Золотой час

Когда дела свернули не туда, можно сесть в автомобиль, предварительно, конечно, хорошенько подзаправившись, и ехать, ехать, ехать куда глаза глядят по сельской дороге прямиком в позолоченные октябрем леса. В багажнике непременно должна быть темная котомка, перехваченная ремнями, которая в нужный час, подобно оборотню, превратится в палатку. Рядом — жестяная посуда, канистра с водой, термос, спички, плед, целая армада консервных банок, соль, сахар и еще сколько-то упаковок лапши «Роллтон», так, про запас. Тут же и пластмассовая зеленая коробка, на которой маркером отмечено — «аптечка».

Взлохмаченный человек, сбегавший из города куда глаза глядят, не смог бы похвастаться званием любителя кемпингов. Да и сбегать ему, по правде говоря, еще не доводилось. Он облетел весь мир от Калгари до Бангкока, объездил всю Европу, пожил в Азии и пресытился Штатами, но еще никогда не ехал в одиночестве на все четыре стороны. Никто не знал, где он, да никому бы и не пришло в голову его искать. Когда он осознал, что искать его некому и незачем, он насупился, как обиженный ребенок, но вскоре быстро повеселел. Его положение было окутано флером загадки, а их он любил с детского сада. В один прекрасный без преувеличения день начала октября, солнечный и безмятежный, он просто лаконично сообщил на своей странице в Фейсбуке, что в ближайшие дни или даже недели будет находиться вне зоны доступа, а остальные свои аккаунты в социальных сетях, недолго думая, удалил, удивляясь, как не додумался до этого раньше. В тот самый момент, когда его страницы в Инстаграм и Твиттер канули в небытие, он почувствовал себя воздушным шаром, сбросившим балласт. Когда чувство отождествления с летательным аппаратом сошло на нет, он подумал о том, как чудесно быть фрилансером: предупредил заказчиков, что в ближайшие недели на него рассчитывать не стоит, и был таков. Этим утром даже у вчерашней зачерствевшей и наскоро разогретой в микроволновке пиццы был вкус свободы. К плану временного побега от своей жизни он подошел с такой же небрежностью, с какой относился буквально ко всему в этом мире с первых дней сознательной жизни. Его предусмотрительности хватило только на палатку, аптечку, канистру с водой, посуду, консервы и, разумеется, «Роллтон». Скверная лапша в пестром пакете вызывала у него едва ли не слезы умиления: у нее был вкус детства и юности — вкус казаков-разбойников в сумерках под сенью панельной многоэтажки, перерывов между парами на первом курсе универа и первого похода с друзьями на байдарках по Волге.

Вот уже полгода ему было душно и тяжко в просторном лофте с видом на город. Когда грянула пандемия, мир мгновенно законсервировался в тревоге и страхе, хотя вскоре немного оттаял. По огромному парку, который открывался из панорамных окон квартиры, заменявших ему телевизор, снова начали слоняться мамаши с крикливыми отпрысками, хипстеры со стаканчиками из модных кофеен и вечно куда-то спешившие мужчины в дорогих костюмах. Все они были очень довольными и важными, и он их совсем не понимал.

Каждое утро на пороге квартиры появлялся заспанный курьер и вручал ему ворох пакетов. Как правило, провизии хватало на целый день, если нет, достаточно было взять в руки смартфон, открыть приложение — и разносчик появлялся снова, как джин из бутылки. С некоторых пор курьер носил закрывавшую пол-лица маску и бурчал под нос что-то невнятное, терявшееся в плотной черной ткани ковидопредохранителя. Он молча кивал, забирал пакет и захлопывал дверь. Так продолжалось до прошлой среды, когда золотая рыбка всплыла брюхом кверху. Тогда и родился план побега. Что делать, если любимая девушка ушла к лучшему другу, а золотая рыбка безвременно покинула этот мир? Ответ пришел сам собой — бежать. Не задумываться, не останавливаться, а просто бежать в золотящиеся под октябрьским солнцем поля и леса или сгинуть вслед за рыбкой.

В третьем классе на родительском собрании учительница сообщила его родителям в краткой характеристике, что их сын — флегматичный, рассудительный и спокойный ребенок, иногда небрежный, но зато не склонный к импульсивным поступкам. А вот в характеристике Сашки Андреева значилось: ярко выраженный холерик, непоследовательный, порывистый, доставляет хлопоты и систематически нарушает порядок. Тогда, двадцать пять лет назад, Сашка, стащивший у родителей листок и на перемене зачитывавший всему классу список своих достижений, вызвал у него лютый приступ зависти. Придя со школы домой, он первым делом с замиранием сердца попросил у матери заветную бумажку. Та со смехом протянула ему листок. Написанное разочаровало его до слез, но самое обидное ждало впереди: нацарапанное на тетрадном листе неразборчивым почерком классной с обидной точностью характеризовало его в выпускном классе, вполне точно описывало спустя три года после окончания школы и не утратило актуальности через десять лет. Утешение, конечно, слабое, но и с Сашкой классная не ошиблась — рок-звезда школы и первый футболист на районе, он быстро загремел в кутузку за хулиганство, порчу имущества и причинение тяжелого вреда здоровью. 

Простившись с рыбкой, девушкой и другом, он решил наконец переписать характеристику, преследовавшую его с третьего класса. Пока рыбка еще обитала в аквариуме, слова «флегматичный», «рассудительный» и «спокойный», казалось, были выбиты на камне, но потом, когда она бессильна всплыла на поверхности, откуда-то нежданно-негаданно пахнуло ветром перемен. Пестрый и уютный, словно с детской поделки осенний лес уже не первый год манил его под свои своды, но каждый раз дело ограничивалось разговорами о кемпинге и пользе свежего воздуха. Однако на сей раз карты легли иначе. Теперь было легко, свободно и — самую малость — страшно, а верный железный конь с трещиной на бампере мчал его куда-то в закат, словно Росинант — Дон Кихота.

Вечерело. Вот и настал золотой час, подумал он. Там, в городе, молодые люди с модными стрижками и разряженные девушки с подкаченными губками ловят последние солнечные лучи перед объективами смартфонов. Рабочий день закончился, но город еще не уснул — после ритуального позирования можно пуститься во все тяжкие: позволить себе коктейль или два и закончить день в объятиях незнакомца. Он вздохнул устало, но с облегчением. Нога на педали газа дрогнула, стрелка спидометра метнулась вверх. «Прочь от города», — словно выстукивало сердце. Осень, как и радость, казалась в его пределах эфемерной и даже искусственной. Среди стекла, бетона и чахлой растительности ему давно не хватало кислорода. Хотелось прочь. Хотелось радости, свежести и вороха листвы под ногами, а главное — покоя и тишины.

Когда солнце почти скрылось, оставив лишь тусклые отблески у линии горизонта, он остановил автомобиль на краю проселочной дороги и вытащил из багажника темную котомку. Нашел уютную засыпанную разноцветной листвой поляну на опушке леса и приготовился к метаморфозе — превращению скромной маленькой котомки в убежище от ночной сырости и ветра, но не тут-то было. В свои тридцать пять он прыгал с парашютом, погружался в клетке к большим белым акулам, управлял воздушным шаром и сплавлялся по реке с крокодилами, но никогда не ставил палатку. До сих пор он наивно полагал, что это дело плевое, сущий пустяк, но в этот теплый октябрьский вечер жизнь с усмешкой, как котенка — в миску с молоком, ткнула его лицом в собственное бессилие. Помаявшись на ветру с палаткой, он сдался, как сдавался каждый раз, когда не получалось ни со второго, ни с третьего раза. Мысленно плюнув, снова скатал палатку в тугой валик, кое-как застегнул ремни и поплелся к машине. Бросил сверток обратно в багажник и захрустел сухой лапшой. У лапши был привкус четырнадцати лет и первого поцелуя с Машкой из соседнего подъезда. Дожевав, он еще долго лежал и блаженно улыбался — точь-в-точь как тем далеким вечером 1999 года в своей комнате в родительском доме после того самого поцелуя. Тогда будущее казалось прекрасным и туманным, Америка — таинственной и почти фантастической, а родная новостройка — центром вселенной. И забот было разве что успеть после уроков погонять на велике с пацанами и еще раз поцеловать за гаражами Машку.

Он закрыл глаза и погрузился в сон. На его губах по-прежнему играла улыбка. Где-то там, в стране грез, снова был май 99-го. Стоял жаркий полдень. Дело шло к летним каникулам, их отпустили с уроков и ничего не задали. Домой он заскочил только на минуту, швырнул рюкзак на пол и побежал во двор к ребятам. Они сидели на лавке, щурясь от ярких, уже по-летнему жгучих лучей, и передавали по кругу бутылку пива. Жизнь была проста и прекрасна.

Необычно яркое октябрьское солнце безжалостно вернуло его в 2020-й. До него не сразу дошло, почему он скрючился на заднем сиденье автомобиля. Конечности затекли, спину ломило. Он сел и осмотрелся, растерянно моргая. События вчерашнего дня припоминались смутно и казались не более реальными, чем идиллия за гаражами новостройки. Тело била дрожь, за окнами машины стоял сонный полумрак. Он перебрался на водительское сиденье, сел за руль и медленно тронулся с места, не чувствуя ни голода, ни жажды — даже естественные потребности тела, казалось, отпали сами собой. Хотелось вперед — бежать, ехать, лететь.

Он выбрался с проселочной дороги на трассу и влился в поток автомобилей, проехав так несколько десятков километров и снова свернув на ухабистую дорогу, притаившуюся меж древних дубов. Там он устроил привал — открыл консервы и захрустел лапшой. Потом проехал еще несколько километров, припарковал автомобиль на обочине и, собрав пожитки в рюкзак, отправился по узкой тропинке вперед. Он шел долго, так долго, что загудели ноги и закружилась голова — то ли от свежего воздуха, то ли от навалившейся усталости. Однако он упрямо шел, цепляясь ногами за выступавшие корни деревьев и натыкаясь на их стволы. Наконец он окончательно выбился из сил и опустился прямо на землю. Бешено стучало сердце. Солнце поднялось высоко и заливало лес мягким золотистым светом. Белка, спешившая по своим делам, на мгновение остановилась, окинула его любопытным взглядом и побежала дальше. Он с трудом поднялся и продолжил путь. Если бы его спросили, куда и зачем он идет, вряд ли у него нашелся бы ответ, но в глубине души он был убежден — ему нужно вперед, как можно скорее. На небольшой полянке, похожей на ту, где вчера вечером его постигло фиаско с палаткой, он остановился и сделал еще одну попытку соорудить себе убежище. В этот раз дела пошли лучше: палатка наконец сжалилась над ним и предстала во всей своей скромной красе. Он тут же забрался внутрь, закутался в плед и провалился в сон. Так сладко он не спал с начала пандемии. А проснулся, дрожа от холода, когда стало смеркаться. Нечего было и надеяться найти дорогу в этой темноте, и сжавшись в клубок, он снова провалился в сон, но через полчаса вскочил, напуганный шорохами рядом с палаткой. Это пробежала лиса. Сотовой связи не было, и он впервые пожалел, что находится так далеко от своего просторного лофта с эффектным видом на парк. Рассекая темноту карманным фонариком, он с аппетитом доел консервы и остаток ночи промаялся без сна, вздрагивая от каждого шевеления в траве. Когда небо у горизонта просветлело, он предпринял несколько неудачных попыток разжечь костер, однако сдаваться не собирался. Хворост загорался плохо и сильно дымил, но, когда рассветные лучи окрепли и осветили лес, ему все же удалось развести крохотный костерок. Немного погрев замерзшие руки, наскоро позавтракав и кое-как собрав пожитки в рюкзак, он сложил палатку и двинулся в обратный путь, к машине. Его все еще потряхивало от холода и все сильнее хотелось спать. Пройдя метров тридцать, он остановился, вернулся обратно и тщательно затоптал остатки костерка.

Лес медленно просыпался. Где-то в кустах монотонно покрикивала птица. Время от времени он слышал, как кто-то рыскал в траве, — ни дать ни взять офисные работники, рано утром сновавшие со стаканчиками кофе по дорожкам парка. Он шел и шел вперед, пока не потерял счет времени. Тогда его охватило беспокойство. «Заблудился?» — мелькнула лихорадочная мысль. Он остановился и оглянулся по сторонам. Слева и справа, впереди и сзади никаких признаков дороги, на обочине которой он оставил машину. Лес стоял бесстрастный, неприступный и молчаливый, и только деревья шумели на ветру. Его охватило одиночество, граничившее с отчаянием. Такое же глубокое, всепоглощающее и невыносимое, как тридцать лет назад в универмаге, когда он отошел от матери поглазеть на снимок блондинки в нижнем белье и вдруг оказался совсем один в толпе посторонних людей, спешивших по своим делам. Он сел на краю тропинки и сделал то же, что и тридцать лет назад, — громко, в голос зарыдал. И если тогда в универмаге к нему со всех сторон бросились сердобольные дамы и подошел охранник, то теперь ему внимало только эхо. Оно задорно подхватило его рев и разнесло над поляной, спугнув запасавшуюся неподалеку желудями белку. Наконец он успокоился, кое-как вытер слезы и обессилено прислонился к дереву. Он уже успел забыть, что заблудился. Его душили злость и обида, душили с такой силой, что голова шла кругом и перехватывало горло.

Одно дело, когда какая-то вчерашняя девочка из церковного хора уходит к татуированному байкеру, торгующему в интернете шампунями с экстрактом каннабиса, и совсем другое, когда эта девочка — твоя девушка, а байкер — твой лучший друг. Сказать, почему и в какой момент это случилось, не представлялось возможным, одно было очевидно — это было предначертано свыше. Так, по крайней мере, сказала она. Те недалекие времена — прошло меньше месяца — почти выветрились из памяти; запомнились лишь отдельные фрагменты: неловкий разговор, ее слезы, парочка взаимных обвинений и еще более неловкое прощание. От нее не осталось ничего, даже подаренный ею фикус зачах через неделю.

Солнце было уже высоко. Медленно, прогулочным шагом он продолжил путь. У него больше не было цели, про машину он почти забыл. «Так в жизни бывает. Мы не выбираем, в кого влюбляемся, да и вообще, если вдуматься, мало что выбираем», — ее слова молотом отдались где-то в висках. Он ускорил шаг, перешел на трусцу, а потом и вовсе сорвался с места. Казалось, если бежать достаточно быстро, можно убежать от себя. Едва его посетила эта блаженная мысль, как случилось неприятное: носок ботинка зацепился за выступавший древесный корень. Почва мгновенно ушла из-под ног, словно ему вздумалось лететь вслед за перелетными птицами, однако вместо того чтобы взмыть в небо, он упал лицом в землю, больно ударившись лбом о злополучный корень. Несколько минут он лежал, не двигаясь, потом перевернулся на спину и снова замер, кривясь от боли. Теплая соленая струйка побежала по носу и залилась в рот. Он сплюнул. Голова словно налилась свинцом, рана на лбу горела. Ему почему-то вдруг подумалось, что рассудительный и спокойный человек никогда не окажется в подобном положении — лежащим в луже собственной крови где-то в лесу в десятках километров от ближайшего жилья. Он вспомнил, что к тому же намеренно не сказал никому ни слова о том, куда направлялся, и машина его неизвестно где, и громко расхохотался, тут же застонав от боли. Да, будь он рассудительным и флегматичным, никогда бы так не поступил. Потребовалось двадцать пять лет, чтобы наконец сказать — училка была неправа. Эта мысль обдала его теплом, и губы сами собой, несмотря на боль, расплылись в улыбке. Между тем над лесом нависла темная туча, откуда ни возьмись налетел ледяной порывистый ветер, и на лицо упали первые капли дождя. Он дотронулся до лба тыльной стороной ладони и вытер руку о куртку, оставив большое кровавое пятно. Еще несколько капель упали на лицо и, смешавшись с кровью, розовыми струйками стекли в траву. Дождь усиливался. Его стал бить озноб, свело ногу.

Он сделал отчаянную попытку подняться, но это удалось не сразу. Голова шла кругом, держать равновесие представлялось задачей почти невыполнимой. Сделав над собой усилие, он приподнялся и прислонился к могучему стволу дуба, так некстати подставившего свой корень. С минуту все вокруг кружилось и расплывалось. Когда лес вновь обрел очертания, он очень медленно привстал, выпрямился и, превозмогая боль, сделал несколько шагов вперед. Рюкзак с пожитками оттягивал спину и нарушал и без того хрупкое равновесие. Он немного постоял, собираясь с силами, и наконец, сжав зубы, пошел вперед. Каждый шаг давался с трудом, голова гудела. Кровь продолжала хлестать из раны, она мешала видеть и попадала в рот. Его охватило неудержимое желание остановиться, лечь на землю и лежать, пока мир не потускнеет и не исчезнет, но, сцепив зубы, он продолжил путь. Дождь обратился ливнем, нещадно хлестал по лицу, заливался за шиворот и в ботинки, но он больше не чувствовал ни холода, ни боли. Он шел вперед, не останавливаясь, забывая переводить дыхание, не обращая внимания на кровь и рану. «Если остановлюсь, больше не смогу пошевелиться. Тогда конец», — выстукивала кровь в висках. И он шел. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался, но ветер и не думал отступать. Запах крови вызывал дурноту. Когда адреналин схлынул, он с новой силой ощутил боль и едва вновь не рухнул на тропу.

Впереди виднелось трухлявое старое дерево, то ли свалившееся от старости, то ли поваленное недавним штормом. Он обессиленно опустился на него, трясущимися руками открыл рюкзак, умылся, расплескав половину канистры, и осторожно вытер лицо пледом. Аптечки в рюкзаке не обнаружилось. Он вдруг отчетливо вспомнил, что оставил ее в багажнике — ведь ну что, в самом деле, могло приключиться? Ему оставалось лишь горько усмехнуться и дрожавшими руками убрать канистру с пледом в рюкзак. Тучи рассеялись, и над лесом показалось солнце. Чувствовалось, что еще немного и оно начнет клониться к закату. Мысль о перспективе остаться в лесу на ночь заставила его подняться с места и зашагать вперед. «Если я не выберусь отсюда до заката, то не выберусь уже никогда», —подумал он и прибавил шагу.

Издалека донесся шум, он прислушался. Сомнений не было — где-то там шли люди. Он остановился, что было мочи закричал: «Ау! Помогите!» и прислушался — ни голосов, ни шагов слышно не было. Неужели ноющая от удара голова сыграла с ним дурную шутку? Вздохнув, он поплелся дальше. Силы медленно покидали его; он шел очень медленно, с трудом переставляя ноги, уже не помня, куда и зачем идет. Лишь одно он знал твердо: ни за что, ни при каких обстоятельствах нельзя останавливаться.

День плавно перетекал в вечер. Холодало. Ветер продолжал в неистовстве обрывать с ветвей разноцветные листья. Каждый шаг приносил боль, электрическим разрядом отдававшуюся во всем теле, и грозил стать последним. Наконец он остановился и перевел дыхание. Близился золотой час. Хипстеры в мегаполисе, должно быть, уже готовились томным взглядом впиваться в объективы камер, а он мог вот-вот лишиться последней надежды выбраться из затянувшего его, как трясина, леса. Золотые лучи, скользившие по оголенным порывами ветра ветвям словно подписывали ему приговор. Колени задрожали, и он опустился на землю, не в силах больше сделать ни шага. «Я останусь здесь навсегда. Через неделю-другую мое тело найдут охотники или более удачливые походники, вызовут полицию и в местных газетах напишут, что в лесу найден труп неизвестного мужчины. Потом установят личность, родственники, друзья и знакомые соберутся на похороны, опрокинут пару рюмок водки на простых, но стильных поминках, и жизнь невозмутимо пойдет своим чередом», — подумалось ему. Он всхлипнул. Солнечные лучи ласково пробежали по его лицу. Золотой час неотвратимо приближался. Это означало лишь одно: всего шестьдесят минут отделяли его от заката. Потом солнце сядет, лес погрузится во мрак, ветер станет еще злее, а столбик термометра упадет почти до нуля. Перед глазами все плыло, голова превратилась в один сплошной сгусток боли. «Наверное, у меня трещина в черепе», — мелькнула мысль. Сотрясение мозга во всяком случае было гарантировано. Снова накатила дурнота, и он сплюнул, подавив рвотный рефлекс. Сфокусировать взгляд становилось все сложнее, тело бил озноб. Запах запекшейся крови окутывал удушливым облаком и мешал дышать. Он закрыл глаза. Если скорый конец неотвратим, то пусть настанет как можно быстрее.

Он задремал. Ему снилась девушка — та, что ушла к лучшему другу. Она коварно усмехалась над увядшим фикусом, а потом превратилась в Машку, ту самую, которую он в далеком 99-м целовал за гаражами. Тогда мир начинался и заканчивался их микрорайоном, вмещавшим в себя старую школу с облупившимся фасадом, универмаг, полный реклам с томными красотками в бикини, и старым кинотеатром, в который они с мальчишками пробирались через служебный вход. Панельные девятиэтажки и разбитые тротуары с трещинами, заросшими травой, ржавыми турниками и скрипевшими качелями пахли дешевыми сладостями, казаками-разбойниками и беззаботным детством, и не было ничего, чего бы он ни отдал, чтобы хоть на минуту вернуться туда.

Его навестила лиса, которая принялась остервенело разгребать лапами и носом сухую листву. Впрочем, вскоре лисицы и след простыл — видимо, ее жертве удалось ускользнуть. Снова наступила тишина, вязкая, гнетущая, тревожная, напоминавшая о том, что солнце вскоре скроется и лес погрузится в дрему. Он открыл глаза и пошевелил немевшими от холода конечностями. А что, если это и вправду конец? Ему стало страшно по-настоящему, как никогда до этого в жизни, страшно так, что затряслись поджилки. Он привстал, сбросил с себя рюкзак, перевернулся на живот и пополз, время от времени утыкаясь лицом в землю. После каждого отчаянного броска он останавливался и переводил дыхание.

Если б оказаться сейчас в просторном лофте с видом на парк! Проснуться в смятой постели, с трудом разлепить глаза и с облегчением обнаружить, что ни побега, ни падения, ни кровоточащей раны не было. Он представил, как откладывает все дела и едет за новой рыбкой, выбирает самую яркую и покупает ей разноцветные кораллы и макет затонувшего корабля... И были бы у них с рыбкой не только горести и печали. Эта мысль на мгновение сразила его своей простотой и очевидностью. Мир полон возможностей — никогда он не осознавал этого с такой болезненной ясностью, как сейчас, дрожа от боли и холода на лесной тропе. Он чуть не рассмеялся: ну как можно было этого не понимать?

Золотой час медленно перетекал в сумерки. Перед одним из рывков, когда он собирал в кулак последние силы, на сей раз действительно последние — больше не оставалось ничего — он случайно посмотрел вперед: тропинка выходила на проселочную дорогу. Все его существо пронзила смутная догадка, почти сразу превратившаяся в уверенность. Он вскочил на ноги, упал, вскочил снова и бросился бежать. На краю дороги стояла его машина. Непослушными руками он нащупал в кармане брюк ключи, с третьей попытки снял сигнализацию и рухнул на водительское сидение. Боль и озноб снова отошли. Он вставил ключ в замок зажигания. Форд Мустанг с трещиной на бампере сорвался с места, смяв несколько кустов, развернулся и, петляя, полетел прочь из леса. Боли уже не было. Через несколько минут автомобиль едва не вылетел на оживленную трассу. Он резко затормозил, чудом избежав столкновения с другой машиной, отыскал телефон и с трудом набрал номер экстренной помощи. После нескольких коротких гудков ему ответили. «Алло, я попал в беду…», — сказал он заплетавшимся языком.