Ушедший 2017–ый год памятен двумя громкими юбилеями: 500-летием начала Реформации и 100-летием большевисткой революции в России. Но многим любителям культуры в России были дороги два других юбилея: 200-летие рождения Алексея Константиновича Толстого (1817—1875) и 125-летие рождения Марины Цветаевой. Совсем не случайно, 15 декабря 2017 г. в музее Цветаевой состоялись чтения в честь 200-летия А.К.Толстого. Связующая двух поэтов линия идет от жизненного девиза Толстого:
Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами -
Не купленный никем, под чье б не стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь ! (1858)
Спустя 77 лет эти сильные строки были повторены Цветаевой в ее стаккатных, напряженных словно струна, состукиваниях слов, созвучий и смыслов:
Двух станов не боец, а – если гость случайный -
То гость – как в глотке кость, гость - как в подметке гвоздь. .......
Вы с этой головы, настроенной – как лира:
На самый высший лад : лирический...- Нет, спой!
Два строя: Домострой – (и Днепрострой -на выбор!)
Дивяся на ответ безумный: - Лиры – строй.
В концовке из дилеммы Двух (станов, строев ) воскуряется повтор - заклятие Дух :
Двух станов не боец: судья – истец – заложник –
Дух – противубоец! Дух – противубоец.
Сохранение духовной независимости, свободы от клятвенной верности группе, даже если в ней твои друзья – трудный благородный выбор, доступный в искусстве и науке лишь избранным. Особенно в острых социальных ситуациях почти непримиримого разделения на станы, лагеря и партии.
«Многосторонняя, всеобьемлющая, безмятежная ясность, основанная на идеалистической философии (платонизме)...Его гармония чужда благодушия и самодовольства. Она чиста и благородна. В поэзии, как и в жизни, Алексей Толстой – джентльмен с головы до ног». Так ярко и кратко очертил облик поэта Д. Святополк-Мирский («История русской литературы»). Гармония воплощается в естественном сочетании в творчестве и жизни трех граней личности: разум – эмоции - интуиция. Аналитический разум без эмоций бывает холоден и равнодушен. Эмоции и энтузиазм без разума опасны впадением в состояние «восторженного дурака». И непременно важна интуиция –внерациональное подсознательное соприкосновение с огромным миром природы, невербальные прозрения.
Толстой – художник проявил себя как лирик и поэт-философ, исторический писатель и драматург. Но особенно уникален его редкостный дар иронии, сарказма и сатиры. Вместе с двоюродными братьями Жемчужниковыми (общие гены!) Толстой – инициатор и со-творец и поныне постоянно цитируемого Козьмы Пруткова - уникального абсурдисткого литературного гомункулуса с портретом и подробной биографией. Эта смесь чистого наслаждения с нелепицей, наставлений-апофегм и просто афоризмов - вершина русской юмористики. Неоспоримая заявка Толстого на бессмертие, полагал Святоплок-Мирский.
Предрасположение к творчеству. Евгений Онегин не обладал высокой страстью для звуков жизни не щадить. Такая страсть врожденная, она зависит от генотипа. Тяга к поэзии, художественному творчеству, музыке возникает с детства в виде неодолимого влечения. «С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи – настолько поразили моё воображение некоторые произведения наших лучших поэтов. Я всегда испытывал непреодолимое влечение к искусству вообще, во всех его проявлениях. Та или иная картина или статуя, равно как и хорошая музыка, производили на меня такое сильное впечатление, что волосы буквально подымались на голове», - поведал Толстой в письме к его итальянскому биографу литератору А. Губернатису. Очевидны параллели с пушкинским Сальери: «ребенком будучи, когда высоко звучал орган в старинной церкви нашей, я слушал и заслушивался, слезы невольные и сладкие текли». Даже в 40 лет Толстой признался в письме жене, что читая на ночь столь хорошо ему знакомого «Онегина», дошел до описания зимы в деревне - и «брызнули слезы из глаз». Столь эмоционально воспринимал поэзию этот мужественный по натуре человек, охотник на медведей, отличавшийся смолоду недюжинной физической силой.
Становлению творческого таланта способствует «обогащенная среда» (термин в генетике), где есть определенные благоприятные условия. Здесь А.К. повезло. В его генеалогическом древе многие родичи восходили к военно-государственной элите или проявляли художнические таланты. Прадедом Толстого по материнской линии был граф Кирилл Разумовский (1728-1803). В юные годы его отправили обучаться наукам в Европу по протекции старшего брата (фаворита Елизаветы Петровны). А когда он вернулся в Петербург, то в традициях петровских причуд в 18 лет его назначали Президентом Петербургской академии наук («Веселая царица была Елизабет / Поет и веселится, порядка только нет»). В оной должности граф пребывал 52 года – данный рекорд вряд ли будет превзойден. Его сын Алексей Разумовский (1748-1822) тоже в юности обучался в Европе, а в 1810 г. стал министром народного просвещения. При нем открылся Царскосельский лицей, появились многие школы и гимназии. Алексей Разумовский стал отцом десяти внебрачных детей. Все они получили дворянское звание и фамилию Перовские (по названию подмосковного имения графа). Двое из внебрачных сыновей стали генерал-губернаторами, а третий (Лев Перовский) 11 лет состоял министром внутренних дел.
Анна Перовская (седьмой ребенок графа) вышла замуж за К.П. Толстого, родного брата скульптора, художника Ф.П. Толстого, вице-президента Академии художеств. Но вскоре после рождения сына брак распался. Мать отвезла Алешу в украинское имение к родному брату писателю Алексею Перовскому (1787-1836). Дядя усердно культивировал у племянника любовь к искусству. Специально для Алеши он написал сказку «Черная курица»» (псевдоним Антон Погорельский) - первая в России книжка для детей. Алексей Перовский был знаком с литературной элитой. На его квартире Пушкин впервые читал «Бориса Годунова». Алешу приняли в царскую семью для игр с его сверстником, будущим императором Александром II. В. Здесь он получил первоклассное образование.
В детские годы Толстой несколько раз с матерью путешествовал по городам Германии, включая Веймар и посещение Гете. « В памяти моей остались величественные черты Гете и то, что я сидел у него на коленях», - вспоминал писатель. Он особо впечатлился от поездок в Италию - «сокровища искусства открылись моей душе еще до того, как я их увидел воочию».
Будучи с юных лет приближен ко двору, А.К. затем состоял в свите императора в звании флигель- адьютанта. Но чиновная карьера и служба его сильно тяготили. При всем благорасположении к нему вступившего на престол Александра II, Толстой просится в отставку. Замечательно по стилю и содержанию последнее прошение об отставке в 1861 г.:« Государь, служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре... Путь, указанный мне провидением - мое литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен... Я думал, что мне удастся победить в себе натуру художника, но опыт показал, что я напрасно боролся с ней. Служба и искусство несовместимы, одно вредит другому и надо делать выбор... У меня есть средства служить Вашей особе и я счастлив, что могу предложить его Вам: это средство - говорить во что бы то ни стало правду, и это единственная должность, возможная для меня, и к счастью, не требующая мундира». Отставка была, наконец, принята.
Толстой о драмах истории. В 1834 году Толстой сдал экзамены в Московском университете и начал работать в Московском архиве министерства иностранных дел над разбором и описанием летописных документов. Он глубоко проникся историей древней Руси Х-Х11 веков. Отсюда идет инкрустация его поэзии и прозы древними забытыми словами. Изучив опубликованный лексикон русского языка В. Даля, Толстой нашел более 80 слов, не вошедших в этот авторитетный словарь.
Драма русской истории запечатлена Толстым в трилогии: «Смерть Иоанна Грозного - Царь Федор Иоанович –Борис Годунов». На ее написание ушло семь лет. К сценической постановке трилогии Толстой написал пояснения. Общая идея трагедии, писал он, проста: «Иоанн, властолюбивый, от природы испорченный лестью окружающих его царедворцев и привычкой к неограниченной власти...Он видит врагов во всех, кто стоит выше обыкновенного уровня, все равно чем: рождением ли, заслугами ли, общим ли уважением народа. Ревнивая подозрительность и необузданная страстность Иоанна побуждают его ломать и истреблять все, что может, по его мнению, нанести ущерб его власти, сохранение и усиление которой есть цель его жизни». Это описание поражает сходством со Сталиным. Недаром Сталин возвеличивал тирана Ивана IV.
Первая трагедия начинается сценой, где Грозный, терзаемый убийством сына и склонный к театральным играм, удаляется из Кремля в слободу (как уже было 30 лет назад) и просит бояр выбрать из Думы нового государя. Бояре разделены на группы, каждая алчет выдвинуть своего ставленника. Но в то же время они боятся непредсказуемого тирана. Тогда брат царицы Ирины хитроумный Годунов предлагает всем молить царя не оставлять престола. Ибо: «Глубоко в сердца врастила корни / Привычка безусловного покорства / И долгий трепет имени его../ Мы держимся лишь им. Давно отвыкли / Собой мы думать, действовать собой». Здесь поражает совпадение со строками Мандельштама 250 лет спустя.:«Мы живем под собой не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны». Новый кремлевский тиран опять играл судьбами полулюдей. История России пошла по кругу.
Первая часть трилогии была поставлена в Москве в 1868 г. но в провинциальных городах цензура ввела ограничения. Вторая часть «Царь Федор Иоанович» была запрещена к постановке и вышла на сцене лишь 30 лет спустя при открытии МХАТа в 1898 г. Зато «Смерть Иоанна» в переводе поэтессы Каролины Павловой (она блистательно переводила многие его сочинения) была с успехом поставлена в Веймаре. Этому содействовал великий Ференц Лист. Он в те годы проживал в Веймаре с русской гражданской женой княгиней Каролиной Витгенштейн (урожд. Ивановская), которая была знакома с Толстым и высоко ценила его творчество. Толстой писал Листу в 1868 г. : «Я прежде всего Вам обязан принятием на веймарскую сцену моей трагедии... Той магнетической силе, которой Вы подкрепили Вашу рекомендацию...Театр был переполнен, любопытных было больше, чем мест, и после окончания первого акта аплодисменты уже не прекращались... прием, который не могу назвать иначе, чем триумфом». Ференц Лист затем написал музыку по мотивам баллады поэта «Слепой».
Поэтическое кредо. Еще будучи на службе, А.К. опубликовал серию лирических стихов, посвященных будущей жене Софье Андреевне (урожд. Бахметьева). По странной планиде, так же звали и жену Льва Толстого. И еще одно сближение: 13 декабря 1873 г., отмечает в дневнике академик и цензор А.В.Никитенко, «графы Лев Толстой и Алексей Толстой избраны в член-корреспонденты». Лирические стихи Алексея Толстого изящны, привлекают тонкой аурой искренних чувств и переживаний. Множество их положено на музыку, причем, иногда одни и те же стихи - разными композиторами (Чайковский, Рубинштейн, Римский-Корсаков, Рахманинов). Романсы на стихи Толстого остаются в репертуаре и ныне («Средь шумного бала», «То было раннею весной», «Минула страсть и пыл ее тревожный», «Н е ветер, вея с высоты). Захватывает их исполнение Галиной Вишневской, где ей аккомпанирует на пианино Мстислав Ростропович (запись 1964 г).
Алексей Толстой, вслед за Тютчевым, справедливо признан поэтом - мыслителем. Он чувствовал себя связующим звеном между миром вечных идей или первообразов и миром вещественных явлений - так характеризовал его мировосприятие философ Вл. Соловьев.
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! Вечно носились они над землею, незримые оку... Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков, Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света, Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать, Кто уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово, Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
Действительно, подлинным художникам и творцам и в искусстве, и в науке выпадает радость открытия как бы предсуществующей гармонии, красоты и связей, ранее «незримых оку».
Против течения, стиль полемики. Такое отношение Толстого к творчеству подверглось трудному испытанию. В конце 1850-х –начале 1860-х резко изменились время и читатель. После смерти Николая I академик и цензор А.В. Никитенко записывает в дневнике: «Теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено: злоупотребление и воровство выросли до чудовищных размеров». Вновь явная параллель с периодом оттепели после смерти Сталина. При воцарении Александра II происходит резкий общественный подьем. Годы 1856-1857 называют иногда необыкновенным двухлетием в русской литературе. Печатаются «Рудин» Тургенева, «Севастопольские рассказы» Льва Толстого, «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина, «Доходное место» Островского. В 1856 г. выходит книга стихов Некрасова, которая, по словам Огарева, «обожгла душу русского человека». Книга имела грандиозный успех. «Всё издание было раскуплено в несколько дней, и так как спрос на книгу продолжал возрастать, вскоре появились её рукописные копии, иногда продававшиеся за удесятеренную цену», – отмечал К. И. Чуковский в книге о Некрасове. В сборник стихов, проскочивший через цензуру, Некрасов включил программный тезис: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Этот тезис стал как бы знаменем времени.
Еше в 1856 г. Некрасов, публикуя в своем «Современнике»» стихи А. Фета, заключил : «Человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою её ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнёт столько поэтического наследия, сколько доставит ему г-н Фет». Однако, уже спустя несколько лет поэзия Фета осыпается градом насмешек, нападок, оскорблений, пародий. Писарев пророчествовал, что в будущем стихи Фета за неимением спроса «продадут пудами для оклеивания комнат под обои и для завёртывания сальных свечей, мещерского сыра и копчёной рыбы». Тогда и Фет станет приносить своими произведениями «некоторую долю практической пользы». Изданный в 1863 г. двухтомник Фета оставался нераспроданным до конца жизни поэта, несмотря на маленький тираж. Чувствуя разлад с духом времени, поэт на многие годы умолк.Такая же судьба постигла и вышедший в 1868 г. томик стихов Тютчева. Это издание тоже не нашло читателя и годами лежало нераспроданным.
На арену общественной жизни ворвалось поколение Базаровых с совершенно другими культурными, эстетическими, социальными идеалами, нежелиу их отцов. Нигилизм, дерзостное отрицание прошлого и настоящего сочеталось в статьях кумира молодёжи Писарева с призывом к практической деятельности, к занятиям наукой. Только в науке его последователи видели силу, которая противостоит религии и способна преобразовать общество. Если нигилизм понимать просто как нежелание ничего не принимать на веру, он может быть вполне приемлем. В этом смысле известный биолог и философ А.А. Любищев называл себя нигилистом. Однако, Любищев был платоником, ценил религию. А философское мировоззрение нигилистов 1860-х годов отличала такая триада: крайний материализм, детерминизм и утилитаризм: «Рафаэль гроша ломаного не стоит».
Таково было веяние времени. «...Пришла пора иная, / Пора печальная, когда / Гетера гонит площадная / Царицу мысли и труда; / Да не смутит души поэта / Гоненье на стыдливых муз, / И пусть в тени, вдали от света, / Свободней зреет их союз », - горевал Фет в дружеском послании к Алексею Толстому. В литературной критике, близкой к журналу «Современник», возникла своего рода атмосфера «либерального террора» (Добролюбов, Чернышевский). Тогда Толстой принимает вызов времени и пишет свое знаменитое «Против течения».Он призвал противостоять оглушительнам крикам вокруг: «Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли вымыслы ваши в наш век положительный ?.. сдайтеся новому времени». Противостоять и верить - «верх над конечным возьмет бесконечное». Свою веру творца об истинном предназначении искусства поэт выражал в письмах со свойственной ему страстью: «В произведении литературы я презираю всякую тенденцию, презираю ее как пустую гильзу, тысяча чертей! Как раззяву у подножия фок мачты, три тысячи проклятий. Я это говорил и повторял, возглашал и провозглашал! Не моя вина, если из того, что я писал ради любви к искусству, явствует, что деспотизм никуда не годится. Тем хуже для деспотизма! Это всегда будет явствовать из всякого художественного произведения, даже из симфонии Бетховена».
Поэт поднимает свой «добрый меч» иронии и сарказма, публикуя балладу с невинным названием «Порой веселой мая». Начало ее идет в нарочито архаичном игривом стиле. Молодая пара, он «в мурмолке червленой», она «вся в ткани серебристой..., звенят граненые мониста», вышла в сад на свадебное гулянье. И тут жених, «стан ей обняв гибкий», решил, по иронии автора, рассказать невесте о близком будущем. Цветущий сад засеют скоро репой. Кусты, где утром нас будит рокот соловьиный, вырвут с корнем, там индеек хотят кормить червями. Тенистую рощу порубят «на здание такое, где б жирные говяда кормились на жаркое». Невеста в ужасе: «Ужель для той скотины иного места нету, иль то «матерьялисты», у коих трубочисты» повыше Рафаэля? Люди сии разные, пояснил жених, но они согласны в одном: «Коль у других именье /Отымешь и разделишь / Начнется вожделенье./ Весь мир желают сгладить и тем внести равенство». (Ау, Шариков!). Услышав об ожидаемом будущем, «в сердцах сказала дева, - ступай себе направо, а я пойду налево». Авторская концовка язвительна: «Я новому ученью / Отдавшись без раздела, / Хочу, что б в песнопенье / Всегда сквозило дело...Российская коммуна, / Прими мой первый опыт!». Здесь утопия доведена до своего логического конца. Увы, поэт-сатирик оказался провидцем, ибо российский вариант построения социализма оказался и подлинной экологической катастрофой на громадной территории.
С публикацией баллад случился казус. А.К. печатался обычно в либеральном журнале «Вестник Европы», где редактором был достойный человек, историк, филолог и публицист, Михаил Матвеевич Стасюлевич (1826-1911). Между ними было полное понимание и доверие. Однако Стасюлевич не решился публиковать в 1871 г. баллады поэта «Порой веселой мая» и «Поток-богатырь», усмотрев в них пасквиль не только на нигилизм и материализм, но и на либерализм вообще. Толстой возразил, что не может понять, почему нигилистам можно сколь угодно резко осыпать бранью всех, не согласных с ними, а вот над их взглядами и утопиями нельзя иронизировать. Тогда он отдал баллады в консервативный «Русский вестник» (редактор М.Н. Катков), следуя принципу - «спор с обоими мой жребий тайный». Идейные позиции этих двух журналов были резко различны, примерно как сто лет спустя у «Нового мира» и «Октября».
Баллада «Поток-богатырь» построена на любимом приеме Толстого - снах и путешествии во времени. Поэт романтизировал Киевскую Русь и Новгород, видя там прообраз народовластия - вече, выборы князей. Из периода Владимир-Солнышко его герой витязь по имени Поток переносится во сне на полтысячи лет вперед и попадает в Московское царство. В полном изумлении Поток наблюдает, как при появлении царя все «повалились на брюхи» и «землю метут бородой». При виде подобного преклонения перед земным царем, словно перед небесным богом, витязь как сноп впадает в сон и просыпается еще через триста лет - в середине XIX века. Здесь он попадает на собрание, где некий аптекарь, или патриот излагает перед толпою свое ученье: «Что, мол, нету души, а одна только плоть / И что если и впрямь существует господь, / То он только есть вид кислорода, / Вся же суть в безначальи народа». Это ироническая квинтэссенция базаровского мировосприятия, которое спустя полвека дословно воплотилось в российском социализме.
Далее идет замечательный иронический диалог, который я особенно люблю. Патриот (этот термин здесь использует сам А.К.Толстой) сурово вопрошает Потока:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
Но Поток вопрошает: «Какого?».
«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
Если он не пропьет урожаю,
Я тогда мужика уважаю!»
Алексей Константинович иронизирует и над народническими утопиями, и мистическим преклонением перед некоей высшей правдой мужика - убеждения, которые разделяли в своих взглядах и творчестве великие современики поэта Лев Толстой и Достоевский.
Крики патриота - «только в народе спасенье» - витязь достойно парирует: «Я ведь тоже народ, так за что ж для меня исключенье?». После этого естественного вопроса Потока называют остзейским бароном: «Ты народ, да не тот! / Править Русью призван только черный народ! / То по старой системе всяк равен, /А по нашей лишь он полноправен!». Чеканный афоризм поэта - я того мужика уважаю, если он не пропьет урожаю – метафорически применим и за пределами российской утопии. Например, к лозунгам типа «Black life matters».
Две самые известные сатиры Толстого «История государства российского от Гостомысла до Тимашева» и «Сон Попова» никогда не были напечатаны при жизни поэта, хотя тексты ходили в тогдашнем самиздате. Так, в 1873 г А. Фет просит прислать ему копию «Попова». Ответное письмо начинается замечательным обращением: «Добрый, хороший, милый, любезный Афанасий Афанасьевич!». Толстой извиняется за задержку из-за приступа ужасных болей, которые он регулярно испытывал: «Конец сентября и начало октября были для меня настоящей пыткой, ни на час, ни на четверь часа я не был свободен от самых яростных невралгических болей в голове». Через год поэт умер после нового сильного приступа и введения слишком большой дозы морфия.
На вечере памяти Толстого в 1875 г. предполагаемое чтение «Сна Попова» не было дозволено цензурой. Ирония и сатира по отношению к политической полиции (в данной сатире – это III Отделение, своего рода предтеча ЧК и ГПУ) – самое уязвимое деяние для авторитаризма. Интересно примечание к публикации этой сатирической баллады в виде отдельной брошюры в России в 1910 г.: «Гр. А.К. Толстой, монархист по убеждениям, читал ее государыне и заслужил ее полное одобрение; затем это произведение было напечатано в «Русской старине», а между тем, отдельного издания этой остроумной вещи не допускалось; мало того, при таможенном досмотре на границе эта брошюра в заграничном издании отбиралась наравне с подпольной литературой».
Избрав своим тайным жребием спор с разными лагерями и станами, Толстой строго соблюдал и призывал других следовать главному этическому принципу полемики: не смешивать личности авторов с их текстами и взглядами. «Уничтожайте и дробите в прах, если можете, мнения авторов, но да будет личность их неприкосновенна», - писал он. Это убеждение он подкрепил своей неотразимой саркастической иронией: «Нападать на противника вне поля, предназначенного для боя, значит пользоваться недозволенным оружием. Достаточно доказать, что человек неправ, а причины, которые могли вызвать его неправоту, к делу не относятся и сообщают всему оттенок сплетни... Я могу считать, что какая-нибудь картина плоха, но я в своем отзыве не должен писать, что она плоха оттого, что художника отвлекали от работы частые посещения Мальвины Карловны, которой он недавно подарил браслет, купленный в английском магазине за 158 рублей - сумму, врученную ему женой для уплаты долга тестя г-на Щевелева, который занял эти деньги 6 лет тому назад для поездки в Старую Руссу... Все наши полемисты не умеют полемизировать, так как не аргументируют, а бранятся». Эту благородную этическую позицию Алексея Константиновича Толстого продолжил в России сто лет спустя известный культуролог и философ Г. Померанц. Вот его две выстраданных максимы:
1. Стиль полемики порой важнее предмета полемики;
2. Дьявол начинается с пены у рта на устах ангела.
А. Толстой в споре с дарвинизмом. Не соглашаясь в ряде случаев со своим издателем Стасюлевичем, Толстой–полемист, однако, признавался, что не может лишить себя удовольствия спорить с ним: «Вы выслушиваете и возражаете, а большая часть людей только возражает, да и то, не на Ваши аргументы, а на мнимые, которые они Вам приписывают».
Надпартийная позиция Толстого - вне станов и лагерей - ярко проявилась в его полном иронии «Послание к М.Н. Лонгинову о дарвинисме» (конец 1872). Лонгинов был литератором, талантливым библиографом, входил по молодости в круг журнала «Современник». Но, как нередко бывает, получив высокий пост главного цензора МВД , занял сугубо охранительные позиции. Обращение к нему Толстого вызвано слухами о цензурных препятствиях к публикации книги Дарвина. Дарвинизм (Толстой писал через букву «с) предлагал естественно-научное, материалистическое объяснение разнообразию живых организмов, включая человека. Это вызвало атеистический энтузиазм, веру в полное торжество материализма. Но при этом упускали из виду, что сам Дарвин вовсе не отрицал роли Творца. Он лишь полагал, что, создав начальные формы жизни на земле, Творец далее не вмешивался в ход их усложнения и эволюции. Послание Толстого цензору, шутливое по форме, было глубоким по сути:
Отчего б не понемногу
Введены во бытие мы?
Иль не хочешь ли уж Богу
Ты предписывать приемы?
Способ, как творил Создатель,
Что считал Он боле кстати –
Знать не может председатель
Комитета по печати.
Далее следует столь свойственный для поэта-свободолюбца иронический пассаж: «Но на миг положем даже: / Дарвин глупость порет просто – / Ведь твое гоненье гаже / Всяких глупостей раз во сто!»
Философ Владимир Соловьев в 1895 г. опубликовал, на мой взгляд, самую проникновенную и умную статью о поэзии Толстого и ее значении ( www.rodon.org/svs/pgakt.htm ). Она сейчас еше более актуальней, чем 125 лет назад. Закончу такими строками из нее: «Произведения Толстого привлекательны и значительны своей искренностью. Он стоял в них за то, что было глубоко заложено в нем самом – так как он сам был сильной и свободной индивидуальностью, человеком внутреннего достоинства, чести и правды прежде всего. Эти качества не суть единственные добродетели, но без них все прочие стоят немного, без них отдельный человек есть только произведение одной внешней среды, а сама такая среда является стадом».
Комментарии
Дорогой Миша!
Дорогой Миша!
Ты написал блистательную статью.
В ней и логика , и интуиция, и эмоции.
Она и про прошлое и про настоящее.
А, главное, читать её - удовольствие.
Владимир Штерн
Добавить комментарий