Максимова дача. Части 3 и 4

Обещание амнистии белой армии

13 ноября 1920 года части 2-й Конной армии вошли в Симферополь, к 17 ноября 1920 года все крымские города были под властью большевиков[17]. По данным советской энциклопедии «Гражданская война в СССР», в плен попало 52 100 военнослужащих армии Врангеля, а по данным крымского учёного В. М. Брошевана — 54 696. В советской историографии дата 17 ноября 1920 года называлась днём окончания Гражданской войны на Юге России. Однако, по мнению украинского историка Т. Б. Быковой, гражданская война продолжилась и после этой даты — с того дня она велась преимущественно с безоружным населением, прежде всего с военнопленными, а также с гражданскими лицами, отнесёнными советской властью к числу классовых врагов, и продолжилась эта война до полного уничтожения проигравшей стороны.

Обещание амнистии офицерам, солдатам, казакам и матросам армий Врангеля в случае капитуляции.

Командование красным Южным фронтом сегодня послало радио Врангелю, в котором предлагает ему сдаться советским войскам в 24-часовой срок. При добросовестном исполнении этого всем бойцам Крымской армии гарантируется жизнь и желающим свободный выезд за границу.

Офицеры, солдаты, казаки и матросы белой армии!

Борьба на юге заканчивается полной победой советского оружия. Пали Краснов и Деникин, завтра падёт Врангель. Все попытки восстановить в России капиталистический строй с помощью иностранных империалистов кончились позорно. Великая революция победила, великая страна отстояла свою целостность.

Белые офицеры, наше предложение возлагает на Вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на Вас. Красная Армия в потоках Вашей крови утопит остатки крымской контрреволюции. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом. Если Врангель отвергнет наше предложение, Вы обязаны положить оружие против его воли. Создавайте революционные комитеты и сдавайтесь. Не забывайте, что дело идёт о жизни десятков тысяч вовлечённых Вами в борьбу против Советской России людей.

Одновременно с этим нами издаётся приказ по советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся противникам и о беспощадном истреблении всех тех, кто поднимает оружие против Красной Армии.

Откажитесь от позорной роли лакеев иностранных империалистов. В настоящий грозный час будьте с Россией и её народом.

Реввоенсовет Южного фронта. 12 ноября 1920 года.

Вопрос об объявлении амнистии сдавшимся советской власти особо рассматривается в исследованиях, посвящённых крымским событиям осени 1920 года. Предложения амнистии крымских белых войск появились ещё в апреле 1920 года[52]. 12 сентября 1920 года газета «Правда» опубликовала «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля» за подписями председателя ВЦИК М. И. Калинина, председателя Совнаркома В. И. Ленина, наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого, главкома С. С. Каменева и председателя Особого совещания при главкоме А. А. Брусилова: «…Честно и добровольно перешедшие на сторону Советской власти не понесут кары. Полную амнистию мы гарантируем всем переходящим на сторону Советской власти. Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть последний раз протягивает вам руку примирения».

11 ноября 1920 года Реввоенсовет (РВС) Южного фронта по радио обратился к главнокомандующему Русской армией П. Н. Врангелю с предложением.

 Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь бесполезным пролитием новых потоков крови, предлагаю вам немедленно прекратить борьбу и положить оружие со всеми подчинёнными вам войсками армии и флота.

 В случае принятия вами означенного предложения РВС Южфронта на основании предоставленных ему Центральной Советской Властью полномочий гарантируем вам и всем кладущим оружие полное прощение по всем проступкам, связанным с гражданской борьбой.

 Всем, не желающим работать в Советской России, будет обеспечена возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа под честным словом от всякого участия в дальнейшей борьбе против Советской России. Ответ по радио ожидается не позднее 24 часов 12 ноября 1920 года.

 — Командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе, член Реввоенсовета Иван Смилга, Мирон Владимиров, Бела Кун.

 Ст. Мелитополь 11 ноября 24 часа.

Ответа не последовало. Более того, П. Н. Врангель скрыл от личного состава своей армии содержание этого радиообращения, приказав закрыть все радиостанции, кроме одной, обслуживаемой офицерами. Отсутствие ответа позволило впоследствии советской стороне утверждать, что предложение об амнистии формально было аннулировано.

12 ноября 1920 года Реввоенсовет Южфронта направил противнику ещё одно сообщение, в котором информировал «офицеров, солдат, казаков и матросов», что Врангелю сделано предложение о сдаче и что по красным войскам изданы приказы о рыцарском отношении к сдающимся и беспощадном истреблении тех, кто продолжит сопротивление. В обращении указывалось, что если это предложение будет добросовестно принято, то всем военнослужащим Русской армии гарантируется жизнь, а желающим покинуть пределы Советской России — беспрепятственная возможность выезда. В случае если Врангель отвергнет предложение, военнослужащим его армии предлагалось сдаваться самостоятельно. Листовки с текстом этого обращения разбрасывались над позициями белых и над крымскими населёнными пунктами с самолётов, и это обращение, надо полагать, стало широко известно в войсках Русской армии. 

На следующий день по радио было направлено еще одно обращение РВС фронта к белогвардейским войскам о добровольной сдаче:

«Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто, и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом».

Разумеется, подобного рода гуманизм по отношению к противнику не мог прийтись по вкусу большевистскому руководству, и вот уже 12 ноября Ленин шифром по прямому проводу направил в РВС Южного фронта секретную телеграмму, в которой выразил свое возмущение прелагаемыми условиями сдачи, показавшимися «вождю мирового пролетариата» неоправданно мягкими: «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и не выпускать ни одного судна. Если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно»

 Советник юстиции Л. М. Абраменко, написавший несколько историко-юридических работ по теме советских репрессий, полагал, что сдававшиеся офицеры и солдаты Русской армии фактически выполнили все условия, по которым им была обещана амнистия, а командование Русской армии и все эвакуировавшиеся военнослужащие выполнили условия ультиматума частично — они прекратили сопротивление, что было главным условием, оставили почти всё военное снаряжение и вооружение и не разрушили военные сооружения, базы и городскую инфраструктуру. Их действия полностью соответствовали условиям Международной конвенции «О законах и обычаях сухопутной войны».

Красный террор

Неудивительно, что столь высокая концентрация на территории полуострова «представителей эксплуататорских классов» никак устраивала большевистское руководство. Невзирая на свои декларативные заявления об объявлении широкой амнистии, Ленин и его присные по-прежнему видели Крым оплотом контрреволюции.

Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Владимир Ильич заявил: «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

kogda_nachinaem.jpg

Как же осуществлялось это «переваривание», «распределение» и «подчинение»? 

Сразу же после победы большевики развернули активное истребление тех, кто, по их мнению, являлся «врагами власти трудящихся» и уже лишь поэтому не заслуживал жизни. Десятками и сотнями красноармейцы 2-й Конной армии доблестного командарма Миронова рубили больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. В ночь с 16 на 17 ноября на феодосийском железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться.

Это была стихийная фаза террора, на смену которой вскоре приходит организованная. Для ликвидации потенциального очага сопротивления большевизму создается «особая тройка», наделенная практически ничем неограниченной властью…

В состав ее вошли: член РВС Южного фронта Красной Армии, председатель Крымского военно-революционного комитета Бела Кун, его любовница, секретарь обкома партии Розалия Самойловна Залкинд («Роза Землячка» — так самая, которую А. И. Солженицын назовет «фурией красного террора», и чей прах до сих пор мирно покоится в Кремлевской стене), а также председатель ЧК Михельсон.

Бывший военнопленный офицер австро-венгерской армии, 35-летний Бела Кун успел к тому времени побывать народным комиссаром иностранных дел провозглашенной Венгерской советской республики. После поражения революции у себя на родине был интернирован в Австрии, а затем освобожден правительством Советской России.

Дочь купца первой гильдии, 44-летняя Розалия Залкинд, член партии большевиков с 1903 г., имела богатое революционное прошлое, принимала активное участие в событиях 1905−1907 годов и Октябрьском перевороте. На заре своей революционной карьеры успела побывать в ссылке в Сибири, где вышла замуж и приобрела себе еще одну фамилию — Берлин.

С февраля 1917 до августа 1918 г. г. была секретарем МК РСДРП (б)-РКП (б). В конце 1918 года, когда осложнилось положение на Южном фронте, ее направляют в Красную армию, назначив сначала комиссаром бригады, а затем начальником политотделов 8-й (с января по июль 1919 г.) и 13-й (с октября 1919 по ноябрь 1920 г. г.) армий Южного фронта. Именно в РВС 8-й армии во время подавления Донского восстания, Землячка опробовала многое из того, что будет впоследствии успешно проделано ею в Крыму.

Когда преисполненные мрачного торжества победители пригласили в председатели Реввоенсовета Советской Республики Крым Льва Давидовича Троцкого, тот ответил: «Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца».

«Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер» — вторил Троцкому его заместитель, Э. М. Склянский.

Слова вышестоящего руководства были верно восприняты членами Крымского революционного комитета, и вскоре его председатель, Бела Кун опубликовал такое заявление: «Товарищ Троцкий сказал, что не приедет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым это — бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то мы быстро подвинем его к общему революционному уровню России".

На полуострове был введен режим чрезвычайного положения. Все дороги, ведущие из Крыма, были блокированы, и люди не могли покинуть полуостров, поскольку все пропуска подписывал непосредственно Бела Кун.

17 (4) ноября 1920 года был издан приказ Крымревкома N 4 согласно которому все лица, прибывшие в Крым с Добровольческой армией (на июнь 1919 г.), офицеры, чиновники военного ведомства и другие работники деникинских подразделений и Русской армии Врангеля должны были в 3-дневный срок явиться для регистрации. Лица, не явившиеся на регистрацию либо не зарегистрировавшиеся в указанный срок, рассматривались как шпионы, подлежащие высшей мере наказания «по всем строгостям законов военного времени».

Подавляющее большинство принадлежащих к перечисленным в приказе Крымревкома категориям лиц с готовностью пришло на регистрационные пункты с документами, удостоверяющими личность, сразу же образовав многотысячные очереди. Явившимся на регистрацию было предложено заполнить анкеты с перечнем вопросов, на которые в обязательном порядке необходимо было ответить. В числе стандартных вопросов о социальном положении, имени, дате и месте рождения, в анкете также предлагалось ответить и на другие вопросы. Например, почему не выехал за границу вместе с отступающей армией Врангеля; а остался в Крыму. Отвечая на этот, вопрос, многие писали о своей любви к родине, что на чужбине им делать нечего, и они хотят жить в России и работать на благо народа, и не намерены осуществлять контрреволюционную деятельность В анкете было предупреждение: писать правду и явиться в Особый отдел по первому требованию, в противном случае родственники заполнившего анкету лица будут взяты в заложники. После заполнения анкеты одних отправляли в тюрьму, других отпускали и обязывали повторно явиться через несколько дней.

Многие из оставшихся офицеров и солдат Русской армии истолковали приказ Крымревкома как амнистию, и явились на регистрационные пункты, чтобы быть внесенными в списки. Поначалу людей регистрировали и распускали по домам. У многих появилась надежда, что большевики выполнят свои обещания о помиловании и рыцарском отношении к побежденным, данные накануне взятия полуострова, 10 и 11 ноября. Но вскоре выходит новый приказ, согласно которому была объявлена повторная регистрация, и все пришедшие на нее были арестованы.

Уже с первых дней занятия Севастополя Особый отдел 51-й дивизии начал регистрировать оставшихся в городе белых. Ему на смену вскоре пришел Особый отдел 46-й дивизии, избравший для своего пребывания три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайными спусками.

По городу были расклеены объявления, в которых сообщалось, что такого-то числа в городском цирке состоится общее собрание всех зарегистрировавшихся бывших, а также все тех, кто по каким-то причинам до сих пор не прошел регистрации. Цирк располагался на Новосильцевской площади (ныне пл. Ушакова), у подножия Исторического бульвара, где сходились Екатерининская, Большая Морская и Чесменская улицы. В назначенный день цирк и вся площадь были в буквальном смысле слова забиты законопослушными бывшими (общее число поверивших красным насчитывало несколько тысяч). Во второй половине дня все примыкающие к площади улицы были блокированы войсками. Всех, кто находился на площади, начали медленно оттеснять в сторону Особого отдела дивизии.

Надо сказать, что красные основательно подготовились к приему столь большой партии бывших. В концлагерь чекистами был превращен целый квартал.

«Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны — получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой двух — трехметровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны». 

Именно сюда заключили несколько тысяч «буржуев», попавшихся на большевистскую удочку, поверив, что их не станут преследовать и позволят честно работать на благо Отчизны. Первую ночь обманутые коммунистами люди стояли во дворах и загонах, согнанные туда будто скот, потом «в течение двух дней их не стало, и проволочную изгородь сняли». 

Поскольку многие из пленных были местными жителями, их близкие родственники, родители, дети и жены со слезами на глазах стояли напротив проволочной изгороди и ждали, проклиная себя за доверчивость и в то же время слепо надеясь на чудо

Повторно прибывших в ЧК по прошествии оговоренного срока, еще раз допрашивали, всячески стараясь сбить с толку рядом провокационных вопросов, и затем, в случае, если полученные ответы удовлетворяли допрашивающих, человек получал на руки заверенную копию анкеты.

Тех, кому сохранили жизнь, отправляли на север, в концентрационные лагеря, что было равносильно расстрелу. Партии осужденных гнали в лагеря пешком, без пищи и воды. Разумеется, при таких условиях смертность среди этапируемых узников была очень высокой, причем, не только от голода и усталости, но также и от пуль конвоиров, которым было значительно легче расстрелять весь этап в степи, списав потерю на тиф, чем гнать его дальше В случае если кому-то удавалось бежать, большевики обрушивали месть на оставшихся. 

Rasstrelyannye_zhertvy_bolshyvikov.jpg

Другую часть арестованных ,вывозили на автомашинах на Максимову дачу и там, под покровом ночи , казнили.

Ужас и смерть витали над Максимовой дачей. Усадьба севастопольского градоначальника стала единой братской могилой для сотен русских людей.

Чаще всего расстрелы происходили у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка.

Приговоренных к смерти заставляли рыть себе могилы, затем приказывали им становится лицом к дышащему сыростью и влагой раскопу, после чего стреляли им в головы. Спустя какое-то время на расстрелянных падали свежие трупы тех, кто был казнен несколькими минутами позже. Так продолжалось, пока могильная яма не заполнялась трупами до краев.

Помимо Максимовой дачи, расстрелы проходили на Английском, Французском и Городском кладбищах, а также в Херсонесе, неподалеку от башни Зенона. Очевидно, что там казнили людей, которые содержались в концлагере, организованном на территории Херсонесского Свято-Владимирского монастыря, основанного в 1850 году на месте, где, согласно преданию, в 988 году крестился Святой Равноапостольный князь Владимир.

 Тимохин Александр Иванович (1907–1995), проживавший в 1920 году в селе Кадыковка, оказался случайным свидетелем расстрела 24 офицеров на Максимовой даче. Происходило это у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка. Казнь исполняли солдаты. Никто из офицеров пощады не просил. Потом на нескольких подводах их тела вывезли за пределы парка и похоронили между хутором Аукомского и Максимовой дачей. До конца жизни запомнил Тимохин лица этих людей и золотые погоны на плечах офицеров. Закопали их прямо в шинелях.

Аверьян Яковлевич Костенко, бывший в начале XX века главным виноделом Максимовой дачи, рассказывал дочерям, как в парке усадьбы казнили офицеров и зажиточных севастопольцев. Расстреливали из пулемётов. Это были страшные дни, недели, месяцы… Костенко в такие минуты закрывали окна, зашторивали их и со страхом прислушивались к происходящим в парке событиям. После казни красноармейцы часто заходили к бывшему виноделу Максимова и просили у него вина. Ночью, когда все затихало, из комнат, где спали красноармейцы, слышались крики, команды и вопли. Как-то один из них рассказал Костенко, что однажды вместе с группой офицеров они расстреляли одного из «бывших хозяев хутора». Перед смертью тот страшно ругался. Его возмущало, что убивают на собственной даче, и даже бросил в расстрельную команду камнем.

 В то время Полина Василенко вместе с семьей жила в Лабораторной балке (совр. ул. Ревякина) Севастополя и стала невольным свидетелем того, как вели на расстрел группу офицеров и молоденьких «хорошеньких» девушек-гимназисток, одетых в одежды сестер милосердия. Произошло это примерно в 5 часов утра. На улице раздался крик. Девочка вышла за ворота, и ее глазам предстала страшная картина: окруженные всадниками, в пыли, по дороге шли около 30 офицеров и 20 сестер милосердия. Один из кавалеристов оттеснил Полину к забору, где она оставалась, как вкопанная, наблюдая происходящие события. Медсестры были одеты в светло-серые платья, белые фартуки с красными крестами, нанесенными на груди девушек. За ними двигались три «драгаля» — небольшие пустые повозки. Вдруг один из молоденьких офицеров, быстро оглянувшись вокруг, бросил к ногам девочки какой то предмет. Полина присела и подняла с земли изящный золотой медальон. Но тут на улице появилась мама Полины. Она отругала девочку за то, что она вышла на улицу без разрешения, и увела в дом, отобрав медальон. Когда они оказались в комнате, мама открыла его золотую крышечку и осторожно извлекла записку на папиросной бумаге. «Умоляю, передайте родным, и маме, что меня расстреляли в Севастополе. Целую, люблю их всех…», дальше были написаны адрес и фамилия офицера. Полина не знала, выполнила его просьбу мама или нет, но на всю жизнь она запомнила лицо офицера: вьющиеся есенинские кудри, бледный цвет кожи и большие наполненные болью и слезами глаза…

К сожалению, медальон сохранить не удалось. Во время немецкой оккупации 1942–1944 гг. его обменяли на хлеб. Необходимо отметить, что и другие жители Севастополя вспоминали, что, когда приговоренных к казни вели по улицам города, они часто бросали вокруг себя записки. В них были прощальные слова и часто в разных интерпретациях звучали фразы «нас сегодня расстреляют», «ведут на расстрел», «сегодня я живу последний день» и так далее.

В смертные ямы Максимовой дачи легли не только сотни офицеров и солдат Русской армии, но и представители гражданского населения — сестры милосердия, учителя, инженеры, актеры, чиновники. По данным, приведенным эмигрантским историком Сергеем Мельгуновым в его работе «Красный террор в России 1918–1923 гг.», жертвами расстрелов стали и около 500 портовых рабочих, обеспечивавших погрузку на корабли врангелевских войск.

Осужденных выводили к месту казни раздетыми и привязанными друг к другу, становили спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливали из пулеметов. Массовые расстрелы происходили одновременно во всех городах Крыма под руководством Особого отдела 4-й армии, и продолжались до 1 мая 1921 г. после чего волна террора медленно начинает идти на убыль.

29 ноября 1920 года в Севастополе на страницах издания «Известия временного Севастопольского ревкома» был обнародован первый список казненных людей. Их число составило 1634 человека (278 женщин). 30 ноября опубликован второй список — 1202 казненных (88 женщин).

По данным издания «Последние новости» (№ 198), только за первую неделю после перехода Севастополя в руки красных расстреляно более восьми тысяч врангелевцев. Среди этих несчастных были не только военные, но и чиновники, а также немало людей, имевших высокий социальный статус. Их не только расстреливали, но и топили в севастопольских бухтах, привязав к ногам камни.

А вот воспоминания очевидца: «Нахимовский проспект увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же наспех казненных без суда. Город вымер, население прячется в погребах, на чердаках. Все заборы, стены домов, телеграфные и телефонные столбы, витрины магазинов, вывески — оклеены плакатами „Смерть предателям“… Офицеров вешали обязательно с погонами. Невоенные большей частью болтались полураздетыми». Расстреливали больных и раненых, молоденьких гимназисток — сестер милосердия и сотрудников Красного Креста, — земских деятелей и журналистов, купцов и чиновников. В Севастополе казнили около 500 портовых рабочих за то, что они при эвакуации обеспечивали загрузку на корабли врангелевских войск. 

Приведу также свидетельство, опубликованное в православном вестнике «Сергиев Посад»: «В Севастополе жертв связывали группами, наносили им удары сабель и револьверами тяжкие раны и полуживыми бросали в море. В Севастопольском порту есть место, куда водолазы отказывались спускаться: двое из них после того, как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился прыгнуть в воду, то, выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами подымал руки, как будто произносил ужасную речь». Красный террор в Крыму начался еще в 1917 году и свирепствовал, постоянно сопровождая пребывание большевиков на этой территории. Население не питало иллюзий относительно того, что его ждет с приходом Красной армии. По мнению участника взятия Крыма командарма 2-й Конной армии Ф. Миронова, «13 ноября полуостров Крым в величайшем молчании принимал красные войска, направлявшиеся для занятия городов: Евпатории, Севастополя… Феодосии, Керчи». 

Чем было вызвано такое массовое зверское уничтожение русских людей своими русскими собратьями. что послужило такому разгулу кровавого террора.Чтоб ответить на этот нелегкий вопрос,вспомним русскую пословицу: каков привет -таков ответ . Что же предшествовало такому ужасному выражению красного террора - конечно белый террор.

Белый террор

П. Н. Милюков писал о терроре как деформации человеческой психологии, созданной мировой войной; как о безнаказанности бандитов, стремящихся сберечь власть любыми средствами, верующих в то, что они носители истины. Думаю, что в последнем Милюков ошибался: тогда многие становились убийцами-профессионалами, а им не до истины. Они исходили из принципа: убить противника прежде, чем он убьет.

По Милюкову, террор составлял «сущность советской системы», и он выделял категории: террор — месть за белый террор; борьба с оружием в руках против контрреволюции; беспощадная классовая борьба вообще. Но ведь все эти определения были тогда присущи и другой конфронтирующей стороне. И. З. Штейнберг, сам принимавший участие в становлении советской системы террора в качестве наркомюста, так же как его единомышленники по партии левых эсеров, служившие до начала июля 1918 г. в ВЧК, позже всячески открещивался от содеянного, пытаясь дать ему свое объяснение, но подчеркивал: террор — это не единичный акт, не изолированное, случайное, хотя и повторяемое проявление правительственного бешенства; террор — это узаконенный план массового устрашения, принуждения, истребления со стороны власти; террор — не только смертная казнь, его формы разнообразны: допросы людей, запрет на инакомыслие, реквизиции, заложничество, массовые казни.

В позже опубликованных воспоминаниях Врангель рассказал, о мародерстве казаков Шкуро и В. Л. Покровского. И пытался оправдать жестокости условиями войны. Потому что «трудно, почти невозможно было искоренить в казаках, дочиста ограбленных и разоренных красными, желание отобрать награбленное добро и вернуть все потерянное… Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части со своей стороны… не давали противнику пощады. Пленных не брали… Имея недостаток во всем… части невольно смотрели на военную добычу как на собственное добро. Бороться с этим… было почти невозможно». Так же он писал о том, что хотел, но не смог ни разу предотвратить расстрелы раненых и пленных красноармейцев[36

Классовые характеристики красного и белого террора появились в 1918 году для обоснования и оправдания действий сторон. В советских разъяснениях отмечалось, что методы того и другого террора схожи, но «решительно расходятся по своим целям»: красный террор направлен против эксплуататоров, белый — против угнетенных трудящихся

Датирование различных типов террора следует начать не с расправы над известными общественными деятелями, с декретов, узаконивавших творящееся беззаконие, а с безвинных жертв конфронтирующих сторон. Они забыты, особенно беззащитные страдальцы красного террора[75]. Террор вершили офицеры, участники Ледового похода генерала Корнилова, чекисты, получившие право внесудебной расправы, революционные суды и трибуналы, руководствующиеся не законом, а целесообразностью и собственным правосознанием людей, не имевших по своему образованию к юриспруденции никакого отношения Все армии Деникина не избежали активного участия в грабежах населения, участия в еврейских погромах, казнях без суда и следствия. Ярким свидетельством этого является дневник участника деникинской эпопеи А. А. фон Лампе. 20 июля 1919 г. он записал, что белые из Добровольческой армии насиловали крестьянских девушек, грабили крестьян. 13 ноября 1919 г.: «…Ликвидировано несколько большевистских гнезд, найдены запасы оружия, пойманы и ликвидированы 150 коммунистов по приговору военно-полевого суда». 15 декабря Лампе сообщал о приказе командующего киевской группой белых войск, который публично отказался благодарить «терцов, находившихся в сентябре в районе Белой Церкви — Фастов, покрывших себя несмываемым позором своими погромами, грабежами, насилиями и показавшими себя подлыми трусами… 2) Волганскому отряду… опозорившему себя нарушением торжественно данного мне слова прекратить систематические грабежи и насилия над мирными жителями… 3) Осетинскому полку, обратившемуся в банду одиночных разбойников…».

Биограф Деникина Д. В. Лехович писал, что одной из причин неудач белого движения на юге России было то, что генералу не удалось предотвратить жестокость и насилие. Но красные проводили тот же террор и сумели победить. Наверное, дело в целях и последовательности проводимой политики, а не в методах ее осуществления, которые часто выглядели идентичными. Генерал В. З. Май-Маевский объяснял Врангелю, что офицеры и солдаты не должны быть аскетами, т. е. могли и грабить население. На недоумение барона: какая же разница при этих условиях будет между нами и большевиками? 

В бывшем партийном архиве Крымского OK КПСС хранится множество документов — свидетельств зверств и террора белогвардейцев. Вот некоторые из них: в ночь на 17 марта 1919 г. в Симферополе расстреляны 25 политзаключенных; 2 апреля 1919 г. в Севастополе ежедневно контрразведка уничтожала 10–15 человек; в апреле 1920 г. только в одной симферопольской тюрьме было около 500 заключенных, и т. д.

Вряд ли чем-либо отличались карательные действия Колчака, Деникина и Врангеля от подобных же акций генералов Юденича под Петроградом или Миллера на севере страны. Во всяком терроре много сходного. Как писал И. А. Бунин в дневниковой записи 17 апреля 1919 г.: «Революции не делаются в белых перчатках… Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах», и особо проклинал карательную политику большевиков.

 В мае 1919 г. в Пскове появились отряды генерала С. Н. Булак-Балаховича (1883–1940), и тут же в городе стали вешать людей всенародно, и не только большевиков. В. Горн, очевидец, писал: «Вешали людей во все время управления „белых“ псковским краем. Долгое время этой процедурой распоряжался сам Балахович, доходя в издевательстве над обреченной жертвой почти до садизма. Казнимого он заставлял самого себе делать петлю и самому вешаться, а когда человек начинал сильно мучиться в петле и болтать ногами, приказывал солдатам тянуть его за ноги вниз». Горн сообщал, что подобные жуткие нравы были в Ямбурге и других местах пребывания войск Юденича. Он признавал, что в области внутренней политики северо-западное правительство было «совсем бессильным», что наказать ни одного офицера-палача не удалось. В грабеже населения видел H. Н. Иванов одну из причин поражения Юденича.

Не менее жесток был и генерал Миллер. Это он подписал 26 июня 1919 г. приказ о большевиках-заложниках, которые расстреливались за покушение на офицерскую жизнь, заведомо зная, что среди нескольких сот арестованных большевиков не так уж и много. Это он ввел сверхурочные работы на предприятиях, жестоко карая за «саботаж». По приказу генерала с 30 августа 1919 г. аресту подвергались не только большевистские пропагандисты, но и члены их семей, конфисковывалось имущество и земельные наделы. По распоряжению Миллера в непригодной для человеческого жилья Иоханге была создана каторжная тюрьма для политических преступников. Вскоре из 1200 арестантов 23 были расстреляны за непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, через восемь месяцев там осталось здоровых не более ста заключенных

В воспоминаниях Врангель пытался показать себя поборником права и законопорядка. Однако реалии часто были иными. И задача насильственного подавления инакомыслящих, подчинения властям при помощи террора оставалась неизменной. Как и суровые меры, предлагавшиеся конфронтирующими сторонами. 29 апреля 1920 г. Врангель приказом потребовал «безжалостно расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен». 

Belogvardeycy_rasstrelivayut_komunistov.jpg

А. Валентинов, очевидец и участник крымской эпопеи Врангеля, опубликовал в 1922 г. дневник. Он записал 2 июня 1920 г., что из-за грабежей население называло Добрармию — «грабьармией». Запись 24 августа: «После обеда узнал любопытные подробности из биографии кн. М. — адъютанта ген. Д. Знаменит тем, что в прошлом году ухитрился повесить в течение двух часов 168 евреев. Мстит за своих родных, которые все были вырезаны или расстреляны по приказанию какого-то еврея-комиссара. Яркий образец для рассуждения на тему о необходимости гражданской войны». Бывший председатель Таврической губернской земской управы В. Оболенский пришел к выводу о том, что при Врангеле «по-прежнему производились массовые аресты не только виновных, но и невиновных, по-прежнему над виновными и невиновными совершало свою расправу упрощенное военное правосудие». Он сообщил, что приглашенный Кривошеевым бывший полицейский генерал Е. К. Климович был полон злобы, ненависти и личной мстительности, и для Оболенского не было сомнений в том, что в полицейской работе в Крыму «все останется по-старому». В его рассказе возмущение жестокостями той поры. «Однажды утром, — вспоминал он, — дети, идущие в школы и гимназии, увидели висящих на фонарях Симферополя страшных мертвецов с высунутыми языками… Этого Симферополь еще не видывал за все время гражданской войны. Даже большевики творили свои кровавые дела без такого доказательства. Выяснилось, что это генерал Кутепов распорядился таким способом терроризировать симферопольских большевиков». Оболенский подчеркивал, что Врангель всегда в проведении карательной политики брал сторону военных. Ему вторил приближенный к Врангелю журналист Г. Раковский: «Тюрьмы в Крыму, как и раньше, так и теперь, были переполнены на две трети обвиняемыми в политических преступлениях. В значительной части это были военнослужащие, арестованные за неосторожные выражения и критическое отношение к главному командованию. Целыми месяцами, в ужасающих условиях, без допросов и часто без предъявления обвинений томились в тюрьмах политические в ожидании решения своей участи… „Я не отрицаю того, что она на три четверти состояла из преступного элемента“ — такой отзыв о крымской контрразведке дал в беседе со мной Врангель… Если читать только приказы Врангеля, то можно действительно подумать, будто правосудие и правда царили в крымских судах. Но это было только на бумаге… Главную роль в Крыму… играли военно-полевые суды… Людей расстреливали и расстреливали… Еще больше их расстреливали без суда. Генерал Кутепов прямо говорил, что „нечего заводить судебную канитель, расстрелять и… все“».

Особой жестокостью во времена военной диктатуры Врангеля прославился генерал Я. А. Слащёв (1885–1929), один из руководителей Добровольческой армии. С декабря 1919 г. он командовал армейским корпусом, оборонявшим Крым. Установил там свой режим. «Можно, конечно, представить, какой тяжелой атмосферой бесправия и самодурства был окутан в это время Крым. Слащов упивался своей властью… в буквальном смысле слова измывался над несчастным и забитым населением полуострова. Никаких гарантий личной неприкосновенности не было. Слащёвская юрисдикция… сводилась к расстрелам. Горе было тем, на кого слащёвская контрразведка обращала внимание», — писал Раковский.

 А вот воспоминания белогвардейца Туника

«В первые же дни нашего первого знакомства мне пришлось видеть, как шел "допрос" матроса, взятого в плен: он приказал подвесить его за руки и за ноги к двум столбикам - как в гамаке - и развести по «В первые же дни нашего первого знакомства мне пришлось видеть, как шел "допрос" матроса, взятого в плен: он приказал подвесить его за руки и за ноги к двум столбикам - как в гамаке - и развести под ним костер. Сам Слащев сидел перед ним на скамейке со стаканом в руке. Допрос закончился тем, что "краса и гордость революции" был изжарен».

С.А.Туник БЕЛОГВАРДЕЕЦ Воспоминания о моем прошлом. М., Русский путь, 2010. с.218.

После поражения Слащов убежал в Турцию. Там по приказу Врангеля была создана комиссия по расследованию дела Слащёва-Крымского. Его судили за то, что он помогал большевикам своей политикой террора. Высшие чины белой армии, входящие в комиссию, постановили Слащёва разжаловать в рядовые и из армии уволить. В 1921 г. Слащёв вернулся в Россию. Этому способствовал уполномоченный ВЧК Я. П. Тененбаум, склонивший генерала к возвращению. Решение о возвращении в Россию группы врангелевских офицеров обсуждалось на заседании Политбюро ЦК РКП(б) в начале октября 1921 г. Ленин при голосовании воздержался. Троцкий сообщил свое мнение Ленину запиской: «Главком считает Слащёва ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащёв будет только „беспокойной ненужностью“».

По возвращении Слащёв написал воспоминаниях, в которых заявил: «На смертную казнь я смотрю, как на устрашение живых, чтобы не мешали работе». Он обвинял контрразведку в беззаконии, грабежах и убийствах, о себе же говорил, что ни одного тайного приговора к смертной казни никогда своей подписью не утверждал. Может быть. Но подписывал приказы о расстрелах сплошь и рядом. Д. Фурманов, помогавший Слащёву писать воспоминания и редактировавший их, в предисловии отмечал, как по распоряжениям генерала в Вознесенске было расстреляно 18, а в Николаеве — 61 человек. В Севастополе 22 марта 1920 г. слушалось в суде дело «десяти» «о предполагаемом восстании». Военно-полевой суд оправдал пятерых. Узнав об этом, Слащёв примчался в город, ночью взял с собой оправданных и расстрелял их в Джанкое. Отвечая на запрос об этом, сообщил: «Десять прохвостов расстреляны по приговору военно-полевого суда… Я только что вернулся с фронта и считаю, что только потому в России у нас остался один Крым, что я мало расстреливаю подлецов, о которых идет речь». Фурманов полагал, что Слащёв-палач — это живое воплощение старой армии, «самое резкое, самое подлинное»

Ya.A._Slashchyov_v_Sevastopole._1920_g.jpg

Вернувшись в Москву, Слащёв публично раскаялся, был амнистирован и стал работать в Высшей тактической стрелковой школе РККА. Себе и семье просил органы ГПУ обеспечить безопасность. В ответ Ф. Э. Дзержинский написал: «Валюты или ценности для обеспечения его семьи мы дать не можем. Также не можем выдать ему и грамоту неприкосновения личности. Генерал Слащов достаточно известен населению своими зверствами. А под охраной держать его нам нет надобности». 11 января 1929 г. Слащова в его московской квартире убил слушатель курсов «Выстрел» Л. Л. Коленберг, сказав, что убийство совершил, мстя за брата, казненного по приказанию Слащова в Крыму, и еврейские погромы.

Красному и белому террору в России времен гражданской войны посвящены страницы бесчисленных книг, статей, воспоминаний, опубликованных документов. Как правило, все это — «партийные» произведения, каждая из сторон оправдывала свои действия. В 1990-е годы ситуация изменилась в связи с крушением советского режима, открытием источников и возможностью альтернативного исследования проблемы. Тогда, наряду с новыми публикациями документов, появились историографические обобщения и исследования, содержащие важные материалы по интересующей нас проблеме. Среди последних внимание многих историков привлекла монография В. П. Булдакова о «красной смуте», природе и последствиях революционного насилия, что выразилось в ее обсуждении на страницах журнала «Отечественная история» (1998. № 4. С. 139–168) и многих рецензиях. Психоаналитический подход автора, в том числе и к проблеме террора в 1917–1920 гг., привел его к выводу о том, что жестокость и насилие разрушали среди граждан страны миф о строении справедливого и свободного мира.

Путь таких генералов, как Врангель, Кутепов, Покровский, Шкуро, Постовский, Слащев, Дроздовский, Туркул, Манштейн, и множества других был усеян повешенными и расстрелянными без всякого основания и суда. За ними следовало множество других, чинами поменьше, но не менее кровожадных.

Вот свидетельство об этом приведенное А. Келиным в его книге «Воспоминания» . «Наш артиллерийский дивизион в этой операции не участвовал, а части, прорвавшегося к Провалью корпуса, накрошили там месиво тел и захватили в плен мало подготовленную к боям дивизию -- что-то около 4000 человек.

Командование спешило, так как красная кавалерия сидела уж на хвосте наших арьергардов. Военнопленные, еще не успевшие надеть на себя форму регулярных частей Красной Армии -- кто босиком, кто в чулках, многие без картузов, -- бежали трусцой. Ведь на дворе стоял крещенский мороз. Новоиспеченный генерал Р., осклабясь переговаривался с бегущими рядом пленными. Над обреченной колонной -- клубы пара. И вот вижу, генерал протягивает руку к своему вестовому, тот молча подает ему карабин. Мгновение -- раздается выстрел в затылок бегущему, и все повторяется сначала...

Так продолжалось версты две-три. Мальчишки с простреленными головами падали, как снопы, а колонна все бежала и бежала дальше. Но вот по рядам, как молния, пролетел слушок, что красная кавалерия совсем близко, а наши части не могут ее сдержать. Нужно ускорить аллюр, и становится ясным, что бегущую рядом у дороги бесконечную колонну пленных придется бросить. Но как бросить? Завтра же они пойдут на пополнение Красной Армии и будут бить нас. А посему принимается решение уничтожить на месте почти четыре тысячи русских парней... Это поистине страшно, чудовищно.

Но вот появляются дровни с пулеметом. На них два или три казака. Сани сопровождает отряд всадников с усатым, насупленным вахмистром. У него в руках плеть. Казаки, чуя неладное, начинают роптать:

-Да неужто, прости Господи, решатся... да под такой праздник?..

Однако кто-то, несмотря на Сочельник, уже решил судьбу этих парней. Один из казаков устанавливает поудобнее в задке дровней пулемет и укрепляет его. Второй, стоя рядом на коленях, зло кричит:

-Не буду стрелять! Не бу-у-уду!..

- Да ты что, очумел? Не мы их, так они нас завтра, в твою душу!..

И вот тогда третий казак, ударив шапкой о землю, бросается к пулемету и, крестясь, с захлебом кричит:

-Давай! Господи, благослови! Давай... мать твою!..

Слышатся исступленные крики:

-Да, братцы, да чего же вы! Пощадите!.. Мы же мобилизованные... Да мы же с ва-а-ами!..

-Начинай! -- орет вахмистр, и пулемет, приседая и дрожа, начинает рвать пулями живые тела.

Многие как подкошенные падают навзничь в снег, кричат, обезумев, пытаются метнуться в сторону, но пулемет беспощаден -- он достает всюду... Потом вахмистр и его казаки зорко осматривают недобитых, стонущих в конвульсиях людей и в упор добивают их из наганов на месте. И так партия за партией. Я не выдерживаю этой бессмысленной бойни и гоню упирающегося коня куда-то в сторону, чтобы уйти от этого ужаса...» 

zhertvy.jpg

Вот страшные свидетельства об ужасах белого террор, приведенные в книге «Очерки « генералом Доставаловым:. 

Один полковник генерального штаба рассказывал мне, что еще во время так называемого 2-го Кубанского похода командир конного полка той дивизии, где он был начальником штаба, показывал ему в своей записной книжке цифру 172. Цифра указывала число собственноручно им расстрелянных большевиков к этому моменту. Он надеялся, что скоро дойдет до 200. А сколько было расстреляно не собственноручно, а по приказанию? А сколько каждый из его подчиненных расстрелял невинных людей без приказания? Я пробовал как-то заняться приблизительным подсчетом расстрелянных и повешенных одними белыми армиями Юга и бросил — можно сойти с ума. 

Однажды генерал Витковский в Харькове докладывал Кутепову, что он сделал замечание генералу Туркулу, который после хорошего обеда вместе с приближенными офицерами уж слишком поусердствовал над только что взятой партией пленных. Так и сказал — «поусердствовал». Усердием называлась излишняя трата патронов для стрельбы в цель по пленным красноармейцам. 

Генерал Егоров (бывший после меня начальником штаба 1-го корпуса) рассказывал мне в Салониках, что ему известен факт, когда генерал Туркул приказал повесить одного пойманного комиссара за ногу к потолку. Комиссар висел так очень долго, потом его убили. Подвешивание как вид наказания вообще было у нас очень распространено. 

Полковник Падчин рассказывал мне, что однажды, когда он был у генерала Туркула, последнему доложили, что пойман комиссар. Туркул приказал его ввести. Мягким голосом, очень любезно Туркул пригласил комиссара сесть, предложил ему чаю с вареньем и велел позвать свою собаку. «Я почувствовал, — говорил Падчин, — что сейчас произойдет что-то скверное, и вышел. Действительно, через некоторое время из комнаты послышались отчаянные вопли, а затем вывели всего окровавленного комиссара и расстреляли. Оказывается, Туркул затравил его своей собакой, которая была приучена бросаться на людей при слове «комиссар». Собака эта впоследствии была убита случайным осколком бомбы с красного аэроплана. 

Офицеры-дроздовцы говорили мне, что еще более жесток генерал Манштейн. 

Ветеринарный врач Бердичевский рассказывал, что он был свидетелем, как однажды в Крыму около колонии Гейдельберг среди взятых в плен красноармейцев оказался мальчик, бывший кадет симбирского кадетского корпуса. Когда мальчик заявил, что он кадет, генерал Манштейн лично зарубил его и еще долго рубил шашкой мертвого до неузнаваемости. 

Бывший офицер штаба генерала Дроздовского рассказывал, что однажды в бою под Кореновской к наблюдательному пункту, где находился генерал Дроздовский, привели взятых в плен 200 большевиков и спрашивали, куда их отправить. Были ли это большевики или мобилизованные, как они заявляли, вчера большевиками крестьяне, проверено не было, но генерал Дроздовский, не отрываясь от бинокля, коротко бросил: «В расход!» — и тогда их принял под свое покровительство начальник конвоя генерала Дроздовского. 

Тут же у подножья холма началась расправа над пленными. Начальник конвоя приказал им выстроиться в одну шеренгу и скомандовал: «Ложись!» Затем долго ровнял их, чтобы головы всех расстреливаемых были на одной линии, и по очереди выстрелом в затылок из винтовки убивал лежащего. 

На соседа еще живого брызгали кровь и мозги, но начальник конвоя штыком заставлял его подползать к убитому, выравнивал его голову, убивал и переходил к следующему. Забава эта продолжалась два часа. Расстрелянные лежали ровно, как на последнем параде. Этот господин мог сразу вписать в свою книжку цифру 200. 

Впрочем, сам Дроздовский в недавно изданном его дневнике пишет (цитирую по дневнику): «Сердце, молчи и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: око за око. А я скажу: два ока за око, все зубы за зуб» (стр. 53). «Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы на месте кары с надписью, за что. Потом немного улеглось: постараемся, конечно, разобраться, но расправа должна быть беспощадной: два ока за око» (стр. 64). Эта расправа вылилась в следующее: «После казни пожгли дома виновных, перепороли всех мужчин моложе 45 лет, причем их пороли старики (что потом было с этими стариками, когда ушел Дроздовский?), затем жителям было приказано свести даром весь лучший скот, свиней, птицу, фураж и хлеб на весь отряд. Истреблено было 24 человека» (стр. 68). «А в общем страшная вещь Гражданская война: какое озверение вносит в нравы, какою смертельной злобой и местью пропитывает сердца: жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим добровольцам» (стр. 71). «При занятии противоположного берега прикончили одного заспавшегося красногвардейца. В городе добили 15 вооруженных, замешкавшихся или проспавших, да по мелочам в Любимовке — немцы еще пощадят, а от нас нет пощады» (стр. 87). «К вечеру были передопрошены все пленные и ликвидированы. Всего этот день стоил бандитам 130 жизней» (стр. 93). «Уничтожение их продолжалось, в плен не брали, раненых не оставалось. Было зарублено до 80 человек» (стр. 99). «Два ока за око... австрийский комендант просил комиссаров, еще не казненных, передать ему. Дружески поговорили и... все, кого нужно было казнить, были уже на том свете...» (стр. 118). «Попа-красногвардейца выдрали. Только ради священства не расстреляли» (стр. 130). 

Но это было только начало деятельности генерала Дроздовского и его помощников на походе в Добровольческую армию. Это была, так сказать, проба пера, когда «сердце приучалось к молчанию» и «закалялась воля». 

Потом на Кубани и до Орла, а в особенности в Крыму, работы его преемников были чище, глубже как по изобретательности, так и по числу жертв. «Два ока за око, все зубы за зуб». Этот призыв вошел в плоть и кровь, сделался мечтой всех считающих себя обиженными, группирующихся теперь в Сербии около Врангеля. 

Невозможно представить себе тех ужасов, того моря крови, которым снова была бы залита Россия, если бы этим отуманенным местью людям удалось хотя бы на короткое время снова стать у власти в России. Только враг своего народа мог бы желать этого. 

Бесчисленное количество расстрелянных и повешенных падает на генералов Постовского и Шкуро. Оба они, будучи пьяницами и грабителями по натуре, наводили ужас на население завоеванных местностей. Однако по общему признанию в армии наибольшей кровожадностью и жестокостью отличался убитый в Болгарии генерал Покровский. 

 Красные,белые,зеленые армии и карательные отряды,воюющие в1918-1922 гг со своим родным народом,были одинаково приступны за свои лиходейства и кровавый террор!.

Судьба Максимовой дачи

Что же произошло дальше с многострадальной дачей? В 1924 году здесь была организована колония беспризорников. Можно себе представить, что делали колонисты с деревьями, кустарниками и декоративными водоемами... Затем, в 1927 году "хутор быв. Максимова" передается Местхозу, который все-таки пытаетсяся как-то восстановить ведение хозяйства, было даже выделено 1160 руб на проведение текущих работ. После неудачных попыток "восстановления" дача передается Отделу народного образования под Детскую сельхозколонию для девочек ( они деревья не ломают!). Но тогда виноградники еще занимали площадь в 15 га, а плодоносящих косточковых деревьев насчитывалось более 1500 штук! Но дом, где жили детдомовцы почему-то сгорает, и в 1929 году на даче создается сельхозкоммуна "Безбожник".Безбожники-коммунары оказались очень хозяйственными людьми. Они сумели восстановить запущенное хозяйство, возделывали виноградники, выращивали овощи и фрукты, но в 1932 году им предложили вступить в колхоз. Наверное, они были все-таки не настоящими коммунарами, т.к. вступать в колхоз не согласились и их быстренько отправили восвояси, а сельхозкоммуна "Безбожник" прекратила свое существование.   

maksimova_dacha1.jpg

Но в 1935 году для Максимовой дачи наконец-то наступило светлое время. На ее территории строится здание санатория кораблестроителей. Парк был приведен в порядок, разбиты цветники и розарии. Налажено и полностью восстановлено уничтоженное удельное хозяйство. Санаторий стал пользоваться такой популярностью, что летом жители Севастополя не могли в него попасть, так как со всех концов Советского Союза съезжались сюда "кораблестроители" и приближенные к ним граждане. В конце тридцатых годов Максимова дача оказалась среди таких известных Южнобережных парков, как Ливадийский, Воронцовский дворцы.

Процитирую А.М.Чикина "Благоухание цветущих роз, жужжание пчел, запах чистой родниковой воды и деревьев, таинственная прохлада гротов, радующая глаз красота талантливо спланированного парка и уют балки ,"французские поляны", перемежающиеся с редкими экзотическими растениями, нигде в окрестностях Севастополя не произраставшими, как и многое другое, делали человека добрее и отзывчивее. Все заставляло задуматься над хрупкостью сказочного мира этого уголка. Он создан был человеком, который любил, верил и работал для добра. И вот теперь его труд оказался востребован соотечественниками, правда, уже совсем другой страны, так изменившейся за последние десятилетия Родины."

Но приближались грозные сороковые годы. Великая Отечественная война. В сентябре 1941 года на территории Максимовой дачи был организован военный госпиталь и медсанбаты Черноморского флота. В 1942 году сюда перевели военно-морской госпиталь из Сочи. А по соседству разместили два мощные 130-миллиметровые орудия крейсера "Червона Украина". Гроты и штольни были переоборудованы под бомбоубежища, т.к. совершенно естественно предполагалось, что место дислокации батарей немцы будут бомбить. Что они и делали, чем наносили огромный ущерб. До сих пор в парке видны следы воронок от бомб.

fksimova_dacha2.jpg

Во время обороны Севастополя госпиталь работал в невыносимых условиях. Было принято решение уходить под землю. Вот тогда-то и пригодились многочисленные туннели, вырытые под землей еще при жизни Максимова. Был организован подземный госпиталь. Но Максимовой даче опять не повезло. Именно здесь проходила вторая линия обороны. В результате жесточайших боев были разрушены почти все постройки на территории парка, часть гротов, частично сгорел дом Максимова. 29 июня немцы захватили Максимову дачу. И опять здесь начались массовые расстрелы... Никто теперь не может сказать сколько безымянных и братских могил разбросано по всему этому урочищу. 

После войны неоднократно поднимался вопрос о возрождении Максимовой дачи, находились группы энтузиастов. Предполагалось создать здесь зону отдыха. Приглашались крупные специалисты, которые считали, что подобное возрождение "жемчужины в зеленом кольце Севастополя" возможно. Но... В оставшихся капитальных строениях сперва разместили военные склады, затем военный госпиталь. Пока сочинялись соответствующие документы, парк начали раскапывать под огороды, периодически выкапывая человеческие кости. Некоторые предприимчивые дачники занялись строительством дачных домиков. Появились козы, пасущиеся среди шедевров парковой архитектуры, в водоемах начали мыть автомобили. Весной и летом в парк по сей день приезжают любители шашлыков, для приготовления которых вырубаются деревья. На полянах, где производили массовые расстрелы устраивают футбольные матчи. И все это сопровождается грудами мусора, который оставляют после себя равнодушные и добропорядочные граждане.   

Вот такая грустная история . Жил человек, неплохой человек. Любил, работал, строил, растил детей, жил в достатке, помогал бедным. Почему так все сложилось? Кто виноват? Революции? Войны? Судьба?  

Уважаемый читатель, посети это скорбное место. Хотя бы для того, чтобы отдать дань и Алексею Андреевичу Максимову, и строителям, и садовникам, и расстрелянным красноармейцам, белогвардейцам, зажиточным "буржуям", военнопленным, артиллеристам, всем-всем, кого судьба привела на этот многострадальный клочок земли, под таким многоемким названием - "Максимова дача".

И в заключение хочу привести выдержку из интервью (апрель 2010 года) внучки Алексея Андреевича Максимова, которая сейчас пытается восстановить наследство своего отца: "Поймите, для севастопольцев Максимова дача — это памятник архитектуры, но для меня это земля моих предков. Я чувствую там каждую веточку, каждый клочок земли. Я помню, как в детстве мама показывала мне, где стояла скамейка, где обеденный стол, где располагался рояль... А теперь я вижу ее в таком упадке. Но больше всего меня беспокоит другая проблема: в свое время дед посадил на территории парка такие растения, которых не было даже в Никитском ботаническом саду. Сегодня я вижу, что эти растения сожжены, вырублены и пущены на костер для шашлыков».

А это ответ юриста: «Честно говоря, трудно представить, что у нашего государства можно что-то отсудить. Тем более что «Максимова дача» сегодня имеет статус заказника, парк является памятником природы, археологии, истории, ландшафтно-паркового искусства. Согласно ст. 84 Земельного кодекса Украины, такие земли не могут передаваться частному лицу. Что касается наследства, то, согласно ст. 78 того же кодекса, лицам (их наследникам), которые имели в собственности земельные участки до 15 мая 1992 года, эти участки не возвращаются. Закона о реституции в Украине нет».

В 2010 году, в 90-летнюю годовщину Исхода Русской армии из Крыма, была высказана идея о возможности создания в Севастополе памятного комплекса, посвященного трагическим событиям политических репрессий. 

Строительство музейного комплекса с храмом планируется за счет меценатов. Координаторы проекта планируют превратить музей в научный центр, чтобы объединить усилия историков, которые занимаются изучением этого периода.

- Одна из задач музея – это хранение истории севастопольцев тех, которые ушли и тех, кто здесь остался. Сегодня не стоит задачей показать жертвы красного террора, нагнетать обстановку, связанную с голодом в 20 годах, с политическими репрессиями 30 годов, потому что Севастополь это все коснулось в полной мере.

Сегодня задача провести спокойную историческую работу. Музей будет призван эти все задачи решить, - сказал председатель общественной организации «Севастополь Таврический» Вадим Прокопенков.

Мемориальный комплекс будет включать в себя собственно музей и православный храм во имя Святых Новомучеников и Исповедников Российских. Форма храма символизирует корабли императорского флота, уходящие к чужим берегам. Завершить создание мемориального комплекса планируется к 100-летию Исхода, в 2020 году.