Что это было? Спектакль Анатолия Белого 

Спрашиваю себя, оставаясь ошеломленной, несколько дней после увиденного спектакля “Я ЗДЕСЬ” с единственным исполнителем – Анатолием Белым, известным, талантливым, успешным актером, чье положение на сцене МХТ казалось все более прочным, а его игра все более интересна, нестандартна, вдумчива и кто внезапно сам остановил свое восхождение, и подобно героям экзистенциальных драм, нашел в себе мужество сказать: нет. Нет путинскому режиму, ведущему кровопролитную войну против братского народа- против украинцев. Отныне он играет в Израильском театре” Гешер” и гастролирует по миру.

55676.jpg

Анатолий Белый участвовал в постановках лучших режиссеров России. Правда, и этих лучших режиссеров в России больше нет. Дата 24 февраля 2022 года внесла трагический слом в жизнь людей Украины и России. Актеры, режиссеры, писатели- представители мыслящей интеллигенции, цвет России, не желая мириться с агрессией своего правительства, страну покидают.

Особенно драматично положение представителей актерского цеха. Писатель может писать, где бы он ни находился. Актер связан родным языком, знакомыми зрителям ассоциациями, почвой, понимающей его аудиторией. И тем не менее, обрекая себя временами на бездействие, калеча свою творческую судьбу, наиболее гражданственные представители театрального искусства, уезжают. За плечами Анатолия Белого список ролей и в кино. Он осознанно отказывается даже не от успеха, а от закономерного творческого пути в своей биографии. Он не знает, что впереди. И он один из первых совершает воистину мужественный поступок. Для вселенной, в которой теперь разбросаны наши соотечественники, он ныне гастролирующая звезда. Режиссером для соло артиста выступил Егор Трухин. В Бостоне выступление состоялось в помещении Majestic theater, старом театре с партером, ложами, ярусами, лепниной и позолотой. И он весь был заполнен.

 Так что это было?

Монолог? 

Тогда почему были и диалоги, включая интерактивность со зрителями?

 Монолог? 

Тогда почему было столько сумасшедшей энергетики в метании по сцене, в позах, в беге, почти без передышки?

Монолог? 

Тогда почему такой сбивчиво отчаянный темпо-ритм, с превалированием ритма?

Монолог? Но его обычно произносит герой в статике, раздумчивости и с благородством позы…

Ничего похожего. Но все ошарашивает с первого мгновенья спектакля.

Зал ждет появления артиста на сцене, погруженной в темноту, оттуда идут тихие и не очень различимые слова. Внезапный свет, и легкий шум у одного из боковых входов в зал. Капельдинер, вовлеченный в игру, пытается остановить припозднившегося зрителя. Зрителя бы и надо было остановить, он совсем не такой, каким принято приходить в театр. Высокий статный парень слегка пришибленного вида с нахлобученной кепочкой, полусогнутый под тяжестью двух связанных между собой рюкзаков, отчаянно пробивается на вход. Вопреки растерянному служителю партера он пробегает к первому ряду, находит в нем место, и, не переставая переговариваться с ним, а заодно и с кое-какими соседями по ряду, он словно тормозит действие, которого ждут на сцене, но оно уже завязывается в зале. Перепалка продолжается, на занятое им место претендует женщина, предъявляющая свой билет на занятое им место. Взгляды зрителей сфокусированы на возникшем еще одном противостоянии. Намеренное торможение действия в начале?

Но почему это торможение в такой динамике? Еще мгновенье - и человек в кепочке с рюкзаками взбирается на мрачную сцену и оказывается в ослепляющем луче прожектора.

Луч движется, и он за ним, он словно пытается его удержать, не выпасть за пределы этого острого свечения, он бежит за ним, чтобы остаться под ним, в нем, с ним, наконец…И все время что-то говорит, пробрасывая отдельные короткие фразы, как междометия, как обрывки своих мыслей, что-то недосказанное, что-то вырвавшееся как крик боли…

Вот и главное. На сцене тот, кого назначили быть героем, и он – человек, переполненный болью. Анатолий Белый предстает не как персонаж, а как реальный вырванный с корнем со своего места беженец. Война дышит за его спиной. Нынешняя война как явление ужаса. И от него некуда спрятаться. Что с собой у человека, потерявшего дом, место жительства, обычные условия жизни и работы? Что с собой у того, кто не хочет идти убивать по приказу? Или быть убитым? Что с собой у того, для кого война именно то, о чем написал свое знаменитое полотно “Апофеоз войны” Верещагин, или создал свои “Капричос” Гойя, или написал картину “Герника” Пикассо? 

У него с собой в одном рюкзаке подушка, в другом часы-будильник, подаренный ему в детстве…Подушка, чтобы прислонить голову, скитаясь, где придется, будильник, чтобы тикали в душе воспоминания о мирной жизни…Вот эти реквизиты - по сути и есть режиссура. Да еще сплетение прорывающихся вскользь отрывочно фраз, да еще бег по сцене, бег отчаяния, все ускоряющийся, такой, что непонятно, как актер выдерживает такую непомерную физическую нагрузку. Он говорит негромко, пробрасывает слова, и какие у него при этом глаза! Светлые глаза эти кричат: мне больно! Я плачу! Почему? За что?

Да, конечно, монолог. Только такого, пожалуй, прежде и не было. Как ассоциация вспоминается пьеса-монолог Беккета “Последняя лента Крэппа”. Но там был монолог старого человека в статике. Трагичный, в замкнутом пространстве. А здесь монолог молодого человека в рваных отрывочных фразах в порыве беспрерывного движения и в открытом пространстве сцены как на просторах вселенной. “Холодно, холодно, холодно”…

И тогда словно призванные в свидетели беды приходят стихи.

Стихи поэтов, откликнувшихся на трагедию нынешней войны. Вот их имена: Аля Хайтлина, 

Лена Берсон, Вадим Жук, Женя Беркович. Их сердца восприняли эту катастрофу как собственную. Поплатилась за эту отзывчивость Женя Беркович, отправленная в тюрьму, с заодно прихваченной Светланой Петрийчук. Если кто не знает, их – двух нежных талантливых молодых женщин - режиссера и драматурга засадили за постановку пьесы “Финист - ясный сокол”, в которой раскрывается антитеррористическая тема. За эту постановку обе создательницы спектакля получили театральные премии “Золотой маски”. И это не помешало обвинить их в пропаганде терроризма. Белое подменено черным. Времена репрессий спустя почти век повторяются. 

Анатолий Белый читает стихотворение Жени Беркович, ныне широко известное, с ним можно было хорошо познакомиться на ФБ. Это диалог деда и внука. Это пропасть в сознании внука. Это его профильтрованные мозги нынешней пропагандой. И это глубокое отчаяние деда и полная его безнадежность из-за того, как мыслит внук.

Последние слова деда в стихотворении, обращенные к внуку, вспоминающего его уроки в детстве: “Но и это тебе не помогло”… Страстно, горестно, читает Анатолий Белый все стихотворение, а завершает тихо, почти беззвучно. Он не декламирует, он проживает стихи как сценическую жизнь. 

Герой сбрасывает и снова надевает поношенную кепку с козырьком. Она словно дает ему возможность как-то переключаться. Вот нахлобучил - нужно бежать. Вот снял - можно что-то сказать в пустоту. Он обезоруживающе искренен этот парень, этот герой, выкрикивающий, выговаривающий и шепчущий. Бегущий, искаженный в пластике и внезапно вытянувшийся во весь свой высокий рост, взлетающий в прыжке снова и снова, выпрямленный, с расправленными плечами и грудью, в движении вперед, открытой навылет…Так передать отчаяние человека, протестующего, несогласного с утверждением Зла , может артист, не только чрезвычайно талантливый, но и высоко профессиональный, прошедший отличную школу актерского мастерства, данную ему и системой К. С. Станиславского, и знаменитой биомеханикой В. С. Мейерхольда. За что он в одном из интервью благодарит своего педагога.

И на свой начальный вопрос, вынесенный в заголовок ” Что это было?”, я отвечу: явление Божьего дара и высокая мера великой способности человеческой души к состраданию.

“Я здесь”- это я всюду. Я – человек страдающий, смеющийся, играющий. Я тот, кто и жизнью, и смертью утверждает человечность.

 Я – малая песчинка, затерянная в мироздании… Но, когда в финале за сценой начинает звучать бессмертная ария Casta diva из оперы “Норма” Беллини, то над этой песчинкой сияет мир вечной красоты, рождается надежда на преображение и вера в то, что человек прекрасен, и должен быть пощажен. Пение звучит как молитва. И вместе с выплывающим, обретающим силу звуком артист открывает рот для своего безгласного присоединения, и трудно быть более красноречивым в этом двуединстве порыва к пению и крика боли.

И еще. Так совпало, что на расстоянии одной недели в Бостоне были показаны два спектакля: “Поющие мельницы” и “ Я здесь”.

В “Поющих мельницах” при достоинствах постановки не присутствовало время, оставившее в истории страны кровавый след. Если об этом не напоминать и рассказывать, такое время повторяется во всем масштабе потерь.

В “ Я здесь” именно о такой аналогии спустя почти век идет речь.

Алла Цыбульская, Бостон