Павлик Mорозов и Андрюша Ющинский. Из архива писателя. Заметки на полях двух книг

От автора. 2025

На подвиге «пионера-героя» Павлика Морозова воспитывались многие поколения советских детей. Похоже, что постсоветские школьники от этого были избавлены. Значит ли это, что былое быльем поросло?

Увы, не значит. На новом витке диалектической спирали пионер-герой снова понадобился Русскому Миру – для «патриотического» воспитания нынешнего поколения детей и отроков. Дабы, когда подрастут, сподручнее им было убивать и быть убитыми в братской Украине или где-то еще, куда кремлевским чекистам заблагорассудится их двинуть. Не на одних же уголовников полагаться.

В моей статье «Павлик Морозов путинского разлива» («Чайка», 15 января 2025) говорилось об «историке» А.Р. Дюкове, который поведал новейшую «правду» о пионере-герое и охаял писателя Юрия Дружникова (1933-2008), чьи книги вошли в золотой фонд русской литературы. Достаточно назвать такие его произведения, как «Ангелы на кончике иглы», «Суперженщина», «Звезда генералиссимуса», трехтомный роман-исследование о Пушкине «Узник России», «Первый день оставшейся жизни»…

В числе лучших книг Дружникова – первая и до сих пор единственная книга, раскрывающая правду о пионере-герое: «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова». Книга вышла в 1988 году, потом не раз переиздавалась по обе стороны океана на нескольких языках. Она и стоит поперек горла павликоведа путинской формации «историка Дюкова».

Для солидности он в союзники другого «павликоведа» – не какого-нибудь второстепенного журналюгу, а профессора Оксфордского университета Катриону Келли.

Мне довелось прочитать и отозваться на обе книги, указанные Дюковым, когда они (с разрывом в 17 лет) впервые вышли в свет. Не могу назвать мои две статьи рецензиями, скорее это заметки на полях. Благодаря «историку» Дюкову они снова стали актуальными.

С. Р., январь 2025 г.

Статья первая

Журнал «22», № 65, 1989 год

Семен Резник

ЧАСТНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ

(Юрий Дружников "Вознесение Павлика Морозова",

Overseas Publication, London, 1988)

В феврале 1911 года в Государственную Думу был внесен законопроект об отмене противоречивших конституции ограничительных законов против евреев. В положительном решении еврейского вопроса кадеты и другие оппозиционные партии видели необходимый этап осуществления демократических преобразований, обещанных царем в 1905 году, но затем резко заторможенных.

Крайне правые партии в Думе, напротив, всячески противились реформам и остро нуждались в аргументах для того, чтобы не допустить еврейского равноправия. В это время в Киеве произошло убийство 13-летнего мальчика Андрюши Ющинского, чье изуродованное и исколотое шилом тело было найдено в пещере на крутом берегу Днепра.

Тотчас же был пущен слух о ритуальном характере убийства, совершенного евреями в религиозных целях. Во время похорон мальчика на кладбище распространялись листовки с призывом "отомстить жидам", хотя расследование убийства едва началось, и о том, кто убил мальчика, никто ничего не знал.

В Государственной Думе представители "Союза русского народа" выступили с запросом правительству, требуя ускорить расследование «ритуального» убийства. Версию о ритуальном убийстве поддержал прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский и - с его подачи - министр юстиции Щегловитов. Следователя, который честно пытался найти убийц Ющинского, отстранили от дела. Затем были отстранены еще два следователя, пока оно не попало в руки тех, для кого благорасположение начальства было важнее истины.

Арест еврея Менделя Бейлиса активизировал погромную агитацию, но в то же время вызвал протесты. Сотрудник газеты "Киевская мысль" Бразуль-Брушковский решил провести свое собственное, частное, расследование загадочного убийства и через некоторое время установил, что мальчика прикончила воровская шайка Веры Чеберяк, заподозрившая его в доносительстве.

Сенсационные разоблачения Бразуль-Брушковского заставили власти сначала отложить судебное разбирательство, а затем вести его в неблагоприятных для себя условиях. Несмотря на подкуп угодных и на незаконные аресты неугодных свидетелей, чтобы те не могли дать показаний в суде; несмотря на мошеннический подбор присяжных заседателей и множество других подобных мер, Мендель Бейлис был оправдан, а истинные убийцы изобличены перед всем миром, хотя и не арестованы.

Общественная атмосфера в стране в результате Дела Бейлиса накалилась до предела. Все язвы государственной системы были обнажены и кровоточили. Правительство оказалось в полной изоляции, но не желало идти на уступки. Царь демонстративно осыпал милостями Щегловитова, Чаплинского, прокурора Виппера, судью Болдырева и всех тех, кто затеял это позорное дело.

Стало ясно, что взаимопонимание между властями и обществом невозможно, что вся государственная машина практически парализована и в любой момент может пойти на слом. Дрейф страны к революции многократно ускорился и был остановлен только войной, разразившейся в августе 1914 года: перед лицом внешнего врага в стране установилось непрочное перемирие между властью и обществом. Только в конце 1916 года, когда стало очевидно, что при существующем строе война будет проиграна, сторонники демократии вновь приступили к решительным действиям…

И какое же несчастье, что революция в России произошла на третьем году войны, в условиях массового озверения, когда нe только право и законность, но сама человеческая жизнь уже ничего не стоили… Произойди она тремя годами раньше, силы, отстаивавшие законность, всеобщее равенство и демократию, вряд ли так легко были бы опрокинуты большевиками, сумевшими увлечь за собой солдат столичного гарнизона, разложившихся от казарменного безделия...

Автор книги "Вознесение Павлика Морозова", писатель Юрий Дружников, ведя свое частное расследование, возможно, не думал о Бразуль-Брушковском и деле Бейлиса. Однако его расследование имеет немало параллелей с тем, которое вел киевский журналист. Достаточно сказать, что в обоих случаях речь шла об убийстве мальчиков примерно одинакового возраста. В обоих случаях поводом к убийству послужило доносительство (правда, в случае Ющинского - мнимое). В обоих случаях к суду были намеренно привлечены невиновные и оба раза для нагнетания ненависти: в одном случае - расовой, а в другом - классовой. И, наконец, в обоих случаях истинные убийцы были раскрыты благодаря частному расследованию, проведенному отважными людьми.

Сходство этим не исчерпывается, хотя, конечно, между этими двумя расследованиями есть и принципиальные различия. Первое велось параллельно с официальным следствием и решительным образом повлияло на судьбу обвиняемого. А второе велось через пятьдесят лет после самого убийства и повлиять на исход дела уже не могло. Однако его значение для уяснения истины не менее важно.

Павлик Морозов - одно из самых бесспорных имен в святцах большевизма. Только в самое последнее время, в период гласности, в некоторых советских публикациях мелькают весьма осторожные и, как правило, мимолетные замечания о том, что вряд ли следует обожествлять мальчика, который донес на собственного отца. Однако и эти робкие попытки трезво посмотреть на "пионера-героя'' встречают резкий отпор со стороны тех, кто отчаянно борется за "национальные святыни". В Ленинграде, нa одном из "патриотических" сборищ, был подвергнут обструкции писатель Владимир Амлинский за то, что на страницах журнала "Юность" позволил себе усомниться в необходимости "романтизировать подвиг Павлика Морозова".

"Юность" предала гласности этот "патриотический" демарш, однако за честь доносчика вступился журнал "Наш Современник" (№ 11, 1988), уверенно идущий в авангарде "патриотических" сил вместе с обществом "Память". Участница ленинградского сборища Е. И. Афонина полна негодования на В. Амлинского и журнал " Юность": «"Донос" на отца вызвал бурю благородного гнева и безоговорочного осуждения, а изуверское убийство детей оставило совершенно равнодушным воинственного поборника общечеловеческой гуманности».

Слово "донос" патриотический журнал печатает в кавычках, а рядом со статьей Е. И. Афониной публикует две других: в заметке скандально известного антисемита Владимира Бегуна[1] делается донос на иудейскую религию, весьма сходный с теми, что звучали на упомянутом выше процессе Бейлиса, а в обширной статье не менее известного литератора Александра Казинцева содержится донос на многих писателей, а в особенности на покойного Василия Гроссмана, чей великий роман "Жизнь и судьба" объявляется антипатриотической сионистской вылазкой.

Как видим, Павлик Морозов сегодня особенно необходим тем, кто защищает российские святыни от сионистско-масонского заговора. Насколько сильны их позиции, говорит то, что и теперь сотни пионерских отрядов носят имя Павлика Морозова; во многих городах ему поставлены памятники, к которым пионеры по торжественным дням возлагают цветы и перед которыми клянутся "быть таким же, как Павлик Морозов"; имя Павлика по-прежнему значится в книге почета Всесоюзной пионерской организации под номером 1.

Между тем, Павлик Морозов вовсе не был пионером. В книге Юрия Дружникова документально доказано, что первый пионерский отряд в Герасимовке был создан уже после гибели мальчика. И это далеко не единственный сюрприз, который поджидает читателей. Найдя десятки живых свидетелей, а также неизвестные архивные документы, Юрий Дружников восстановил историю жизни и смерти Павлика Морозова и историю его "Вознесения", то есть создания мифа о "пионере-герое".

Герасимовку основали крестьяне-переселенцы из Белоруссии, получившие здесь земельные наделы благодаря столыпинской реформе. Большинство крестьян было неграмотно и говорило на странной смеси белорусского и русского языков. Жили они изолировано и за долгие годы почти все семьи перероднились между собой.

Школа в Герасимовке образовалась только в 1931 году. Своего помещения у нее не было, и учительница, Зоя Кабина, кочевала с учениками из избы в избу. В школу записалось нескольким более 30 учеников, но реально на занятия приходило по нескольку человек, а в иные дни вообще никто. Дети помогали родителям по хозяйству, и те не очень охотно посылали их в школу. Школьники были разновозрастными: некоторые были старше самой учительницы и даже пытались за ней ухаживать. Никакой программы обучения не было, дети просто разговаривали с учительницей, которая пыталась привить им начатки грамоты. Павлик Морозов часто пропускал занятия и ко времени своей гибели едва научился читать и писать.

Все попытки организовать в Герасимовке колхоз кончались ничем. Отец Павлика Трофим Морозов был председателем сельсовета, но драконовских мер к односельчанам старался не применять. До поры до времени он умело лавировал между ними и районным начальством.

В начале 30-х годов неподалеку от Герасимовки было создано поселение ссыльных "кулаков". Их высылали сюда в основном с Кубани, почти на верную гибель. Бежать из ссылки можно было только одним способом: выправив фиктивную справку о своей принадлежности к местным крестьянам-беднякам, и Трофим Морозов, по-видимому, за деньги, выдал несколько таких справок. Он, конечно, понимал, что действует незаконно, но не считал нужным таиться от близких людей, особенно от жены. Все шло нормально до тех пор, пока он не ушел из семьи. Желая вернуть мужа или отомстить ему, жена подговорила старшего сына Павлика донести на отца. Трофим Морозов получил десять лет лагерей, откуда не вернулся.

Установив все это, Юрий Дружников доказал фиктивность основной идеи мифа о пионере-герое, ибо мальчик донес на отца не по "идейным" соображениям, а по наущению матери.

С этого времени Павлик уже повязал себя с органами и стал регулярно доносить на соседей, указывая уполномоченным по хлебозаготовкам, кто и где прячет зерно. Вряд ли эта его деятельность была необходима властям и ОГПУ: они имели в деревне более умелых осведомителей. Зато Павлик заслужил общую ненависть односельчан. Его дед Сергей, глава разросшегося клана Морозовых, желая выбить дурь из внука, не раз напускался на него с упреками, иногда и поколачивал, грозился убить, но до действительного убийства от таких угроз очень далеко. Просто, таковы были доступные старику меры воспитания строптивого внука.

Однако З сентября 19З2 года Павлик и его младший брат Федя действительно были убиты неподалеку от села, в лесу, куда они пошли по ягоды. 6 сентября несколько крестьян вместе с милиционером Титовым отправилось искать пропавших мальчиков. Первым их трупы обнаружил 20-летний Иван Потупчик, двоюродный брат Павлика.

А еще через несколько дней общее собрание бедноты в Герасимовке вынесло чудовищное не только с правовой точки зрения, но и с точки зрения здравого смысла "постановление" о том, что убийство двух мальчиков было произведено "группой чуждого элемента (кулачества и их подпевал)". Это в то время, когда убийцы еще не были обнаружены!

Между тем, постановление было принято не зря. В нем говорилось, что "в ответ" на убийство детей классовыми врагами крестьяне решили вступить в колхоз. Иначе говоря, власти использовали убийство мальчиков для того, чтобы нагнать страху на деревню, упорно державшуюся за свои бедные единоличные хозяйства.

Однако самый интересный документ, обнаруженный Ю. Дружниковым в одном из архивов, это "Протокол опроса по делу № …". Номер дела не проставлен - по той причине, что протокол этот составлен еще прежде, чем оно возникло. Протокол датирован 4 сентября, то есть за два дня до обнаружения трупов. Допрос вел работник ГПУ Карташов, а отвечал ему свидетель Потупчик.

Этот первый свидетель ложно назвал Павлика Морозова пионером и утверждал, что убийство совершено Данилой Морозовым (двоюродным братом Павлика) и Шатраковым Ефимом по "кулацкой агитации" деда Сергея Морозова, его жены Аксиньи, Арсения Кулуканова, его жены Химы и Арсения Силина, так как они "собирались в месте и пьянствовали вместе". Именно эти люди будут позднее признаны на суде виновными и расстреляны.

Итак, за два дня до официального обнаружения трупов минимум два человека уже знали об убийстве.

В начале восьмидесятых годов, когда автор работал над книгой, оба они были живы, и Юрию Дружникову удалось с ними встретиться. Оказалось, что Иван Потупчик ходил в школу вместе со своим двоюродным братом Павликом к учительнице Зое Кабиной, а позднее на ней женился. Он уже был кандидатом партии и осведомителем ОГПУ. "В квартире Ивана Потупчика, на центральном проспекте Ленина в Магнитогорске, - замечает автор, - на видном месте стоял портрет Сталина, который при нашем следующем посещении был убран''.

Потупчик охотно рассказал писателю, как с милиционером Титовым организовал поиски детей и первым наткнулся на их тела. О том, что еще за два дня до этого он дал показания об убийстве Карташову, он, естественно, умолчал.

Вскоре после кровавых событий его перевели из кандидата в члены партии, а сразу после суда отправили служить в карательную дивизию ОГПУ "за заслуги в области коллективизации".

Впоследствии он стал "почетным пионером" и много лет охотно играл роль свадебного генерала на различных торжествах, посвященных Павлику Морозову, а в 1961 году ... оказался в тюрьме за изнасилование девочки. После лагеря его устроили на "кадровую" работу, газеты снова стали писать о нем, как о герое. Хорошо знавший Потупчика следователь уголовного розыска Магнитогорска сказал автору книги: "Почетный пионер изнасиловал пионерку. Как правило, такие люди совершают преступления неоднократно, но не попадаются".

Не менее характерной фигурой оказался и Спиридон Карташов, которого автор разыскал в 1982 году в Ирбите. Рассказ об этом человеке столь колоритен, что лучше всего привести цитату:

«"У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе (части особого назначения). Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил".

Одно время Карташов служил в Одессе в погранотряде и с группой чекистов задержал пароход с людьми, пытавшимися бежать от большевиков. Всех их построили на берегу моря и расстреляли. Потом наступила коллективизация, и Карташова, выросшего из солдата в помощника уполномоченного особого отдела ОГПУ, прислали в Тавду. Ему давали разнарядку, сколько человек раскулачить. Карташов вспомнил, как он с солдатами карательного батальона сгонял под конвоем в церковь зажиточных крестьян со всего района. Оттуда без суда сразу отправляли в ссылку.

 "Коллективизацию проводили всяко, - вспоминает он. - Бывало, сгонял единоличников в помещение, и кто не хочет вступать в колхоз, сидит на собрании под дулом моей винтовки до тех пор, пока не согласится". Карташов всегда носил два нагана: один в кобуре, другой, запасной, в сумке.

В 1932 году районный аппарат ОГПУ получил секретный приказ выявить, кто в деревнях антисоветчики и кто выступает против колхоза. Возле их фамилий в списках ставили букву "Т" - террор. В Герасимовку Карташов стал часто ездить потому, что там никто не хотел вступать в колхоз. Осведомителями у него в этой деревне были Иван Потупчик и еще двое.

"Вечером 11 сентября … я приехал в Герасимовку и остановился на квартире у Потупчика, - рассказывал Карташов. - Детей уже похоронили, и осталось привлечь убийц. Никого Потупчик сам не арестовывал. Он был у меня осведомителем. Он только нашел трупы. Лица, настроенные антисоветски, уже были в списках с буквой "Т": они и убили детей. Я их сразу арестовал. На место убийства я не ходил, так как все было ясно. Никаких экспертиз не было. Преступники сознались - зачем же проверять?"

Карташов вызвал конвой из Тавды. Пришли пять солдат, и арестованных этапировали туда. "Конвоирование врагов советской власти на деревню подействовало хорошо, - сказал Карташов. - Тут же было организовано собрание, чтобы зачислить крестьян в колхоз".

И Спиридон Карташов показал нам приказ по ОГПУ о себе: ему объявлялась благодарность "за преданность, дисциплинированность и стойкость при исполнении служебных обязанностей".

Многое выветрилось из памяти Карташова за истекшие полвека. Простим помощнику уполномоченного районного ОГПУ его стремление все заслуги в расследовании убийства приписать себе. Авторы книг о Павлике Морозове его вообще не упоминали, работа Карташова в те годы была не из легких.

- Я подсчитал, - скромно сказал он, - мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно.

- Это как? - удивились мы.

- Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня только теплой кровью обдает, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать - убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушел. Припадки были еще до войны, но я не придавал им значения. А в войну потом попал в госпиталь. В медицинском заключении говорится, что Карташову в связи с эпилепсией противопоказано нервное перенапряжение".

Юрий Дружников предельно осторожен в выводах, но обнаруженные им факты говорят сами за себя. По его версии, убийство Павлика и Феди Морозовых действительно имело политический характер, но убийцами были не "кулаки и подкулачники", а, скорее всего, сотрудник ОГПУ Спиридон Карташов и его осведомитель Иван Потупчик. Цель убийства - представить его как вылазку кулаков, провести показательный процесс и, нагнав страху, заставить крестьян вступить в колхоз. Милиционер Титов, который первоначально вел следствие, очень скоро был отстранен (еще одна прямая аналогия с делом Бейлиса), затем арестован и осужден военным трибуналом на семь лет.

А дело об убийстве Павлика и Феди Морозовых стал вести не кто иной как Спиридон Карташов, то есть сам убийца! Это своеобразный рекорд чекистской изобретательности. Те, кто стряпал дело Бейлиса, о таких подвигах не могли и мечтать!..

Автор с большим вниманием анализирует материалы суда над мнимыми убийцами Павлика, его освещение в печати, первые книги о "пионере-герое". Особенно поучительно сопоставление работ писателя Павла Соломеина, который присутствовал на суде, с его же черновыми записями - автору удалось их разыскать.

Партиец с трехклассным образованием, один из тех, кто проводил в жизнь "сплошную коллективизацию", Соломеин стал сначала селькором, а затем штатным работником областной газеты. В Герасимовку он приехал по заданию Уральского обкома партии, который поручил ему в ударном порядке - за 10 дней - написать книгу о Павлике.

Партийное поручение Соломеин выполнил не за десять, а за двадцать дней, и за это получил выговор. Но хуже было то, что книжка подверглась уничтожающей критике Максима Горького. Образ Павлика он нашел недостаточно героическим и сокрушался, что "материал оригинальный и новый, умный - испорчен". Послав Соломеину свой уничтожительный отзыв, Горький решил поправить дело. Он опубликовал статью, в которой, как замечает Ю. Дружников, "в совершенстве сделаны обобщения, оказавшиеся не под силу провинциальному журналисту". Он приводит следующие слова Горького: "Борьба с мелкими вредителями - сорняками и грызунами - научила ребят бороться и против крупных, двуногих. Здесь уместно напомнить подвиг пионера Павла Морозова, мальчика, который понял, что человек, - родной по крови, вполне может быть врагом по духу, и что такого человека - нельзя щадить".

За дело взялись "умелые" авторы - Виталий Губарев, Александр Яковлев и другие, построившие на Павлике Морозове свои литературные карьеры. Они нередко ссорились между собой, нередко передирали друг у друга целые куски, но все имели то преимущество перед Соломеиным, что "предпочитали поменьше соприкасаться с живыми фактами и просто конструировали образ Морозова, каким он должен быть". Позднее к тому же пришел и первооткрыватель темы - Павел Соломеин.

Так создавалась "новая мораль нового человека". Предательство и доносительство возводилось в ранг высшей человеческой доблести.

В чем суть сталинизма? Уверен, что большинство читателей ответит на этот вопрос, не задумываясь: в неограниченной личной власти, основанной на беспощадных репрессиях. На Западе эта истина давно уже не является новостью, а в Советском Союзе ее сейчас вдалбливают народу со страниц самых популярных газет и журналов, по радио и с экранов телевидения.

Вдалбливают-то вдалбливают, да только не очень эта истина прививается. Нет-нет, да и появляются в газетах обзоры читательских писем, чьи авторы не желают давать в обиду товарища Сталина. Они считают, что сведения о репрессиях преувеличены, что сам Сталин о большинстве из них не знал, что он выиграл войну и что солдаты шли в бой с его именем на устах, а врагов у Советского Союза было предостаточно, так что объявлять всех репрессированных невинными жертвами могут только масоны и сионисты.

Почему же в Советской стране даже теперь остается столько сталинистов, причем совершенно искренних, готовых стоять на своем отнюдь не за страх, а за совесть?

Достаточно поставить этот вопрос, чтобы стало ясно, что сталинизм - это не только кнут, но и пряник, не только страх, но и преданность. Сталин намеренно разжигал "классовую борьбу", натравливая одну часть населения на другую, и этот раскол входил в каждую деревню, на каждое предприятие, в коммунальную квартиру, в семью. Твердая семья, подчеркивает Ю. Дружников, опасна для сталинизма, а вот натравливание друг на друга родных: братьев, супругов, родителей и детей - это та норма, на которой он держался. Гибель одних нередко становилась праздником для других. Никогда так быстро не делались головокружительные карьеры, как при Сталине, когда путь наверх расчищался простым выкашиванием тысяч высокопоставленных работников.

Донос становился главным орудием в "классовой" борьбе и потому должен был быть освящен.

Целенаправленное насаждение новой религии со своей системой ценностей, олицетворенных в новых мучениках, святых, мудрецах, которые служили бы духовной опорой "нового человека" и нового строя - неотделимая сторона сталинизма. Бесчисленные легенды о "добром дедушке Ленине", о Чапаеве и иных "героях гражданской войны", о неподкупном рыцаре революции Феликсе Дзержинском, о "первом красном офицере" Ворошилове и, конечно же, о самом товарище Сталине, чья биография многократно переделывалась на глазах ошеломленных современников, -- все это было бы невозможно без расползавшейся по стране раковой опухоли ГУЛАГа. И наоборот. Все искусство социалистического реализма было призвано служить той же задаче и неплохо с нею справлялось.

"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью", - пелось в весьма популярной песне тех лет. Сказки о Павлике Морозове – это "быль", которая калечила поколения советских детей.

Ведя свое расследование через полвека после самих событий, Ю. Дружников, в отличие от Бразуль-Брушковского, не мог повлиять на их ход и исход. И все же его книга вышла как нельзя более своевременно. Сейчас, когда в России идет трудный процесс очищения от скверны сталинизма, свержение с пьедестала Павлика Морозова, реабилитация его мнимых убийц и восстановление всей правды о событиях в Герасимовке 1932 года невозможно переоценить. Конечно, особенно важно, чтобы такие книги, как "Вознесение Павлика Морозова", были доступны читателям не только в эмиграции, но и в самом Советском Союзе. Без ликвидации железного занавеса, в котором появилось немало прорех, но который все еще сдерживает страну от проникновения правды, десталинизация будет неполной, неискренней и не окончательной.

Послесловие, 2025

Железный занавес рухнул через два года после того, как была написана эта статья, то есть больше 30 лет назад. А воз и ныне там. Сталин остается кумиром миллионов, ему снова воздвигают памятки, каждый год, 5 марта, огромные толпы устремляются к его могиле у Кремлевской стены, заваливая ее букетами и венками.

А по другую сторону Кремлевской стены восседает двойник товарища Сталина, только рангом пониже: не генералиссимус, а полковник в отставке. Но такой же главнокомандующий, каким был товарищ Сталин. Взял и двинул армию в «братскую» Украину. Уже три года удобряет землю тысячами убитых украинцев, россиян, а теперь и северокорейцев. Зато Крымнаш, а Доносчик 001 снова живее всех живых.

Часть 2

От автора, 2025

Павлик Морозов – главный персонаж книги Катрионы Келли, но в моих заметках на полях основное внимание уделено главе, имеющей к Павлику весьма отдаленное отношение.

Остановился я на этой главе по той причине, что профессор Келли написала ее самостоятельно. Остальное она «позаимствовала» у Юрия Дружникова: частью переписала дословно, частью пересказала близко к тексту, а частью извратила. Эти этапы большого пути четко прослежены Юрием Дружниковым в статье, тогда же, то есть 2005 году, опубликованной в журнале «Чайка»: https://www.chayka.org/node/771. Потому мне об этом писать не было смысла.

С. Р., январь 2025

Статья вторая

Журнал «Мосты», № 7, 2005

Семен Резник

ДЕЛО БЕЙЛИСА в ОКСФОРДСКОМ ОСВЕЩЕНИИ

Известный русский ученый К.А. Тимирязев, когда ему приходилось давать отзыв на не очень удачную работу коллеги, говорил не без иронии: «В этой статье (диссертации, книге, etc.) много верного и много нового. Но то что верно, то не ново, а то что ново, то неверно».

Эта фраза мне невольно вспомнилось при знакомстве с книгой профессора Оксфордского университета Катрионы Келли под названием «Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя» (London, «Granta», 2005).

Автор пытается найти нечто общее между Павликом Морозовым и другими известными историческими персонажами, убитыми в детском возрасте, для чего перепахивает чуть ли ни всю историю человечества и России. Катриона Келли находит параллели между убийством Павлика Морозова и царевича Димитрия; между убийством Павлика и сына последнего русского царя Алексея; даже в древнерусском памятнике «Сказание о Борисе и Глебе», где изложена легенда об умерщвлении двух полумифических княжичей, по ее мнению, присутствует что-то общее с убийством Павлика.

Одна из предложенных ею исторических параллелей представляется мне вполне правомерной – хотя бы потому, что я сам провел ее более 15 лет назад, в статье «Частное расследование» (ж-л «22», 1989, № 65, стр. 204-212), в которой попытался показать сходство и различие между убийством Павлика, как оно раскрывалось в книге Ю. Дружникова «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова» (Overseas Publications, London, 1988), и убийством в Киеве Андрюши Ющинского, из которого вырос «процесс века» -- антисемитское Дело Бейлиса.

Небольшой объем рецензии позволил сказать только самое главное. В обоих случаях убийства детей были использованы властями в далеко идущих политических целях. В обоих случаях к суду были привлечены невинные люди, а истинные убийцы проходили по делу как свидетели обвинения. В обоих случаях истина, скрывавшаяся властями, была раскрыта благодаря независимому журналистскому расследованию: в 1911-13 году его блестяще провел С.И. Бразуль-Брушковский, сотрудник газеты «Киевская мысль», а в начале 1980-х годов обстоятельства убийства Павлика расследовал писатель Юрий Дружников. Разница же обусловливалась различием в государственном строе предреволюционной и постреволюционной России.

Советский Союз был, как известно, закрытым тоталитарным государством, где произволу властей не было преград. Тогда как в царской России, после революции 1905 года, существовало независимое общественное мнение, свободная от предварительной цензуры пресса, подобие парламента. Творить беззакония было значительно труднее. К тому же убийство Андрюши Ющинского произошло в третьем по значению городе страны, тогда как убийство Павлика – в сибирской глухомани. Бразуль-Брушковский проводил свое расследование по горячим следам событий, имел ряд добровольных помощников и, хотя он и соратники подвергались преследованиям, он имел возможность публиковать свои разоблачения. Дружников же проводил расследование через пятьдесят лет после событий, в одиночку, тайно, подвергаясь большому риску. Но результат оказался не менее впечатляющим. Ему удалось доказать, что дело против деда Павлика и других его родственников было сфабриковано, а истинные убийцы укрыты от суда – точно так же, как и в деле Бейлиса.

Однако этих, наиболее важных, параллелей между делом об убийстве Павлика Морозова и делом об убийстве Андрюши Ющинского в книге г-жи Келли не сыскать. Она проводит иные сопоставления. Некоторые бесспорны, например, возраст: на момент убийства обоим мальчикам было по 13 лет. К другим сопоставлениям мы вернемся после ознакомления с тем, как в книге профессора Келли излагаются обстоятельства убийства Ющинского и дело Бейлиса.

В первом же предложении об этих обстоятельствах мы узнаем нечто «новое»: «Андрей Ющинский был найден (had been discovered) в пещере на окраине района Киева Подола» (“on the fringes of Podol district”, стр. 126). На самом деле Андрюша был убит и труп его был найден в другом районе Киева, Лукьяновке.

Тот, кто знаком с предметом, такой «мелкой» неточности допустить не может. По причудам законодательства царской России, район Киева Подол входил в черту еврейской оседлости, а Лукьяновка не входила. Соответственно на Подоле значительную часть населения составляли евреи, а в Лукьяновке ни одного еврея не проживало, потому состряпать обвинение против евреев было сложно. Мендель Бейлис, приказчик находившегося на границе с Лукьяновкой кирпичного завода, на роль убийцы никак не подходил, но пришлось обвинить именного его, потому что других евреев в округе не было. Произойди убийство на Подоле, властям было бы гораздо легче подыскать более подходящую кандидатуру на роль, отведенную Бейлису. Тогда исход процесса мог быть иным.

Во второй фразе тоже «новость», и не одна: Женя Чеберяк (сын Веры Чеберяк, чья шайка в действительности убила Андрюшу) назван «школьным товарищем» (schoolfriend) Ющинского, хотя в стенограмме процесса и других материалах многократно говорится о том, что мальчики дружили, так как долго жили и росли по соседству, а вовсе не потому, что вместе учились. В 1910 году семья Ющинского перебралась на Слободку (отдаленный район, административно входивший в соседнюю Черниговскую губернию). Андрюша затем поступил в Духовное училище, а Женя был на два года младше и, похоже, нигде не учился. Андрюша тосковал по друзьям и часто являлся на Лукьяновку, даже прогуливал ради этого уроки. Один такой прогул стоил ему жизни.

Повествуя о деле Бейлиса, профессор Келли приводит большое число ссылок на источники, но в том, что она с ними знакома, ее текст не убеждает.

Следующее «открытие» г-жи Келли состоит в том, что на похоронах Ющинского «члены экстремистской националистической организации устроили политические демонстрации» (стр. 126). На самом же деле один черносотенец (может быть, два, но один был пойман) из молодежной организации «Двуглавый орел» раздавал листовки с призывом к возмездию евреям, якобы убившим мальчика. Возмутитель спокойствия был арестован полицией, затем отпущен. О листовках, раздававшихся во время похорон, г-жа Келли пишет на следующей же странице и даже приводит цитату, дабы показать, что идея обвинить евреев в ритуальном убийстве Андрюши возникла на самой ранней стадии этой истории. Она это подчеркивает словом «уже» («already»): «Уже на похоронах Ющинского циркулировали листовки…» (“Already at Yushchinsky’s funeral leaflets circulated…”) (стр. 127). Вот это верно. Но от раздачи листовок до организации демонстраций – дистанция значительная.

Между тем, демонстрации, которых не было, имели, по мнению г-жи Келли, важные последствия. До этого местная полиция вела расследование убийства как обычного уголовного преступления, но под воздействием демонстраций «шовинистически настроенные члены центральной царской администрации» (“Chauvinist members of the central Tsarist administration”) заставили «местную полицию» перевести следствие на рельсы ритуального процесса против евреев. Выходит, что к моменту похорон Ющинского следствие уже велось довольно долго – и заметно продвинулось. На самом деле оно началось накануне, когда была проведена судебно-медицинская экспертиза (профессор Оболонский и прозектор Туфанов), после чего труп был передан родственникам для захоронения.

Антагонизм между местной полицией и центром – это тоже изобретение г-жи Келли. В реальности существовал антагонизм между двумя ветвями полиции – уголовной и политической: первая из них старалась руководствоваться законом, а вторая чинила беззакония. Уголовная полиция начала расследование убийства Ющинского со сбора вещественных доказательств и свидетельских показаний. В надежде напасть на след убийц она прорабатывала различные версии. Когда «шовинисты в администрации» (не сразу после похорон мальчика, а значительно позже) решили использовать ситуацию для создания «ритуального» процесса, «ритуальная» версия уже была проработана следствием и отброшена за полной несостоятельностью.

Власти уволили одного, потом второго «не справившегося» следователя и фактически отстранили третьего, передав чисто уголовное дело политической полиции. Арестовывать Бейлиса явился отряд жандармов во главе с начальником Киевского охранного отделения полковником Н.Н. Кулябко. Тем самым Кулябко, который месяцем позже то ли прошляпил, то ли организовал убийство премьер-министра П.А. Столыпина. Сведения о том, что Бейлиса арестовала охранка, а не уголовная полиция, имеются в стенограмме процесса и в трудах историков, на которые ссылается г-жа Келли. Однако у нее фигурирует местная полиция вообще (local police, стр. 126).

Далее у Катрионы Келли говорится, что, едва начав обычное уголовное расследование (routine affair), «местная полиция» заключила, что вероятный убийца или убийцы связаны с воровским притоном Веры Чеберяк. Кабы так, то убийство было бы быстро раскрыто, и дела Бейлиса не могло бы возникнуть. Но первоначально в качестве подозреваемых были привлечены мать Андрюши и его отчим: Александра и Лука Приходько. Они были арестованы, Лука был «опознан» мнимым свидетелем, их допрашивали, устраивали очные ставки, но у них оказалось бесспорное алиби. Только после этого внимание следствия стало переключаться на притон Чеберяк. Время было упущено, ритуальная агитация успела многократно усилиться, со страниц газет перешла в Государственную Думу, где ультраправые депутаты стали обвинять правительство в бездействии, а киевскую полицию (уголовную!) -- в намерении свалить вину на мать убитого ребенка, чтобы выгородить евреев. Из текста г-жи Келли вытекает, что она не просто опускает важный этап в развитии событий, но вовсе о нем не знает.

Парадоксально, но о подозрении против матери Андрюши ей все-таки известно. В примечании 47, делая ссылку на брошюру Бразуль-Брушковского (1913 г.) она пишет, что это он поднял вопрос о возможном участии в убийстве Андрюши его матери, но затем отказался от такой версии (стр. 291). На самом деле такова была первая версия следователя Мищука, а затем Красовского, ими же она была отброшена; журналист Бразуль-Брушковский об этом только написал.

В книге сообщается, что в ходе процесса ритуальная легенда была опровергнута, и это верно. Но в подтверждение Келли приводит высказывание безымянного «свидетеля защиты из Киевского теологического колледжа», чье имя, впрочем, идентифицировано в ссылке: «Глаголев в “Деле Бейлиса”, 1913, т. 1, стр. 31». Однако в первом томе стенограммы процесса, на страницах 17-37 излагается «Обвинительный акт» против Бейлиса. В нем и цитируется профессор еврейского языка Киевской Духовной Академии Глаголев. Сам же он на процессе не выступал и свидетелем (тем более защиты) не был. Он давал показания только на предварительном следствии – как эксперт, а не свидетель. Он был спрошен «о допустимости предположения, что Ющинский пал жертвой религиозного фанатизма со стороны изуверской части еврейства», и ответил, что «употребление евреями христианской крови констатировать нет возможности». А в ответ на дополнительный вопрос добавил: «если бы факты пролития крови евреями с ритуальными целями и бывали, то источником их было бы не упорядоченное официально известное учение, а злостное суеверие и изуверство отдельных лиц». («Дело Бейлиса» т. 1, стр. 31)

Особой пользы для обвинения в этом заявлении не было, но и полным развенчанием ритуальной легенды его не назовешь, особенно если иметь в виду общий тон юдофобской пропаганды. Она твердила, что у евреев все покрыто тайной: для внешнего мира одно, а для внутреннего употребления совсем другое. В таком контексте формулировка Глаголева не звучала как опровержение. В трехтомной стенограмме процесса можно найти десятки, даже сотни страниц куда более решительных, убедительных и авторитетных опровержений ритуального мифа. В качестве экспертов, приглашенных защитой, выступали крупнейшие в России знатоки иудаизма из числа православных теологов – профессора Коковцов, Троицкий и Новожилов, а также великолепный знаток предмета и превосходный оратор раввин Мазе. Они-то и развеяли миф о ритуальных убийствах. Ни одно из их высказываний Катриона Келли не приводит.

Вместо этого в книге излагаются столкновения на процессе между обвинением и защитой по такому вопросу, как характеристика Андрюши Ющинского. Делается это столь примечательным образом, что я должен привести данное место целиком:

«На самом суде А.С. Шмаков, член прокурорской команды, говорил о “мученической смерти” Ющинского и назвал мальчика “кроткой невинной жертвой за христианскую веру”. В то же время Ющинский был представлен неприятным типом в обычном смысле (“as a person who was not admirable in the ordinary sense”): “мальчик рос в ненормальных семейных отношениях, он рос без контроля”. Прокуратура нанесла контрудар (hit back), представив Ющинского героем совсем иного плана: образцом гражданской добродетели, мальчиком, убитым бандитами за его отвращение к таким делам, которые делались в воровском притоне [Веры] Чеберяк. “Если бы он был в этой шайке воров, то он не был бы умучен”, утверждал П. Карабчевский». (стр. 127).

Здесь такой узел нелепостей, что развязать его невозможно. Придется хотя бы частично их обозначить.

Сам предмет столкновения г-же Келли пригрезился: на процессе Бейлиса, обвинители и защитники, мало в чем согласные между собой, как раз в обрисовке личности Андрюши Ющинского вполне сходились. Спор состоял не в том, хорош или плох был Андрюша, а в том, кто совершил это страшное преступление – Мендель Бейлис, сидевший на скамье подсудимых, или воровская банда Веры Чеберяк, проходившая по делу свидетелями.

А.С. Шмаков был одним из ведущих обвинителей Бейлиса и поэтому защитником подлинных убийц Ющинского, но в прокурорскую команду он не входил. Это важно знать для понимания того, как были распределены роли на процессе. Прокуратура, в лице государственного обвинителя Виппера, должна была хотя бы формально придерживаться рамок уголовного суда над конкретным человеком, Менделем Бейлисом. Обрушивать ничем не ограниченную клевету на еврейский народа и иудейскую религию прокурору было трудно. Каждый выпад такого рода встречал отпор со стороны защиты, и Виппер должен был делать оговорки, что он не имеет в виду вообще иудаизм и евреев, суд-де идет не над еврейской религией, а только над отдельным изувером, возможным членом тайной изуверской секты. Что же касается обличения иудаизма вообще и евреев вообще, то эта задача была возложена на «поверенных гражданской истицы», то есть поверенных частного лица – матери Андрея Ющинского Александры Приходько.

Формальными рамками они связаны не были. Одним из двух поверенных гражданской истицы был А.С. Шмаков, виднейший «теоретик» черносотенного антисемитизма, другим – лидер черносотенного крыла в Государственной думе Г.Г. Замысловский. В стенограмме процесса, можно найти информацию о том, как глава организации «Двуглавый орел» Владимир Голубев, запугиваниями и посулами, «убедил» несчастную мать Андрюши заверить у нотариуса доверенности этим двум негодяям, которые использовали ее горе не для того, чтобы добиваться раскрытия убийства и наказания виновных, а, напротив, для выгораживая убийц.

Записав А.С. Шмакова в «прокурорскую команду» (a member of the prosecution team), г-жа Келли еще раз показала, что суть происходившего на процессе для нее осталась малопонятной. Но высший пилотаж непонимания – это ее расправа с Н.П. Карабчевским (названным П. Карабчевским), чьи слова приводятся в качестве примера того, как обвинение контратаковало защиту, пытавшуюся «очернить» Ющинского.

Кто из пяти защитников Бейлиса позволил себе оскорбить память убитого отрока, выставляя его неприятным типом, бесконтрольным, росшим в неблагополучной семье? Имени г-жа Келли не называет, но дает ссылку, на этот раз точную: «”Дело Бейлиса”, 1913, т. 3, стр. 215».

Чье же выступление напечатано в стенограмме на этой странице? Оказывается, ЗАЩИТНИКА КАРАБЧЕВСКОГО! Характеризует он мальчика с самой лучшей стороны, подчеркивая, что тот был добрым, честным, умным, любознательным, -- словом, во всех отношениях хорошим мальчиком, вопреки неблагоприятной обстановке в семье.

Так у г-жи Келли в одном коротком абзаце один и тот же участник процесса оказывается и защитником, и обвинителем, и даже контратакует самого себя, как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла. И ведь речь идет о крупнейшем светиле российской адвокатуры конца XIX – начала XX века.

Почти за двадцать лет до процесса Бейлиса, тогда еще сравнительно молодой, но уже прославленный адвокат Карабчевский, вместе с писателем Владимиром Короленко, был защитником в знаменитом Мултанском деле – ритуальном процессе против группы удмуртов, обвиненных в человеческих жертвоприношениях своим языческим богам. Карабческому и Короленко удалось спасти обвиняемых от каторги, удмуртский народ – от страшных гонений, а российскую юстицию от позора. Блистательный очерк о Мултанском процессе – одна из жемчужин в творческом наследии классика русской литературы В.Г. Короленко. Дело было настолько громким, что о нем обязан знать каждый, кто профессионально занимается русской историей и литературой того периода. Но г-жа Келли, видимо, ни о чем таком не слыхала, иначе она не могла бы поместить выдающегося адвоката и общественного деятеля либерально-демократического направления в общую команду с прокурором Виппером и черносотенцем Шмаковым.

Теперь, получив представление о «научном» багаже автора книги «Товарищ Павлик», посмотрим, что же общего она находит между убийством Андрюши Ющинского и Павлика Морозова.

Оказывается, оба мальчика «были найдены в месте, близком к месту их жительства, но несколько в стороне от дороги». (“…found in a place close to where they lived, but at the same time, slightly out of the way”). (Стр. 128). Но на самом деле труп Андрюши был найден неподалеку от места жительства Веры Чеберяк и очень далеко от района Слободки, где жила его семья. «Сходство» оказывается мнимым.

Другое сходство, констатируемое г-жой Келли, состоит в том, что «multiple stab wounds» в обоих случаях составляли метод расправы над жертвами. Тут явное лингвистическое недоразумение. Английский глагол «to stab» в русском переводе имеет несколько значений: в зависимости он контекста он может означать «зарезать» или «заколоть».

Андрюша Ющинский был убит бандитами в квартире Веры Чеберяк, после чего его тело было исколото шилом: сорок семь маленьких колотых ран. Цель состояла в том, чтобы разделать труп «под евреев»: согласно ритуальному мифу, кровь собирается в особую чашу, вытекая тонкими струйками из колотых ранок; тем самым продлеваются мучения жертвы.

А на теле Павлика и его брата Феди, насколько это известно, раны были резанные, от ударов ножом или штыком. Мальчики были застигнуты в лесу, пытались бежать, их догоняли, били, одному вспороли живот, у другого отсекли палец. Так что убийство «пионера-героя» было совершенно иным по обстоятельствам и характеру, хотя и не менее зверским.

Между тем, г-жа Келли, для которой резаные раны неотличимы от колотых, ибо и те и другие – stab wounds, делает из мнимого сходства ошеломляющие выводы. Убийство Павлика Морозова укладывается-де в «антисемитскую фантазию о ритуальных убийствах», как и дело Ющинского. Указания на это она находит даже в «сообщениях пионерской прессы» того времени, не приводя, однако, никаких ссылок. Оксфордский профессор не сознает, какой ящик Пандоры открывает.

В 1913 году, с треском проиграв дело Бейлиса, черная сотня пыталась взять реванш разными способами. В ряду прочих демаршей было задумано воздвигнуть памятник на могиле «умученного евреями» Андрюши Ющинского. Николай Второй, по совету «старца» Распутина, повелел тогда этого не делать: «старец» убедил его не нарываться на новый скандал. Однако к 80-летию дела Бейлиса, давняя мечта черной сотни была осуществлена. Памятник на могиле Ющинского появился, надпись на нем гласит: «Умученный вiд жiдiв у 1911 р.». Установили его «гости из России».

Ритуальный миф в России жив, он налагает свою печать на общественно-политический климат в стране. Активность ритуалистов не убывает – растет. Постоянно издается и переиздается «Записка о ритуальных убийствах», ложно приписанная великому деятелю русской культуры В.И. Далю. Подвергаются ревизии в черносотенном духе дело Бейлиса и другие «ритуальные» процессы прошлого. Под «ритуал» подводится убийство большевиками царской семьи[2].

Катриона Келли упоминает о том, что такая версия цареубийства муссировалась в 1920-1930-е годы в монархических кругах русской эмиграции, но о том, что она давно вернулась на родину, видимо, не знает.

В начале девяностых годов коммунистическая газета «Правда» развернула «ритуальную» шумиху в связи с убийством сумасшедшим маньяком трех православных монахов (по этому поводу госдепартамент США даже делал представление правительству Ельцина); сейчас разнузданная ритуальная агитация развернута вокруг нераскрытого убийства в Красноярске пятерых мальчиков 9-10 лет, исчезнувших незадолго до пасхи и затем найденных обгорелыми в трубах городской канализации. Широко издаются «ученые» труды современных Шмаковых, таких, как О.Н. Платонов, М.В. Назаров, не говоря уже о переизданиях «классиков» этого жанра типа В.В. Розанова. Сейчас, когда я пишу эти строки[3], пришло сообщение об очередном обращении в российский суд и прокуратуру с требованием запретить еврейскую религию в России. В январе этого года под таким иском было собрано 500 подписей, в марте 5 тысяч, в июле – 15 тысяч.

Во всю кипит работа по откапыванию убиенных младенцев из всех исторических помоек. Однако до сих пор российским ритуалистам не приходило в голову записать в свой актив Павлика Морозова. Не трудно догадаться, как они воспримут эту оксфордскую «подсказку».

                Я далек от мысли заподозрить Катриону Келли в сознательном намерении подбросить российским антисемитам еще одно мертвое тело (два! вместе с Павликом ведь был убит его брат Федя). В таком коварстве она неповинна. Но повторять зады оксфордскому профессору не к лицу, а углубиться в тему настолько, чтобы сказать нечто действительно новое ей не по зубам. Потому все верное, что можно найти в ее книге, уже сказано Юрием Дружниковым в книге «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова», а то новое, что она попыталась внести от себя, неверно. И, как мы видели, небезобидно.

Послесловие, 2025

В заключение хочу подчеркнуть, что профессор Келли писала свою книгу не в тайне, как это пришлось делать за двадцать лет до нее диссиденту-отказнику Юрию Дружникову. Ее исследование финансировалось грантами, на которые она подавала заявки. Решения принимались на основе отзывов, представленных авторитетными специалистами, чьи оценки должны были быть весьма положительными – в противном случае, в грантах было бы отказано. Когда профессор Келли завершила рукопись и представила ее в лондонское издательство «Granta», ее там тоже должны были рецензировать. Рецензенты могли указать на отдельные неточности, но в целом высоко оценили работу: иначе рукопись была бы отклонена.

Возникает вопрос: каков же уровень квалификации профессора Оксфордского университета Катрионы Келли и всех тех спецов, которые дали добро на ее книгу?

Полагаю, что мои заметки на полях дали вполне однозначный и, к сожалению, малоутешительный ответ на этот вопрос.

                Одна из недавних новостей из России: в Москве закрыт Музей истории ГУЛАГа. Временно. Ради пожарной безопасности.

Служба этой самой безопасности нагрянула в Музей и нашла какие-то упущения. При прежних инспекциях всё было чин-чинарем, а теперь – нет! Значит, директор музея Роман Романов недосмотрел.

Вообще-то Роман Романов стал директором Музея в 2012 году, то есть больше 12 лет назад. Все эти годы с пожарной безопасностью все было в порядке, и вот – прокол! Музей обещают снова открыть после устранения недочетов. Но без директора Романа Романова.

Ему не раз давали понять: гибче надобно быть с ГУЛАГом. Времена-то переменчивы. Прокуратура пересматривает дела реабилитированных врагов народа, да снова их во враги и вредители зачисляет. Им самим это по барабану: они давно уже на Том Свете гужуются. Однако установочка имеется. Не то, чтобы шибко официальная, но – кое-кому желанная. Потому как в ленинско-сталинские времена зазря никого не сажали. Отдельные перегибы случались – не без того, а вот чтобы хапали людей тысячами не за что не про что, -- такого вроде бы не наблюдалось. Разве что иногда и чуть-чуть. Но чуть-чуть не считается, выставлять на показ необязательно. Чуете, Роман Романов? НЕОБЯЗАТЕЛЬНО!

А он не почуял. То есть не сшурупил.

«В Музее истории ГУЛАГа, - говорит, - показано всё как было. Проверено и перепроверено. Переделывать прошлое, - говорит, - не по моей части».

В общем, упертым оказался. Вот и стал пожароопасен.

Теперь у Музея истории ГУЛАГа» другой директор – Анна Трапкова. Не думайте, что пока музей закрыт, она без дела мается. Она ведь еще директриса «Музея Москвы». В нем тоже была экспозиция про ГУЛАГ, то есть про москвичей, отбывавших мафусаиловы сроки на Колыме, в Норильске, на Соловках, на других островах Архипелага.

Когда ей намекнули, что такое теперь не шибко приветствуется, она мигом скумекала. Велела экспозицию прополоть и перепахать. Потому и не возникло проблем с пожарной безопасностью. И вознаграждение явилось – не запылилось. В виде второго директорства, по совместительству. Наглядный урок, между прочим, для других Романовых. Чтобы мотали на ус и не ерепенились.

Почему «Музей истории ГУЛАГа» закрыт временно, как уверяют, а не насовсем? Этому тоже должны быть причины.

Похоже, наверху осторожничают. Считают, что одним махом изъять ГУЛАГ из народной памяти рискованно: он все еще пожароопасен.

Но – процесс пошел.

А так как природа не терпит пустоты, то миллионы невинных жертв тоталитарной власти надобно понемногу заменять жертвами ее противников. Кто же лучше подходит для роли такой жертвы, как не пионер-герой Павлик Морозов.

Павлик жил, Павлик жив, Павлик будет жить! Его жизненность обеспечивают «историки» Дюковы.