Solitude

Зимний вечер - застывший, как пудинг.

Полкраюхи луны, полмандарина на блюде.

За окном ветер играет соло

Не хуже, чем Кенни Гаррет.

Оливия Лэнг «Одинокий город»

Про мое одиночество мне же расскажет.

Отражение хитро подмигивает из стакана,

И нас в этой комнате теперь двое.

Вдвоем одиночество -это уже двоеночество, правда?

Я боялась, ко мне постучалось loneliness.

Оказалось – обычное solitude.

Утром тридцать первого декабря, когда я ехала в электричке Москва-Ногинск, позвонила Танька.

- Даш, приезжай к нам. Мы с Серегой всегда тебе рады. Нет, не помешаешь. Ну а чего ты одна будешь сидеть в новогоднюю ночь? - мерзкий скрежет и скрип электрички, и голос Таньки, и без того доносившийся как из другой реальности, пропал. 

Танька! Добрая душа… Несмотря на наличие мужа, троих маленьких детей и двух работ, она всегда находит для меня время, силы и доброе слово. Я внезапно поймала себя на том, что впервые за последние сутки улыбаюсь. 

Но злоупотреблять Танькиным гостеприимством не стоит, подумала я. Новый год – семейный праздник. Да и зачем омрачать настроение лучшей подруге своим кислым видом…

Электричка ползла мимо украшенной предновогодними огнями Салтыковки. В окно, сквозь дырку в инее, я рассматривала длинный текст, написанный серой краской на красной полосе шумоизоляционного забора. Текст представлял собой бессвязную череду слов без запятых и точек. Мне удалось прочитать: «… Как нарисовал новичок набросок, так нажал на колпачок подросток. Пожизненный абик на горьковской line. В ушах складывает строки доктор Файн»… Дальше были разноцветные граффити, надписи «Люся, прости меня!», «Антон, я тебя люблю». Антон… Это имя мне теперь мерещилось повсюду. И все эти надписи – конечно, про несчастную любовь, будь она неладна.

Показалась заметенная платформа Кучино. Электричка резко затормозила, качнулась и встала.

Пока люди, отряхивая с шапок и сапог снег, заходили в горячее нутро электропоезда, я незаметно рассматривала парочку, сидевшую напротив – студенты, он и она, оба с малиновыми, крашеными оттеночным шампунем волосами, с неопрятно отросшими на несколько сантиметров темно-русыми корнями. Ребята пили Адреналин раш, сидели в телефонах, за всю дорогу не проронили ни слова, лишь изредка показывали друг другу смешные картинки и хихикали. «Вот молодежь пошла», - подумала я и тут же поймала себя на том, что завидую их простому человеческому счастью, поэтому и бурчу, как старая бабка. Рановато, вообще-то, для тридцати лет. «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год», - вспомнились любимые слова Андрея Болконского. Эти слова обычно меня подбадривали. Но в этот раз, поправляя макияж, вместо улыбки я увидела в зеркальце лишь горькую усмешку.

Праздничного настроения не было совсем. Чтобы справиться с сартровской тошнотой, вселившейся в меня, как злой дух, я зашла в Вконтакте, начала листать ленту. Френды, как всегда, обсуждали какую-то забавную ерунду – в этот раз они спорили, почему нельзя смотреть в глаза Давиду в Пушкинском музее. 

Недавно я была в Пушкинском, стояла минуту около Давида. И мне даже в голову не пришло посмотреть ему в глаза – все мое внимание было приковано к другому месту… Я почувствовала, как кровь прилила к лицу и стало жарко.

… Интересно, как там Антон? Что он сейчас делает? Готовит пиццу, рассекает пространство на своем велосипеде или фотографирует море?

Антон признался, что любовь прошла. Но ведь первый месяц после его переезда в Триест мы каждый день говорили по ватсапу часами. Антон присылал мандариновые и клубничные закаты, море с прозрачно-белыми, похожими на распустившиеся нарциссы, медузами. Но почему со временем разговоры по душам стали случаться все реже, а потом Антон и вовсе перестал звонить? 

А как же я? А как же мои чувства? …

При мысли об Антоне всё внутри обожгло холодом. Я, как маленький замерзший Кай, словно встретилась взглядом со Снежной королевой.

В кармане завибрировал телефон, в воздухе волнами расплывалась серенада Шуберта. Это звонила сестра Антона.

- Даш, ты где отмечать будешь? - тараторила Наташка. - Я у Серухов на даче. Кто будет? Да все свои. Макс. Ленка с Димкой. Ну и Серухи. Поехали, если хочешь, с нами?

Я вспомнила, как в прошлом году праздновала Новый год в этой компании. Тогда со мной был Антон. А теперь, когда он далеко, что мне там делать, с его друзьями и его сестрой… 

В Железнодорожном из вагона вышли почти все, включая студентов с банками энергетика. Я наконец устроилась поудобнее, вытянула затекшие ноги, положила голову на спинку сиденья и закрыла глаза.

Проснулась от того, что вибрировал телефон и настырно звучала серенада Шуберта. На этот раз была мама –они с папой благополучно сели в поезд. 

Пока говорили с мамой, за окном виднелись старые дачи с поломанными заборами, заснеженные крыши покосившихся садовых домиков, белёсый забор хладокомбината с мультяшной голубой снежинкой, забор в дырочку. Наконец показалась надпись - Ногинск.

***

«Как Новый год встретишь, так его и проведешь», - подумала я, открывая замерзшую калитку. Еще никогда не приходилось встречать его в одиночестве. Всегда праздновала с родными или друзьями. Но в этот раз пазл упорно отказывался складываться так, как мне хотелось: Антон далеко, а родители уехали в санаторий.

Сад был пустынным, груши и яблони непривычно выглядывали из-под снега. На крыше родительского домика лежал и готовился съехать вниз гигантский сугроб. 

Я вошла в курятник. Пахло прелой землей, скисшей тыквой и пометом. Курицы встретили голодным кудахтаньем. Белые, ручные, как собаки, ненасытные несушки бесцеремонно клевали в руку, пока насыпала им пшеницу вперемешку с комбикормом в деревянный ящик. Курицы трясли чуть побледневшими от холода гребешками, одним глазом внимательно глядели на меня, тщетно пытались пробить клювами ледяную корку в банке с водой.

В курином домике была атмосфера тепла и материнства. Вспугнутая курица всполошилась и выбежала из гнезда. На примятой соломе я нашла четыре белых яйца, перемазанных пометом. Они были еще теплые, приятно согревали ладони. 

Куры жалобно кудахтали – должно быть, жаловались на свою куриную судьбу, а по карману настырно разливалась серенада Шуберта. Это звонила сестра. Она уже неделю отдыхала в деревне под Калугой.

- Дашка, цени такой Новый год, - подбадривал жизнерадостный голос Кати. – Я сейчас объявление в инете видела: «Сдам домик в деревне с 31 декабря по 10 января. Баня есть. Санузел в доме. Снега полно. Цена 300 тыщ». А у тебя все это бесплатно. 

Да уж, не поспоришь – домик, деревня, баня и санузел в доме, снега действительно полно. И во дворе живая елка. 

- К тому же ты не одна, - хохотала Катька. - А с семью курицами!

- Очень смешно, - буркнула я и положила телефон в карман пуховика.

Весь день был снегопад, и на расчистку дорожек ушло несколько часов. 

Вечером я отогрелась в натопленной бане, нарезала оливье, почистила мандарины. Но есть не хотелось. Курицы вероломно обманули – праздновать отказались и ушли друг за другом в курятник спать. 

Я налила себе мятный чай и только тогда почувствовала, как сильно устала. Руки болели после расчистки снеговых завалов. Ноги тряслись и гудели. Я уселась в кресло, облокотилась на спинку и открыла книгу, которую взяла с собой – роман Оливии Лэнг «Одинокий город. Упражнения в искусстве одиночества». Писательница рассказывала, как после расставания с любимым мужчиной осталась одна в Нью-Йорке. Я представила, как ей было тяжело и одиноко, как мучительно было просыпаться по утрам и засыпать ночью. Как и мне без Антона… При мысли об Антоне что-то скукожилось, словно лопнувший воздушный шарик. Но я вытерла слезы и стала читать дальше. Город Оливии Лэнг - это множество домов, окон-клеток. В этих клетках сидят люди, как в камерах-одиночках. Параллельно со своим опытом писательница рассказала об известных людях, которые всю свою жизнь были одинокими. 

Я зачиталась и не заметила, как уснула - под радостный визг соседских детей, взрывы салюта за окном и лай перепуганных петардами собак.

***

На часах было семь утра, когда я проснулась. Стояла тишина, не тикали даже часы - похоже, батарейка в них умерла. Болели спина и шея, от неудобной позы затекла правая рука, все еще гудели ноги после вчерашней работы с лопатой. С неохотой завернулась в пуховик и вышла на холодный двор.

Куры уже встали и, как всегда, были очень голодные. Они старательно стучали лапами по кормушке и требовали хлеба и зрелищ. Высыпала им побольше комбикорма – пускай празднуют - тоже ведь божьи твари. Погладила одну из куриц по резному, как у голубя мира, хвосту, провела ладонью по теплой и мягкой перистой спинке, между белых крыльев, и на секунду мне показалось, что глажу ангела. 

***

Вечером я снова открыла Оливию Лэнг. Я прочитала абзац, на котором остановилась вчера: «Если б я могла облечь в слова то, что чувствовала, получился бы младенческий крик: «Я не хочу быть одна. Я хочу быть кому-нибудь нужной. Мне одиноко. Мне страшно. Мне надо, чтобы меня любили». Именно ощущение этого нуждания пугало меня сильнее прочих, словно я заглянула в неумолимую пропасть»…

Чем дальше я продвигалась в чтении, тем больше вопросов у меня к самой себе возникало. Может быть, мое болезненное чувство - это страх остаться одной? Попытка прицепиться к другому как способ избежать одиночества? 

Но почему я так этого боюсь? И всегда ли одиночество - это плохо? Я задумалась. Ведь каждый по своей природе одинок. Вопрос только в том, осознает ли он это, принимает ли. 

***

Второго января наконец кончился снегопад и выглянуло солнце. Захотелось в лес. 

Вспомнила, как в прошлом году с Антоном приезжали в Ногинск в конце зимы. Я вспомнила еловый и сосновый аромат, и влажность подтаявшего снега, и свежесть сорванной сосульки, и то, как ладонь холодил скользкий комок. Мы делали «тракторные» дорожки из следов, устраивали снеговые салюты. А однажды взяли кисточки и краски – и разрисовывали слепленную второпях снежную бабу. 

Вспоминая те дни, я улыбнулась. Подумала: как странно, что воспоминание об Антоне больше не причиняет мне боль.

Я нашла в сарае старые, сохранившиеся еще со школьных уроков физкультуры, лыжи, засунула ноги в холодные ботинки с дырами на мысках. Было непривычно, ботинки ссохлись за год и немного жали в большом пальце, но я решила не отказываться от прогулки.

В лесу пахло шишками, смолой и сосновыми иголками. Было слышно, как в деревне перелаиваются собаки. Людей я не встретила, но вдоль тропы параллельными полосками была прочерчена лыжня. На снегу виднелись крупные и мелкие собачьи следы, желтое утреннее пятно, на собачьем языке означавшее: «Здесь была Лада». Хаотично были раскиданы клочья бурой и кремовой шерсти. Пластиковые лыжи легко скользили, особенно приятно было катиться с горки. 

Я уселась отдохнуть под елкой, как Настенька из сказки «Морозко»: «Тепло ль тебе, девица?» Достала из рюкзака термос с крепким чаем и осторожно, стараясь не обжечь язык и губы, отпивала мелкими глотками. Я смотрела, как пар поднимается и растворяется в воздухе. 

Надо мной что-то зашуршало. Я подняла голову: на ветку уселась мелкая птичка с морковным пузиком. Птица вспорхнула, и с ветки на мое лицо посыпалась снежная лавина. Она падала в чай и тут же таяла, словно сахар. Мне показалось, что чай стал чуть слаще.

Я открыла приложение Вконтакте. Первыми выплыли новости из ленты Антона. Совсем недавно я бы ревела, рассматривая его фотографии. Но не сегодня. Я удивилась, что абсолютно не чувствую боли. Как будто кто-то вколол мне в сердце анестезию. 

Перелистнула ленту, и на глаза попалась любопытная статья:

«В английском языке существует различие между словами loneliness и solitude. Оба этих слова относятся к состоянию отсутствия компании, но имеют разные оттенки значения.

Loneliness описывает чувство печали, которое возникает, когда человек ощущает отсутствие близости с другими людьми. Это состояние может быть вызвано физической изоляцией, отвержением или потерей близкого человека. Solitude описывает состояние, когда человек осознанно выбирает быть в одиночестве и наслаждается этим временем»…

Все-таки мой жизненный пазл сложился, подумала я. Не так, как мечталось, но так, как лучше.