1.
Нашего героя зовут Исак, а фамилия его Гройсэр, что в переводе с идыша значит большой или можно даже сказать очень большой. Многие знакомые и даже дальние родственники говорили, что при росте метр пятьдесят девять Исаку бы больше подошла фамилия Маленький или Короткий. Но говорили они это шепотом. Вы спросите: “Почему шепотом? Что, не дай Бог, в доме лежит тяжело больной?” Нет, конечно. Дело в том, что Исак еще с очень юного возраста обладал очень горячим характером, и, если бы он услышал такие слова, то мог сильно нагрубить, а будучи не в настроении, мог устроить страшный тарарам с рукоприкладством.
Теперь, когда вы знаете кое-что об Исаке Гройсэре, вы конечно захотите узнать откуда у него ноги росли. А росли они с Одесской Молдаванки, а, если говорить точнее, то с улицы Костецкой, кишевшей во все времена бандитами и ворами, как коммунальная кухня кишела тараканами. И конечно, в его жилах рано или поздно должна была заиграть горячая кровь этой улицы. Заиграла она уже тогда, когда Исачку, так называла его бабка Хана, исполнилось десять лет. Сразу после войны, когда Одесса жила холодной и голодной жизнью, Исачок занялся вплотную продовольственным вопросом.
И что вы думаете, он придумал? Он цеплялся за грузовик или подводу, везущие на рынок продукт, который можно было жевать или варить, и проволочным крюком сбрасывал на дорогу все то, что плохо лежало. От яблок, например, до коровьей головы вместе с ее ленивыми мозгами и языком. Все домашние были довольны, в том числе соседи по коммунальной кухне, которым доставались всякие излишки молодежного бизнеса. Но больше всех была довольна бабка Хана, страдавшая от низкого гемоглабина в крови. “Это мозги помогли мне с кровью, - “говорила она соседям. А когда Исаку стукнуло пятнадцать лет, ему надоело быть кустарем-одиночкой и он решил пристать к одной шайке-лейке.
Он не подавал заявления с просьбой принять на работу. Он просто сказал главарю шайки Борьке Волку : “Меня зовут Исак Гройсэр, и я могу быть вам полезен.” Он говорил, будучи на сто процентов уверенным, что работа уже у него в кармане. Но неожиданно, в расцвете своих творческих сил, он получил отказ. И из-за чего? Из-за ерунды. Из-за маленького роста. Главарь банды Борька Волк, посоветовшись с ребятами, сказал: “Нет, не подходишь. Подрастешь немного, тогда приходи.” Это был удар ниже пояса, но Исак пережил его.
Он долго не печалился по этому поводу. Шарики в его голове закрутились, как и положено, по часовой стрелке, и “тяжелый мальчик”, по словам мамы, взялся за ум. В школе он на тройках дотянул до восемнадцати лет, точнее до призыва в армию, и тут, что вы думаете? он получил второй раз отказ из-за своего роста. Главный доктор военкомата, подполковник Стрелец, забраковал маленького еврейского парня. Он сказал: “Нет. Подрастешь, тогда посмотрим.” Единственным человеком, расстроенным отказом, оказалась бабка Хана, считавшая, что только армия может сделать из Исака человека.
Но старая бабка Хана ошиблась. У ее внука были свои планы. Он влюбился в очень хорошенькую соседскую девочку и решил жениться на ней. Когда его мама узнала о намерениях сына, она сказала: “Исак, только через мой труп. Ты еще никто, пустое место. Раньше стань на ноги, а потом делай с собой все, что тебе вздумается.” Исак долго не думал над ответом.
Он уже несколько дней лежал у него в кармане. “Мама, разве ты хочешь видеть в моем лице старого холостяка? Или тебе не хочется побуцкаться с маленькими Гройсэрами? А?” Пока мама собиралась рвать волосы на голове, неожиданно в оркестр вошла бабка Хана. Она сказала своей дочке: “Софа, сделай парню хорошо на сердце. Он парень с мозгами и он знает, что он делает. Скажи ему мазл тов ( большое счастье, идыш) и пусть будет по рукам.” В тот же вечер Исак заявился к Любочке. Жила она с мамой и бабушкой в полуподвале соседнего дома. Жили почти, как граф Потоцкий жил. Только солнечного света не видели. Исак впервые в жизни оробел и прежде, чем постучать в дверь, сделал несколько глубоких вздохов.
Открыла дверь Любина мама, Берта Осиповна, маленькая, худенькая женщина с большими серьезными глазами. Хотя Исак тщательно готовился к этой встрече и был уверен в успехе, но, представьте себе, что от волнения он несколько минут не мог открыть рот. Берта Исаковна была умной женщиной и решила помочь мальчику открыть рот. Она улыбнулась, и тогда Исак начал говорить: “Меня зовут Исак, и я - простой парень с Костецкой улицы. Я не знаю всяких батерфляев и скажу вам прямо, что не могу жить без Любочки. Режьте меня на куски, но мы хотим жениться.” Мамины глаза стали снова серьезными. “Но вы же такие молоденькие, погуляйте еще.” “Мы уже гуляем шесть месяцев в Дюковском саду. Люди смеются с нас.” “Исак, это так неожиданно. Я должна сказать пару слов моей дочке.” “Разве я могу возражать? С большим удовольствием,”- сказал Исак. Мама пошла на кухню, где сидели бабушка и Любочка. “Доченька, к чему такая спешка? Уже дом горит? Или закрывают на ремонт оперный театр? Так вы не послушаете «Евгений Онегин». Годом раньше, годом позже. И твой мальчик такой клэйнычкер ( маленький, идыш). Он ниже тебя ростом,” “Мама, он не маленький. Он любого большого заткнет за пояс,” – ответила Любочка. Бабушка Броня вставила свои двадцать копеек: “Любочка, подождите до лета, когда сердцу становится веселее. Поспеет черешня, вишня и белый налив. Сварим хороший компот и все, как положено. А потом гуляйте на здоровье.” Исак согласился на июль месяц. А размягчило его сердце идея бабушки Брони насчет компота из черешни, вишни и яблок белый налив.
В воскресение, седьмого июля, веселилась вся улица Костецкая. Только узкий круг близких родственников и друзей выпивали и закусывали за наскоро сколоченным столом в Любочкином дворе. После каждого тоста, а их было не счесть, кричали горько и требовали поцелуев. В общем все прошло замечательно, а к вечеру, когда появились звезды, кто-то из гостей выстрелил в воздух из пистолета. Был страшный переполох. Новобрачных срочно отправили в полуподвал заниматься тем, чем им положено было заниматься той ночью, а, стрелявший из пистолета, подаренного ему самим маршалом Жуковым, орденоносец и инвалид войны дядя Яша Гройсэр, послал сына за водкой, и гульба продолжалась. Больше всех была довольна Любочкой бабка Хана, потому что еще за два месяца до свадьбы тихая, молоденькая курочка начала делать из Исака человека. И это у нее очень хорошо получалось.
2.
С того молодого времени прошло много, много лет. Уже не стало Любочки, а Исаку уже стукнуло восемьдесят пять. И голова у него побела, и шарики в ней уже крутились не так быстро, как раньше, и еще одно, чтобы не забыть, живет он уже не в Одессе, а в Австралии, в городе Мельбурне, куда его вытащила дочка Светочка. Жил Исак в районе Сайнт Килда, в высотном доме, где селили в основном эмигрантов. И стоял этот дом на улице Инкерман. Это название улица несла уже много лет, и связано оно было с Крымской войной в середине девятнадцатого века.
Много эмигрантов из наших знали, почему Инкерман, а не Исак Ньютон. В том числе и Исак. Но так как он еще мог шевелить мозгами, то в его старой голове родилась гениальная идея и заключалась она в том, что Крымская война никак не связана с названием улицы, а связана с именем одного богатого еврея. Исак был так возбужднен, что утром, даже не приняв лекарства, подцепил на крючок соседа Мосю Ломбардского и с места в карьер начал: “Что ты мне доказываешь, Мося? Я лично слышал по русскому радио про одного еврея Шломо Инкермана.
Так тот Шломо был очень богатый человек. Не просто богатый, а миллионер, который построил театр и, представь себе, подарил его городу. У австралийцев это называется филантрип или филантроп, холера его знает. Так за это его фамилия висит теперь на всех домах нашей улицы. Ты понял, Мося? А ты мне крутил вчера голову полчаса. У меня уже есть соседка, некая Эльза Григорьевна, которая крутит мне голову каждый день.” Увидя, что Мосе хочется возразить, Исак не дал ему сделать этого. Он помахал ладонью перед Мосиным носом и продолжал: “Ой, не говори мне ничего. У этой старой ведьмы с утра до вечера галдит телевизор, который разрушает мою очень чувствительную нервную систему.
Я не знаю за какие грехи Бог послал мне эту соседку?” И тут Мося прoрвал блокаду и с такой ехидной улыбочкой сказал Исаку: “Наверное если немного покопаться, так было за что.” Исак, конечно, не ожидал такого. Чтобы Мося так обидел соседа. В Одессе никто бы не посмел сказать ему такие слова. Все на Костецкой улице знали, что Исак и мухи не обидит, но и в обиду себя не даст. В общем Исак ничего не сказал потому, что если бы он сказал, а сказать он мог, то за себя не ручался.
Расстроенный от разговора с Мосей, Исак поплелся к себе. Чтобы ему ночью не снились Мося и Эльза Григорьевна, он вышел на балкон, который был для него чем-то вроде успокоительного лекарства. Балкон был крошечный и был рассчитан только на стоящего по стойке смирно одного худосочного человека. Но Исак еще умудрился поставить туда кресло, на котором легко умещалось его маленькое тело.
С балкона был виден весь залив от Фрэнкстона до Вильямстауна. С пирсами, маленькими бухточками и кораблями, ползущими в сторону Мельбурна и в противопожную сторону, к проливу между Джилонгом и Си Порт, а оттуда – в океан. Итак, Исак поуютнее уселся, закрыл глаза и сделал глубокий вздох, словно хотел втянуть в свои прокуренные легкие побольше морского воздуха, пахнущего, как в Одессе, выброшенными на берег морскими водорослями. Потом он выдохнул, открыл глаза и сидел, наверное, час, любуясь, как сказал один умный человек, корытом, полным соленой водой, перемешанной с солеными слезами человечества. Исаку очень нравились эти слова, и он повторял их несколько раз, незаметно впадая в дрему.
Проснулся он от холода и сразу юркнул в спальню. Проглотил таблетку снотворного, в уши запихнул затычки, чтобы не слышать соседкин телевизор, и, кряхтя, лег в кровать. Но не тут-то было. Эльзе Григорьевне в ту ночь, очевидо, не спалось, и ее телевизор галдел до часу ночи, скорее всего, на французском, потому что Исак часто слышал слова “мерси боку”, которые проходил в школе много лет назад. Бедный Исак не выдержал издевательства над своей нервной системой и стал колотить кулаком в стену. Сам Исак был не шибко какого телосложения, но кулак его был приличный, как у рабочего человека, и звук был такой, словно по стене били кувалдой. И тот простой инструмент сработал. Через минуту наступила тишина.
Возбужденный Исак еще долго не мог заснуть. Всякие мысли одолевали его. - Как же так получается, что Эльза Григорьевна целыми днями смотрит только французское телевидение и тарахтит с кем-то по телефону без умолку только на французском. Кто же она такая, на самом деле, эта загадочная женщина? И тут его осенило. А, может быть, она шпионка? С этим вопросами, вертящимся в голове, как назойливая муха, он заснул.
Проснулся Исак около одиннадцати утра. Еще не раскрыв глаз, он пошевелил правой ногой, и только после того, как почувствовал боль в колене, поверил, что живой. Он вышел на балкон посмотреть, что делается на белом свете. Оказалось, что на белом свете все было хорошо. Светило еще не очень горячее солнце, а на ярком голубом небе, как рыбы, вихляя хвостами, плыли облака. А внизу на земле серьезные люди спешили по своим делам, а другие спешили просто так, по привычке. А напротив, у кошерного магазина, кучка евреев в черных шляпах спорили о чем-то важном, размахивая руками.
Так обстояли дела там наверху и внизу на нашей грешной земле. Ничего особенного. - Все течет, все течет, сказал вслух свое любимое выражение Исак и повернул голову в сторону, откуда запахло сигаретным дымом. На соседнем балконе стояла высокая с завлекательными бедрами женщина, и над ее седой головой вился синий дымок. Она смотрела на залив, не замечая присутствие Исака, стоящего почти рядом. “Так вот ты какая, Эльза Григорьевна, иностранная шпионка. Интересно, что у тебя за лицо?” Исак кашлянул. Никакой реакции. Исак закашлял погромче, как кашляют больные при тяжелом бронхите, но шпионка даже не шевельнулась. “Вот так фокус. Опытная баба, ничего не скажешь. А может она заснула стоя?” Тут словно жучок заерзал в носу у Исака, и он чихнул. Обычно он чихал три раза подряд, а в то утро, то ли от неспокойой ночи, то ли от возбуждения, но Исака потянуло на четвертый чих.
Он прогремел пушечным выстрелом, и взрывная волна не могла не ударить по барабанным перепонкам Эльзы Григорьевны. На этот раз она повернула голову в сторону Исака и, не моргнув глазом, на чистом русском сказала: - “Будьте здоровы.” Исак был сообразительный старик, и он сказал, как полагается галантному интеллигенту с одесской Молдаванки: “Любезно благодарен, мадам.” Но мадам почему-то сказала: “Пожалуйста, говорите погромче, - и ушла с балкона. “Что за странная мадам? Ни спасибо тебе, ни до свиданья. Очень странно. Но так она - ничего. Все на местах, при теле, и лицо симпатичное. Конечно, не Людмила Гурченко, но что-то в ней есть,” - решил Исак.
Без пяти двенадцать Исак спустился на лифте в вестибюль и направился к выходу из здания. На нем была длинная, на вырост, куртка фирмы Прада, доставшаяся ему из гардероба его любимого внука Джона, бейсбольная шапка фирмы Найки, и вытертые, в прошлом небесно-голубые джинсы, закатанные выше щиколоток, и тоже от Джона. При нем как всегда была сумка на колесах, ручка которой доставала ему до сердца. Уже у двери Исак вспомнил о чем-то и остановился, чтобы посмотреть на часы. Часы эти были подарены тем же внуком Джоном, и Исак с гордостью носил их на правой руке, как многие сильные мира сего. Короли, президенты и Билл Гейтс.
Он долго смотрел на часы, затем задрал голову вверх, словно хотел проверить их по положению небесного светила. Исак на все имел свои правила и в соответствии с ними ровно в четверть первого, когда часы издали звуки, похожие на гудки отчаливающего парохода, он двинулся к супермаркету. Его маршрут был всегда один и тот же. По улице Инкерман в сторону океана.
Исак бодро шагал, наступая на вяло двигающиеся взад-вперед ультрамариновые тени деревьев Джекоранды. Исаку нравилось это дерево, особенно, когда оно расцветало в начале лета удивительными фиолетовыми цветами. И еще ему нравилось это красивое аборигенское слово. До того нравилось, что он настоял, чтобы его первой правнучке дали имя Джекоранда. Его сваха Дора, предлагавшая имя своей бабушки Мойры, после семейного голосования не в ее пользу, обиделась и перестала с ним здороваться. Исак не делал из этого для себя большие цурыс (беды, идыш). Наоборот, он был доволен этим, так как Дора была пренеприятнйшей особой, строившей из себя черт знает что. Чуть ли не доктором наук по сердечным болезням, хотя в Одессе до девальвации она работала просто-напросто секретарем-машинисткой в Херсонской больнице.
В тот день Исак решил заполнить продуктами питания до горлышка свою тачаночку, как он нежно называл сумку на колесах. Шутка ли, холодильник стоял второй день полупустым. В Австралии у эмигранта из СССР такое не может случиться. Мося говорил, что это плохая примета.
Исак втягивал в свои прокуренные легкие солоноватый ветерок со стороны океана, как вдруг его очень чуткий нос зафиксировал запахи духов “Шанель номер пять”. Исак пошарил глазами и увидел шедшую впереди молодую парочку. Они шли, держась за руки, и останавливались каждые три минуты для очередного поцелуя. “Эх, - подумал Исак, - я с моей Любочкой в их возрасте еще не то вытворяли. Ой-ей-ой, что мы вытворяли. Мне и сейчас снятся сладкие сны о нашей молодой любви. Но ничего не поделаешь. Старость забрала много чего, в том числе и Любочку.” Исак так погрузился в воспоминания о молодых годах, что чуть не попал под колеса красного мерседеса. Только после того, как он увидел прямо перед своим носом чей-то большой палец и не услышал не обещающее ничего приятного: «Куда ты, старый идиот, прешься? Что тебе жизнь надоела?» , Исак остановился и поглядел вперед. Молодая влюбленная парочка была уже далеко. - Исак, ты в своем уме? Чего ты поплелся за ними?- завел он разговор с самим собой. И сам себе ответил: “Не знаю. Старость заклинивать стала.”
Исак прошел еще с десяток шагов. Супермаркет был уже совсем близко. Только перейти улицу на светофоре, и ты в дамках. Но не тут-то было. “Соблюдайте правила уличного движения, граждане пешеходы!” - kричал с бльшого плаката краснощекий полицейский. Это очень просто сделать, если у тебя голова не забита ерундой. А у Исака в голове был полный кавардак. Там вертелись Любочка, Эльза Григорьевна, сваха Дора и к ним в придачу Мося Ломбардский. В общем Исак не заметил, как на переходе пошел на красный свет - и был сбит блестящим черным мерседесом. Он лежал на черном. асфальте с белым, как у японской гейши, лицом. Глаза его были закрыты, и он не видел чистого белого неба с желтым безразличным солнцем над ним. Ветер растрепал его редкие белые кудри, оголив круглую плешь на макушке головы, а бейсбольную шапочку фирмы Найки, которую он очень любил и носил круглый год, не снимая, мотал по мостовой, как перекати-поле.
Казалось,что нашему герою пришел конец. Но, если вы так думаете, то вы сильно ошибаетесь. Шарики в его контуженной голове еще крутились. Правда, очень медленно, но крутились вокруг какой-то ерунды. Будто Эльза Григорьевна со своего балкона кричит: “Исак, говорите громче! Я вас не слышу.” А он ей грубо в ответ: “Заткнись, мадам.” И, еще очень невнятно, из последних сил, Исак произнес: “Арестуйте ее. Она - французская шпионка.”
После месяца в госпитале Исак Гройсэр очухался. Щеки его порозовели, он набрал в весе, и мне кажется, что он даже подрос на пару сантиметров.
Добавить комментарий