Свидание с Мариной

В нашем журнале публиковалась статья Юлия Зыслина о рисунках Марины Цветаевой. Тему продолжает дебютант ЧАЙКИ, поэт и переводчик Марина Тюрина Оберландер.

Увидеть рисунки своей великой тезки хотелось давно. И не просто увидеть, а прикоснуться к ним, что сродни рукопожатию, когда через вещь, дошедшую до тебя через десятилетия, ощущаешь тепло другой человеческой жизни. И непростой жизни. Вспомнилось, как много лет назад, еще в студенческие годы, оказалась на даче профессора Асмуса в Переделкине и как замерло сердце, когда увидела на полке толстую рукопись пастернаковского перевода «Гамлета». «Можно посмотреть?», – с робкой надеждой спросила я. «Можно», – милостиво разрешил профессор. И память об этом прикосновении к подлинности жива во мне до сих пор.

В этот мой, февральский приезд в Москву все сложилось удачно. И у меня пара свободных часов, несмотря на плотный график, нарисовалась, и Ольга Леонидовна Соломина, главный хранитель отдела рукописей РГБ, несмотря на подготовку к выставке, смогла мне их уделить. И вот я в подвале Пашкова дома. И на столе три папки: одна с рисунками Марины Цветаевой и две с рисунками и записками Софьи Парнок. Естественно, сначала беру в руки папку Марины. Внутри архивной, с описью содержимого, вторая, на которой написано: Марина Цветаева и в левом нижнем углу – 8 ориг. «Это рука Никитиной», – подсказывает Ольга Леонидовна. И в этой, второй папке – 8 рисунков. Стандартный (сейчас он именуется А4) формат бумаги для рисования. Бумага слегка пожелтевшая от времени. Лучше всего сохранилась женская головка #8 (с моей точки зрения, самая неудачная работа). Потом идут все мужские головы и одна женская (#1). Они чуть бледнее #8, но сохранились лучше, нежели #2 и #7. Последняя (с цветком) довольно сильно выцвела. Сразу мелькнула мысль: а может быть, этот рисунок нравился Марине больше других и она держала его на виду? До того как отдать (продать?) Никитиной?

Первое впечатление: работы явно ученические. Скорее всего, срисованные со старых гравюр, даже не со скульптур. Особенно трогательна #2, а выражение лица #7 мне напомнило одну из фотографий маленькой Али. Когда Марина рисовала эти картинки и при каких обстоятельствах? Делюсь своими наблюдениями с Ольгой. Спрашиваю: «год по бумаге определить можно»? Ольга качает головой: «на рисовальной бумаге водяных знаков нет». После обстоятельного разговора приходим к выводу: разгадка лежит в собственных текстах Марины. TAM надо искать. Читать, вчитываться, вглядываться. И вот что интересно: возникает чувство прикосновения к подлинности. Как с Пастернаком.

По приезде домой копаюсь в своем архиве. Я тоже рисовала. И у нас был замечательный учитель. Член Союза Художников Армении. Как его занесло в нашу школу, я уже не помню. Но он меня отметил. И пригласил на дополнительные занятия. Нас там было человек пять. И мы учились разводить краски для акварели, рисовать карандашом, тушью и пером, гуашью и пастелью. До масла не дошли (учитель через три года школу покинул). И вот (совпадение?) нашла 8 рисунков пастелью, сделанных уже гораздо позже, в студенческие годы, когда и думать об уроках рисования забыла... Почему и когда рисовала, помню. Захотелось. Словно чувствовала, что то, что видела, уже никогда не увижу.

То, что Марина могла рисовать, у меня сомнения не вызывает. Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. И рисованию в том числе. Оно во всех школах преподавалось, и до семнадцатого года, и после. А талантливому человеку (которого, как правило, Господь не одним талантом наделяет) не просто хочется попробовать себя в разных ипостасях, но и переключаться необходимо.

Пускай эти рисунки ученические. Тем и интересны они с точки зрения времени и ее духовного состояния. И разве это умаляет ее поэтический гений?

И здесь я позволю себе сделать одно отступление.

Мой отец, почвовед с мировым именем (и волею судьбы ровесник Цветаевой), рисовал акварелью, серьезно занимался фотографией, играл на виолончели (причем начал брать уроки уже будучи студентом земского училища), был прекрасным краснодеревщиком, да и стихи время от времени писал. С оговоркой, что, дескать, если серьезно этим займется, то почвоведение сильно пострадает...

Гении проявляются в одной ипостаси, отодвигая остальные таланты на второй, третий или какой еще план. И разве не прибавляет чего-то к образу великого физика Эйнштейна его талант скрипача?

Несколько лет назад дом моей дочери посетил один очень известный художник, наш старый друг, давно живущий в Европе. Моя дочь с гордостью показывала ему последние приобретения нескольких художников Владимирской школы. Дойдя до кабинета, в котором до сих пор стоит фамильная мебель, наш друг обратил внимание на скромную пастель, висевшую под акварелью моего отца.

«Какая прелесть, кто это?», – спросил он. «Мама», – ответила дочь. Он повернулся ко мне и с удивленным сожалением спросил: «Почему ты не стала художником?»

«Поэзия перевесила», – с улыбкой ответила я.

Разумеется, я все рисунки сфотографировала, заручившись согласием Ольги Леонидовны сделать это без вспышки. Сфотографировала и саму папку, и список тех, кто эти рисунки уже рассматривал. Среди фамилий наткнулась на знакомую: Мнухин. И дата: 2/2/1977. 38 лет назад...

Я знаю о разногласиях и титулованных цветаеведов, и цветаеведов-любителей по поводу авторства этих рисунков и в полемику с ними вступать не собираюсь.

Но когда я слышу или читаю сентенции типа «этого не могло быть» или «это не стоит внимания, потому что...», мне хочется не то что сказать, но крикнуть в ответ: «а почему?'» или «а кто дал вам право отказывать поэту в самой возможности проявить себя в другой ипостаси?» И разве не интересно именно в своей, пусть робкой, ученической попытке стремление неординарной натуры найти подход к постижению чего-то, недоступного ее поэтическому гению на тот момент?

Прости меня, Марина, изучать твои архивы я не буду. Пусть этим занимаются те, кому это положено по ранжиру. Я ощутила твое рукопожатие. И его тепла хватит до конца моей жизни.