].... Мы признаем, что, ради возможного избежания вражды против нас, нам следует исполнять и государственные законы той страны, в которой мы живем[51]…Мы ищем нашего блага, но далеко не вполне и различно, каждый по-своему, достигаем его[52] ... Применение учения на практике всегда есть компромисс, но учение в теории не должно допускать компромиссов[53]... А им приятно думать, что все, что я говорил и говорю о христианстве, ложь и лицемерие, так что можно на это не обращать внимания.[54]

Я почти взмолился:

–Лев Николаевич! 700 погромов, тысячи убитых, десятки тысяч  изуве­­­че­нных или ограбленных!

– Надо не осуждать людей, а видеть всё дурное в себе (а этого много во всех нас) и всеми силами стараться быть лучше, значит добрее и любовнее ко всем людям, и в особенности к тем, которые кажутся нам неприятными,[55] – высокомерно ответил Толстой. – Улучшение жизни происходит не от внешних условий, а от внутреннего духовного совершенствования.[56]

–  Один очерк, однo открытое письмо, одну статью,..ну хотя бы одну единст­венную заметку!

– Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно, вопросом религиозным и его приложением к жизни,[57] – ответил Толстой.

–Лев Николаевич! Неужели не раздастся ваш мощный голос теперь, когда позор и беда постигли нашу общую родину, и, больше всех, они коснулись нас, несчастных
евреев?! …6 миллионов евреев в России и около миллиона моих братьев в Америке ждут от Вас хотя бы слова утешения…[58]

–Я жалею о стеснениях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает исключительно или предпочтительно перед другими моих чувств и мыслей, – произнёс Толстой. – Есть много предметов, более волнующих меня, чем этот, и потому я бы не мог ничего написать об этом предмете такого, что бы тронуло людей.[59]

А впрочем, я  уже обьяснил, что одна из главных причин зла нашей жизни есть воспитываемая в нашем христианском мире вера в грубого еврейского бога.[60]

Я еле сдерживал себя:

– Лев Николаевич ! Проявите если не милосердие, то хотя бы благодарность !

Вспомните, сколько евреев расхваливают, печатают, распространяют и переводят ваши произведения ! Вспомните еврея–доктора Альтшуллера,[61] который спас Вам жизнь в

Ялте шесть лет назад!

– В так называемой научной и художественной деятельности евреи-нехристиане действительно побили всех христиан во всех государствах и вызвали к себе всеобщую

зависть и ненависть,[62]– изрёк Толстой с многозначительным видом.

И ехидно добавил:

– У евреев нет никаких идеалов выше богатства или для них богатство есть благословение божие[63] ... А попробуй рабочий, как это прорывается при еврейских погромах, отобрать от богачей хоть часть того, что отнято у него по законам![64]... Еврей – первый блюститель порядка.[65]  

Тут я окончательно понял, с кем имею дело, и спросил с холодным презрением

– Ну а какой предмет предпочтительно занимает и больше всего волнует его сиятельство графа Льва Толстого? Барская усадьба в Ясной Поляне, собственными портретами заваленная? А может быть,  тугая мошна, из которой он своих холопов золотом осыпает, а нищим калекам ломаный грош дать отказывается ?

Толстой вскочил. Куда девалась его снисходительное благодушие ? Он, скорее, напоминал пьяного или сумасшедшего или ...погромщика:

–По Евангелию  от Иоанна, все они, враги Христа, прямо называются иудеи. И они не согласны с учением Христа и противны ему только потому, что они иудеи,[66]– завыл проповедник добра и милосердия. – Иисус сказал, что всё богопочитание евреев ложное, что Моисеев закон исполнен противоречий и есть ложь и что они не знают

Бога и служат похоти дьявола, называя его Богом, а что он дает им учение истинного служения Богу делом[67]… Церковная вера..есть не что иное, как очень грубая еврейская секта[68]...Мелкая, сектантская, случайная и задорная проповедь непросвещенного, самоуверенного и мелко-тщеславного, хвастливого и ловкого еврея Павла ![69]

Тут он совершенно вошёл в раж:

–Евреи не хотят отказаться от своей безобразной,[70] самой нерелигиозной[71]...самой отжившей[72] веры ! От этой вонючей грязи ![73] Не хотят принять моё учение...новое

учение...истинное учение Христа ! Нееврея, ими оклеветанного[74]... и распятого[75] ! За то, что запретил им делать то, что делается теперь его именем в церкви ![76] Не хотят отказаться от веры в грубого, личного Бога ![77] Прилагают еврейство к детям ![78] Грабят рабочих! Пользуются орудиями насилия, служат в армии и вообще доброй жизнью не живут! А живут законом своим талмудистско-павловским![79] Грубым, жестоким, безбожным учением Моисеевых книг, которые мы все знаем. Там об убийстве, о свинье, об обрезании — ряд безобразий ![80]

Толстой, видимо, ожидал, что я  в порыве раскаянья упаду перед ним на колени, но выглядел до того нелепо, что я громко расхохотался – здоровым и задорным, почти

детским смехом. Этот смех сразил его - как внезапный удар молота в лоб поражает взбесившегося быка; он опустился, почти рухнул на бархатное кресло и жалобно раскрыл рот, не в состоянии произнести ни слова.

–Не всё то золото, что блестит,  – беззлобно произнёс я, спокойно надел пальто и медленно направился к двери.

–Вот такое поведение..производит антисемитизм и вызывают недобрые чувства к евреям, [81]– пробормотал Толстой, но я даже не обернулся.

Толстой внезапно вскочил и преградил мне дорогу.

– Есть старинная шутка о споре жидовина с христианином, – злобно прошипел проповедник ненасилия. – Рассказывается, как христианин, отвечая на запутанные тонкости жидовина, ударил его ладонью по плеши так, что щелконуло, и задал вопрос:от чего щелконуло? от ладони или от плеши ?[82]

И он занёс руку, явно собираясь меня ударить.

Я не столько испугался, столько растерялся, – ведь предо мною стоял гений! Но тут же подумал, что гениальность не делает человека порядочным, крепко сжал кулаки и громко сказал, не стесняясь грубых слов:

– Прочь с дороги !

Толстой побледнел, быстро опустил руку, отшатнулся в сторону и растерянно забормотал, когда я уже закрывал дверь:

– Одумайтесь ! Неужели это так надо ?... Пора понять... Время пришло... Конец близок...Неизбежный переворот.[83] Братья, будем любить друг друга.[84] 

Когда я уже был в прихожей из глубины дома раздались сумбурные крики Толстого:

–Евреи, казнившие Христа ![85] Весь народ его по щекам бил ![86] Мне отмщение, и аз воздам ![87] Эй, Петька, Сенька, Васька !

Мужики из дворни бегом бросились к своему господину.

Я ускорил шаг, опасаясь, что сумасбродный помещик прикажет им вернуть меня назад силой, а то и хуже.

Эпилог

Два с половиной года спустя я вспомнил слова ямщика, узнав про жалкий конец совершенно обезумевшего яснополянского Тартюфа.[88] И был единственным жителем

галилейского киббуца, абсолютно не огорчившимся из-за его смерти.

Но и сейчас произведения одного из величайших писателей мира занимают почётное место в моём книжном шкафу; другое дело, что я знаю цену их автору.

*Николай Иванович Блинов (6 декабря 1881, Житомир — 24 апреля 1905, Житомир) — русский студент, пытавшийся остановить житомирский еврейский погром 1905 года и убитый погромщиками  (ВИКИПЕДИЯ, прим.ред. )