«Дайте человеку стать взрослым, и его искусство созреет вместе с ним»
Р.К.
Мой дядя, советский инженер подмосковного предприятия по разработке звездолетов, частенько выписывал командировки в столицу. Производственная надобность присутствовала, тут без обмана. Дневное время будней высвобождалось. Дядя, выполнив служебный долг, задобрив коллектив покупками из магазина «Сыр» на Горького, непременно забегал в «Третьяковку» (именно так: забегал – по его выражению). Бывал в музее бессчетное количество раз, знал наизусть основную экспозицию. И все равно, при оказии непременно забегал.
Дядя аккуратно собирал бумажные отходы для переработки, сдавал макулатуру и обменивал на беллетристику с довесками. Он щедро делился книжной добычей с зятем – моим отцом, выписывающим собрания сочинений через профсоюз на своей службе, а значит, имеющим возможность обмениваться. Два зятя не сходились в интересах, болели за «ЦСКА» и «Динамо», но свято чтили дружбу книголюбов. Так у нас в доме на полке среди прочих дядиных щедрот однажды появилась книжка Р. Кент «Саламина».
Писатель-социалист Рокуэлл Кент был другом советского народа, как в наше время, например, Жерар Депардье стал другом саранчан и саранчанок, по другому катойкониму: саранцев и саранец. Тогда я только из любопытства разглядывала иллюстрированное великолепной графикой издание. Прочла книжку много позже. А теперь даже не смогла ее отыскать в своей библиотеке, что мучает и омрачает мне память об отце и дяде.
Согласитесь, писатели не часто пишут автобиографии? Чаще их жизнеописание – дело биографов. Обстоятельная автобиография, изданная не коротким справочным шаблоном, а отдельной книгой – и вовсе редкость.
Рокуэлл Кент, практически как родоначальник жанра автофикшн, написал подробнейшие мемуаризмы по собственной жизни, переплетая реальные факты с вымышленными событиями. Чтобы так достоверно воспроизвести события прошлого, нужно иметь редких качеств память и опираться на точные дневниковые записи. Но доверимся автору, не усомнившись в его правдивости, потому как автобиография под названием «Это я, Господи!», задуманная как художественное произведение, написана языком крепкого прозаика, неординарного художника слова и всё равно нам никто удачнее о том не сочинит.
«Эта книга, эта автобиография написана для того, чтобы найти, измерить и определить ценность некоего отбрасывающего тень человека» (Р.К.).
Интересны факты из жизни матери Рокуэлла.
У мисс Сары была «добрая Майда, шотландская борзая, названная в честь собаки Вальтера Скотта, от которой она вела свой род».
Однажды дядя – состоятельный человек, в доме которого воспитывалась Сара, взял ее на встречу с одним адвокатом и с молодым человеком, его клиентом, который изобрел лампу накаливания. Эдисон получил-таки в тот вечер свою субсидию.
Дядя Джеймс не приняв брака Сары с Кентом-старшим, отказал племяннице от дома, изменил состояние и лишил ренегатку наследства. Но через некоторое время решил вручить воспитаннице свадебный подарок… картину! «Диана-охотница» была столь внушительных размеров, что Сара не огорчилась, когда дядя и картину передумал дарить. А напротив возрадовалась: «как хорошо (и сейчас, когда я пишу эти строки, я вздыхаю с облегчением), как хорошо, что на следующий день он одумался.
Музей Метрополитен, которому подарила «Диану» вдова дяди Джеймса, нашел для этой картины как раз подходящее место: она сейчас там, где ее всегда могут видеть сотни людей: в музее Сарасота». (Р.К.).
Каков же мир, воспитавший самого Рокуэлла? Это был мир, в котором не принято пить сырые яйца. За такую привычку вам могли отказать от квартиры.
«Воспитанные на феодальных традициях помещиков южных штатов, люди этого круга исходили из молчаливой уверенности в том, что простой рабочий отличается от них биологически. Я тоже был не лишен снобизма». (Р.К.).
В родительском доме прививали трудовое воспитание, учили уважать мастерство. Видимо, именно потому в мире снобов из «нерадивого мальчика на все руки» вырос муж, которого принимали не за человека, а за «тайную организацию», ведь он умел играть на флейте, чистить выгребные ямы, печь хлеб, разводить огород, плотничать, ловить омаров, тащить вершь, грести на веслах, петь на хорах, выжигать по коже, ездить верхом на лошади, ходить на лыжах, изготавливать бланки с помощью желатинового листа, бегать в посыльных, рыть котлованы, класть кирпичную кладку, монтировать балки и стропила, обшивать стены, крыть крышу, навешивать двери, вставлять оконные рамы и настилать полы.
И это еще не все. При том, не забываем, речь идет о дипломированном архитекторе, состоявшемся художнике и писателе.
«Легче сделать работу, — говорил Оскар Уайльд (по-моему, он сказал «выкопать канаву»), чем написать о ней. Какая чушь! Уайльд никогда в жизни не работал». (Р.К.).
Рокуэлл с детства находится в подмастерьях у тетки-художницы. Она воспитывает его вкус. Вскорости мальчик обгоняет наставницу способностями и талантом. Однажды после посещения художественной выставки в Пенсильванской академии изящных искусств он ощущает в себе вполне ожидаемые метаморфозы. «На той самой станции Брод-стрит, где за несколько часов до того сошел нью-йоркский студент, сел в поезд уже совсем другой человек. В Филадельфии из вагона вышел студент-архитектор, в Нью-Йорк теперь ехал художник». (Р.К.).
Кент признает своим изначальным прегрешением уход из колледжа, отказ от диплома, от изучения архитектуры, обращение к живописи. «По воскресеньям я писал — писал с жаром, который, как я уже говорил, рождало во мне тесное общение с природой — с морем и землей». Корит себя за невосполненность образования, но не всякому недоучке, не всякому «самородку» выпадает честь дать собственное имя астероиду. Крымской абсерваторией открыто небесное тело 2529, получившее название «Rockwell Kent».
Рокуэлл с юного возраста много читает, и родители поощряют его в любви к книге. «Сначала в раннем детстве у нас были немецкие книжки: «Штруввельпетер» и «Король Нобель», «Робинзон Крузе», «Рыцарь в беде», басни Эзопа и сказки Андерсена и братьев Гримм — тоже на немецком языке.
Но однажды назвали еще одного писателя — Толстого. Кто-то только что прочитал его маленькую книжечку под названием «Что такое искусство?». Над книжкой смеялись, считая ее просто шуткой. А я вдруг я почувствовал, будто все мое существо обрело дар речи, будто бог заговорил в моей душе и создал из хаоса, в котором метались мой разум, мое сердце, моя совесть, будто из этого хаоса бог создал человека — цельного, сознательного, целеустремленного.
В моем маленьком доме на Монхегане нас собралось избранное общество: Толстой, который, как известно, был моим другом уже в течение многих лет, и вместе с Толстым — Иисус. Был там и Тургенев, новый друг, которого я горячо полюбил, хотя так и не мог до конца простить его за то, что он сделал своим героем охотника.» (Р.К.).
Кент проходит путь от подмастерья и непризнанного выскочки до устроителя художественных галерей, зачинателя нового течения, художника, за работами которого охотятся профессиональные ценители искусства. Чванливое пуританство юности не влияет на принципы, которыми он руководствуется в искусстве и последующей жизни. Постепенно и одновременно с приобретенным достатком меняется его собственное отношение к материальному. «Было время, когда я ощущал иногда некоторое беспокойство от того, что у нас меньше денег, чем у множества других людей. А теперь — хотите верьте, хотите нет — я начал тревожиться от того, что у нас их стало больше, чем у других, мы теперь держали слуг, и меня огорчала их участь». (Р.К.).
В партию художника принимают в квартире русского аптекаря по фамилии Сокол. Через час после обсуждения политических вопросов и уплаты месячных членских взносов Кент становится социалистом. «Разумному человеку нельзя не быть сторонником революции», — говорил Руфус Уикс». (Р.К.).
Но когда в 1917 году в России случается Февраль, Рокуэлл у себя в Новом свете в те же дни в качестве директора открывает выставку работ независимых художников ни много ни мало… на две тысячи экспонатов.
В России в это время губят искусство.
Художник-философ-мыслитель побеждает Рокуэлла-мизантропа.
«Та самая «слабохарактерность», которая в свое время заставила меня, двадцатилетнего юношу, солидаризироваться с далекими от процветания соотечественниками и прийти к выводу, что социализм — это лучшее (и по сути — единственное) средство удовлетворения их запросов, дает о себе знать и теперь. Она похожа на врожденный недуг, который временно исчезает, чтобы проявиться снова, на более поздней стадии жизни человека». (Р.К.).
Жизнь деятельного наблюдателя настолько насыщена, что временами искусством и философией он абсолютно отгорожен он мировых событий.
«Вот уже наступила середина июня 1933 года; с тех пор, как я поселился в Гренландии, истек почти год. О том, что происходило во внешнем мире, в Европе и Америке, я знал очень мало и не очень-то стремился узнать: я работал и жил своей, полной событий жизнью. О приходе к власти Гитлера, сыгравшего на невзгодах немецкого народа, я ничего не слышал». (Р.К.).
Любопытно, что пути неординарных людей зачастую пересекаются, пусть пунктирно, по касательной, но пересекаются, оставляя потомкам, читателям мнения первоисточника об отстоящих во времени встречах. «Дружба с Кнудом Расмуссеном открывала мне все двери. Задолго до моего приезда в Гренландию в 1931 году Кнуд Расмуссен закупил для меня восемь ездовых собак. Во время поездки за Саламиной я взял их. Это были замечательные, прекрасно натренированные собаки, белые как снег».
«Именно здесь, в Жуан ле Пэн, я встретил Айседору Дункан. Помню, что во время войны я видел, как она танцевала под звуки "Марсельезы", и хотя она, по собственному признанию, к тому времени была уже далеко не в расцвете сил, её танцы вызывали у меня и у всех других зрителей дикий восторг. В тот вечер она была великолепна; теперь же, конечно, сильно изменилась. Люди ради приличия проявляли к ней внимание, но очень часто ей приходилось сидеть в одиночестве. Однажды я подошёл к ней.
- Где это вы скрывались, мистер Кент? - спросила Айседора.
Я сказал, что был в горах и писал картины. Мне нравится там работать, добавил я.
- Уж вам да не понравится, - презрительно заметила она. - А зачем, собственно, работать?
Я попытался объяснить ей.
- Труд не имеет значения! - произнесла она высокомерно.
- А что имеет? - спросил я.
- Художественный жест.
Тем же летом, несколько позже, художник Уолдо Пирс, проживавший в Канне, пригласил меня в Ниццу, чтобы пообедать с ним и с Айседорой, которая, возможно, приведёт с собой ещё кого-нибудь. Она привела очаровательную русскую девушку, свою протеже. Айседора и Уолдо оживлённо и быстро говорили между собой по-французски, что весьма смущало русскую девушку и меня; однако вскоре и мы нашли общий язык: немецкий. Но едва мы обменялись двумя фразами, как Айседора повелительным тоном потребовала, чтобы мы прекратили беседу. Она не желает, чтобы в её присутствии говорили по-немецки. Мы всё более и более замедляли шаг, чтобы отстать от компании и, оставшись одни, сели на скамейку. Уолдо и Айседора (они ещё не скрылись из виду) встретили знакомых и стояли, беседуя с ними. Но вот мы поднялись и зашагали в их сторону.
Как только мы подошли к ним, они оборвали беседу. Айседора пристально посмотрела на нас, лицо её было искажено гневом.
- Ну, хорошо, - сказала она холодно и зло. - Возьмите её, если хотите. Но вам надо выплатить сполна всё, что я на неё потратила. Так сколько же вы за неё дадите? - неистово кричала она. - Сколько дадите?
Не знаю, что я ей ответил. Знаю лишь, что повернулся к ней спиной и ушёл, взяв под руку прелестную русскую девушку. С тех пор я Айседору уже никогда не видел." (Р.К.).
Ты читаешь эту биографию, как роман, как травелог. Ты странствуешь вместе с путешественником. Веришь взрослому, как чистосердечному ребенку. Упиваешься стилем, выверенным слогом, живописностью образов. Ни одного лишнего, неуместного слова. Тесные, компактные предложения. Только самые точные фразы. Предложения-цитаты. Единственно возможные обороты для выражения именно этой мысли. Заслуга отличного перевода? Возможно. Но таков и сам язык мысли автора: местами ощущаешь себя в мире образов Диккенса или Драйзера. В очень объемном, многогранном и многомерном мире, рождающем в снобистском обществе социалиста, пьющего яйца сырыми, и стоика, проводящего обряд крещения туземца племени яган на Огненной Земле.
Стоит все-таки перерыть библиотеку и отыскать своего «детского» Рокуэлла Кента, «Саламину», отцову голубую книжку с картинками…
И всё время, пока писался этот текст, не оставляла мысль, а Эдичка умыкнул название у Кента? [1]
(Р.Кент. "Это я, господи". Пер. с англ. И. Кулаковской, К. Чугунова. — М.: Искусство, 1965. —100 000 экз..)
--------
[1] Название книги Эдуарда Лимонова «Это я – Эдичка» (прим. ред.)
Комментарии
Рокуэл Кент
Прекрасный очерк. Несмотря на неприятие политических взглядов Кента, это один из моих любимых художников, и я считаю его одним из лучших пейзажистов и графиков прошлого столетия. Кстати, по иронии судьбы у меня сейчас две Саламины, и если автор живет в Соединенных Штатах, то могу одну из книг выслать по почте.
Добавить комментарий