Ужин в Астории

Памяти моего друга Нодара Челидзе 

В СССР безработных не было. Если работник «отдыхал» от работы более месяца, он автоматически, минуя стадию безработного, зачислялся в антиобщественную группу «тунеядцы», коими занималась милиция и можно было запросто «схлопотать» административный арест от трёх до 15-ти суток.

У меня в тот момент оставалось три дня до окончания месячного срока, но уже была договорённость на следующий день оформлять документы на работу в питерский Политехнический институт.

До этого я работал в п/я (почтовом ящике. Все секретные организации именно так именовались с добавлением номера и, иногда, буквы.) «Мой» ящик именовался 626-а. Располагался он в … Свято-Троицкой Александро-Невской лавре в Ленинграде. С площади Александра Невского следовало войти в ворота и оставить справа захоронения великих русских художников и композиторов. Подойдя к Благовещенскому собору, сделать поворот «левое плечо вперёд» и подойти к монашеским кельям. В кельях и располагался наш п/я 626-а. Это были научно-исследовательские «горячие камеры» с достаточно мощными радиоактивными источниками. Толстые и прочные стены келий служили отличной защитой супротив проникающих излучений, метко названных в народе радиацией. Строители-монахи, как в воду глядели во время созидания – предвидели, для чего могут понадобиться такие стены.

Должность у меня была хорошая: начальник службы РБ (Радиационной Безопасности.) Мне было уже 27 лет. За плечами я имел достаточно большой опыт в 10 лет небезуспешной борьбы, а точнее, сотрудничества, с нею - радиоактивностью. Я знал, что бороться с Природой и бесполезно, и небезопасно, и глупо. Матушку-Природу следует уважать, изучать и уметь с нею ладить. 

Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Особенно быстро заканчивается что-то очень хорошее. Организация собралась переезжать в Гатчину, в 47 км. к югу от Ленинграда, составной частью института ядерных исследований. Начальник отдела предложил мне ехать в Гатчину, где обещал однокомнатную квартиру. Мы с ним работали в прежние годы на атомном ледоколе «Ленин» и полностью доверяли друг другу. В Ленинграде у меня была комната в коммуналке. 

- Николай Робертович, - взмолился я, - не хочу уезжать из Ленинграда. Обратно я никогда не попаду. А что я видел в прошлые годы: арктические льды, Мурманск, Диксон?

-Тебе решать, смотри сам. Я своё слово сказал», - ответил начальник.

 И я остался в Питере.

Был 1966 год. С работой по специальности было сложно. Посетив несколько организаций, я, наконец, договорился идти работать в Политехнический институт, в лабораторию по ядерной физике: проводить лабораторные работы с радиоактивными источниками. 

Но человек предполагает и только Бог располагает. К примеру, ни один капитан не даст радиограмму в порт с моря, что он «будет тогда-то и во столько». Он всегда употребит выражение «полагаю быть». И с морем не всегда удаётся договориться.

Неожиданно позвонила моя давняя знакомая, дочь профессора. Зная моё положение, которое даже сухопутные люди определяют выражением «на мели», предложила угостить меня ужином. Сомнений у меня не было. Я знал, что халява часто не бывает и следует пользоваться первой попавшейся возможностью. Ибо, если вам повезло, вы держите дьявола за хвост, а при неудаче дьявол держит вас за горло.

Шиковать, так шиковать! И мы пошли в Асторию. Спокойно нашли два места за столом у колонны. Сделали заказ. За столом оказалась молодая супружеская пара, которая с радостью сообщила, что через пару дней они едут за рубеж, в англоязычную страну. В то время поездка за рубеж была большим событием. Я задал им два-три вопроса на английском, уровня второгодника из 5 «Г» класса. Мы дружно посмеялись. Принесли заказ. Мой ссохшийся желудок не поверил в реальность происходящего, и я вышел в туалет. Обратил внимание на кафельную плиту с красовавшимся на ней жуком-скарабеем, символом счастья и удачи ещё с древнеегипетских времён. И точно!

Через несколько лет работал я в Проектно-Монтажном Тресте ПМТ – 5 (пьяных много, трезвых - пять). Рассказывали мне работники этого треста, что когда-то они устанавливали в столах и колоннах зала ресторана «Астории» «жучки – микрофоны». С гордостью говорили, как однажды, в понедельник, офицер-гэбэшник, курировавший их работу, принёс им на подносе по 50 граммов коньяка, чтобы у них не дрожали руки при монтажных работах.

На выходе из туалета меня встретили два милиционера и предложили проехать с ними. Я даже не спросил о причине. Зачем задавать дурацкие вопросы, если точно знаешь, что ответа на них не получишь? Как говорил герой одного польского кинофильма: «Я живу в свободной стране и имею право чего угодно бояться». Я спросил разрешения попрощаться с дамой и поблагодарить её за столь прекрасный, но не состоявшийся ужин. Милиционеры улыбнулись, но не разрешили. Я был абсолютно трезв и никаких противоправных действий не совершал. Милиционеры с этим согласились. Мы сели в милицейский УАЗик, доехали до Садовой (а я жил рядом на Лермонтовском проспекте, который пересекает Садовую улицу). Меня поместили в камеру. Никто ничего не объяснял. Сказали, что всё узнаю утром.

Утром нас, несколько человек, привезли на заседание суда. Судья щедро раздавала, кому пять, кому десять суток, в зависимости от объяснения и представленного протокола милиции. Когда она пригласила меня, то не дала мне раскрыть рот, не объяснила причину задержания и назначила пятнадцать суток ареста, без права обжалования. 

Вспомнился анекдот, когда в «предварилке» сидят арестованные и их по одному вызывают в суд. При возвращении все интересуются, кому сколько «припаяли». Кто говорит десять лет, кто пятнадцать. Возвращается из суда улыбающийся чукча: - «Я, наверное, вас охранять буду. Мне сказали: «Вышка!»

Нас повезли на Каляева, 4, бывшая Захарьевская. В Советском Союзе большинство улиц и площадей носило (да и сейчас носят) имена преступников, коммунистов-вождей, предателей интересов России. К числу таковых относится улица имени террориста Каляева. Троечник в гимназии (единственная пятёрка – по закону Божьему), недоучившийся студент. В феврале 1905 на территории Московского Кремля бросил бомбу и убил Великого Князя Сергея Александровича, губернатора Москвы, дяди Николая Второго. Примечательно, что за несколько минут до взрыва Великий Князь встретил Владимира Дмитриевича Набокова, видного политика, отца знаменитого писателя Владимира Владимировича Набокова, и предложил подвезти его. Набоков отказался, сказав, что прогуляется пешком. Совсем удивительно то, что Набоков-старший в 1912 сдал билет на «Титаник». 

А Владимир Владимирович, русско – американский писатель всю жизнь не покупал себе дома. На вопрос «почему?», отвечал, что у него в Петрограде есть отличный дом на Большой Морской, 47. Там, на первом этаже, теперь музей Набокова. Был я там и беседовал с экскурсоводом. А Владимир Владимирович ещё запомнился фразой: «Два Ильича погубили Россию. Один из них - Обломов».

Каляева, 4 – это боковая часть здания на Литейном, 4, про которое говорили в народе, что из его подвалов виден Магадан. Вход сбоку, с правой стороны. Много лет позже я проходил мимо этого здания, которое рабочие очищали от грязи и пыли. Проходивший мимо мужик процедил сквозь зубы: «Чёрного кобеля ́ не отмоешь добела».

Нас распределили по камерам. Утром было построение и всех остригли наголо и отправили в город на работы. Всех, кроме меня. И я понял, что я не «суточник», а просто сидящий в следственном изоляторе КГБ. 

 Я вспомнил, как после моего предложения в 1962 году на ледоколе «Ленин» инструктору цк влксм Масленникову ликвидировать комсомол как изжившую себя и оболванивающую молодёжь организацию меня отстоял экипаж и главный механик. Тогда мне один умный человек сказал, чтобы я не заблуждался и не считал, что всё кончилось: «Они этого тебе никогда не забудут и не простят. И при первой возможности нагадят тебе в твою некомсомольскую душу».

Я подметал камеры, а потом был выпущен на тюремный двор, где под навесом была небольшая мастерская по сколачиванию ящиков. Ночью меня вызвали на допрос. (Только в 2017 году я узнал, что ночные допросы запрещены. Не знаю, действовало ли это правило в тот 1966-ой год?). Никто не говорил, в чём я подозреваюсь или обвиняюсь. Допрашивающие сидели за настольной лампой, а мне свет бил прямо в лицо. Их лиц я не видел. Я понял: боятся. Спрашивали, где я был такого-то числа, кого знаю на Невском проспекте, что читал в последнее время, где и у кого получал книги и т.п.? Ночевал я в другой камере. Свет в камерах не выключался, и никаких постельных принадлежностей не полагалось. Спали на голых досках. Говорили, что при кровавом царском режиме эти камеры были одиночными. Теперь, при коммунистической свободе, в камеру набивали и по восемь человек. Так как нар на всех не хватало, то на ночь ставили дополнительные нары в проходе и все спали вповалку.

Несколькими годами позже были мы семьёй на экскурсии в казематах Петропавловской крепости. Экскурсовод объяснила, что каждая одиночная камера имеет площадь 22 кв. м. Такой размер, по расчётам немецких учёных, производит на заключённого самое удручающее впечатление и давит на его психику. До этого момента я очень часто задумывался о знаменитом узнике Петропавловки Морозове, который, отсидев в ужасных условиях лет 20, прожил каких-то 90 лет. Теперь я точно знал, ЧТО так сильно подкосило духовные и физические силы зэка царских времён. Доконали хорошего человека эти проклятые 22 метра. А ведь мог бы жить да жить, хотя бы ещё несколько десятков годочков. Я спросил экскурсовода, не влияет ли нравственно и физически на нашу семью жизнь вчетвером в комнате площадью 14,56 кв. м.? Мне показалось, что экскурсовод даже обиделась. Только я не мог определить, на кого и за что? 

- Зачем вы задаёте глупые вопросы?

- Разным людям я задаю разные вопросы. Умным людям – умные, а вам - вот этот.

- Вы что, хотите сказать…?

- Нет, нет! Я сказал только то, что сказал. Но мне нравится ход ваших мыслей. 

(Тогда мне было 35 лет. Сейчас мне 80. Моя семья живёт всё в той же коммуналке, и мы 38 лет стоим в очереди на улучшение жилищных условий. Магия чисел: я проработал 52 года и на каждого в семье приходится по 5,2 м.кв.).

На следующий день меня опять оставили в изоляторе. Снова я подметал камеры и читал надписи на стенах, кто и за что здесь сидел. Найдя обрывок газеты, я начал читать «голосом диктора». Прибежал надзиратель: - Где-то работает радио?. Я сделал «морду топором» и продолжал шваброй чистить камеру.

На тюремном дворе работал здоровенный грузин, про которого говорили, что охрана хотела бы его избить, но он мастер спорта по какой-то борьбе и всегда ходил вдоль стен, чтобы никто не мог зайти сзади, а спереди наезжать на «танк» смысла нет никакого. Как-то, работая рядом с ним, я вполголоса стал напевать: «Тбилисо» на грузинском. Он подхватил песню, и мы спели её до конца. 

- Откуда слова знаешь? 

-Друг у меня в Тбилиси, Нодар Челидзе. Когда ездил к нему в гости, выучил слова. Хоть одну грузинскую песню могу петь вместе с грузинами. 

Мы с ним сдружились и, выходя на тюремный двор, я кричал ему «Гамарджоба», и он рычал мне в ответ: «Гамарджоба, генацвале». 

Почти каждую ночь вызывали меня на допросы, но ничего конкретного не говорили – старались среди массы вопросов незаметно подсунуть основные, которые их интересовали. Постоянно переселяли из одной камеры в другую, и я понял, что там могут быть «подсадные утки», и в разговоры не пускался, а на вопросы сокамерников отвечал односложно.

Операция по убийству Троцкого в Мексике Меркадером (получил звание Героя Советского Союза) носила кодовое название «Утка».

Видел, как из одной части здания вели заключённого в другую часть здания через тюремный двор, воткнув в спину ствол пистолета. 

Однажды повезло – меня взяли на разгрузку продуктов для тюремной столовой. В то время для меня любой мешок не был большой тяжестью, и я с удовольствием таскал их. Почему-то в СИЗО считалась большой ценностью соль. В столовой я прихватил в карман пару пригоршней соли и мне за работу дали две селёдки. Всё это я принёс в камеру ко всеобщей радости.

Когда приходит баландёр и начинает раздавать баланду, надо сразу, у амбразуры, перекрыть ему обзор, чтобы он не смог пересчитать количество находящихся в камере. И дать ему все алюминиевые миски, которые есть в камере. Кого-то переселяли в другие камеры или они ушли на суд и не вернулись, их миски оставались в камерах, и ими можно было воспользоваться. Некоторые теряли аппетит из-за расстройств – их баланду съедали другие. Баландёры, из числа таких же, ожидающих суда или окончания срока наказания, тем не менее, вели себя, как принято там говорить, «как суки». Они наливали баланды только половину порции, за полную порцию требовали или сигареты, или деньги. Чай наливали только полкружки. Удивительное дело – не успеет русский человек получить самую маленькую должность, как начинает издеваться над другими, такими же, каким он был сам ещё вчера. Оставшуюся баланду они не раздавали заключённым, а сливали её в парашу (в унитаз). Вспоминаются слова Фёдора Достоевского из романа «Бесы», в котором он предсказал нашествие на Россию коммунистического ига. (Цитирую по памяти): «У нас в России как заведено: поставьте самую последнюю бездарность, к примеру, продавать перронные билеты - и тут же эта бездарность начинает на вас смотреть Юпитером: дай, дескать, поиздеваюсь, дай, дескать, покажу свою власть».

Странное дело, но в один из дней меня назначили баландёром. У баландёра есть большие преимущества – на время раздачи баланды его камера не закрывается и он свободно ходит от одной камеры к другой, раздавая баланду. Я сразу установил новые порядки: наливал по полной миске, никого не пересчитывал и чай и хлеб выдавал по норме. Дело в том, что каждому узнику положено полбуханки хлеба в день. Что делает обычно баландёр? Он вырезает из середины буханки кусок хлеба и даёт каждому хотя и с горбушкой, но не полбуханки, а меньше. Вырезанный кусок он продаёт за деньги или сигареты. 

Когда я наливал полные порции и раздавал хлеб по полбуханки – мне предлагали деньги – я не брал, а от сигарет отказывался, говоря, что не курю. Сначала они недоверчиво смотрели на меня, но потом кто-то сказал, что это политический, а все политические «сдвинутые». В следующие разы они уже улыбались мне, здоровались и ничего не предлагали.

Через несколько лет, выступал я с рассказом о себе в «Ротари-клубе» в Питере, в Доме учёных, во дворце Великого Князя Владимира Александровича, на набережной Невы.. Этот клуб занимается помощью сиротам и голодным детям. В него входили уважаемые люди: доктора наук, призёры Олимпийских игр, актёры, музыканты и т.п. «Ротари» - потому, что ротация председателей этого клуба происходит каждые полгода, как капитанов-регентов в Светлейшей Республике Сан-Марино, где избирают их, двоих, на полгода и подпись одного не действительна без подписи другого.

Члены клуба делились своими проблемами. Например, можно было получить в дар детскую одежду от друзей в Финляндии, но главная трудность начиналась на советской границе – таможеники страны, где единственным привилегированным классом являлись дети, требовали оплатить ввоз этой детской одежды. Никакие справки не помогали, и члены клуба расплачивались собственными деньгами.

 Я попал в Ротари-Клуб случайно и надеялся, что всё обойдётся. Но меня попросили выступить – в их рядах никогда не было человека, добровольно многие годы работающего в Арктике. Когда я дошёл в повествовании до момента моего назначения баландёром, в клубе воцарилась тишина. Никто не знал, кто это такой? Но один член клуба воскликнул: -А я знаю, кто такой баландёр! - А откуда ты, доктор физико-математических наук, знаешь?, - упрекнули его. «Книжки нужно читать не только по специальности», - парировал учёный, - и объяснил, кто такой баландёр. На него смотрели с большим уважением.. Но когда я рассказал об урагане в Арктике, в Хатангском заливе, где ветер срывал гребни волн и нёсся со скоростью более 100 км/час, а над нами было чистое, голубое небо, редактор какого-то журнала предложила мне написать об этом рассказ. Я по своей «скромности» (забитости с детства), отказался. Потом секретарь клуба, оперная певица, села за рояль и исполнила романс «Не пробуждай воспоминаний». Никогда я не слышал так близко такого чудесного исполнения. Голос заполнял весь зал и казался нереальным.

Большим испытанием было отсутствие чтения. Читать не позволялось. Я просил «суточников» что-нибудь принести из города почитать. Любую газету или даже отдельные листы. Один из надзирателей часто заглядывал в нашу камеру и, если видел, что я читаю какой-нибудь обрывок газеты, все время грозил мне карцером. Я молчал. В это время важно не смотреть ему в лицо – он это примет как вызов. Потом я его встретил на улице, он притворился, что не узнал меня.

В каждой камере есть «светофор». Это такое устройство, при нажатии на кнопку внутри камеры, - в коридоре выскакивает небольшой жезл, означающий, что в камере есть какое-то пожелание или что-то случилось. Обычно дежурный надзиратель, увидев такой светофор, просто устанавливает его на прежнее место, даже не заглянув в камеру и не поинтересовавшись, в чем дело? Однажды мы сидели вместе с парнем, который оказался эпилептиком. Мы все перепугались во время приступа и стали колотить в дверь, чтобы вызвали врача. Меня вскоре вызвали на допрос и переселили в другую камеру. Эпилептика я больше не видел.

Долго ли, коротко, но вдруг слышу: «Смирнову с вещами на выход». А какие у меня вещи? Я был на тюремном дворе - и решил зайти в камеру. Знакомый милиционер остановил меня: - «Не ходи в камеру, не возвращайся. Плохая примета». И я не пошёл. Вышел за ворота и оказался на свободе. Можно идти в любую сторону. Я пошёл к станции метро «Чернышевская». Меня научили: подойдя к дежурной, нужно провести себе ладонью по лысой башке вперёд-назад - и контролёр пропустит без денег. А со шрамами на голове, может пропустить и без этого ритуала. А шрамов на голове у меня предостаточно. О шрамах на душе я не говорю – это никому не интересно.