Часть 2
Ночь на пустыню Негев опускается враз; как в театре, дается синий занавес, аляповато расшитый луной и звездами, – и никаких промежуточных сумерек. Взглянув на солнце и узрев появившуюся на небосклоне луну, я наконец сообразил, что день на исходе. Если даже поверну прямо сейчас, все равно до поселка не дойду и придется ночевать в пустыне. Обратный путь займет никак не меньше ночи. А если учесть, что я набил мозоли и едва передвигал ноги, то располагаться к ночлегу надо было немедля. Однако тропа делала заманчивую петлю, арканила гору – еще усилие, подтянуться, приподняться – и сделать кадр уже с другой, гораздо более высокой точки. Я сделал заветный кадр с «Мыса Каменного», как я нарек эту открытую мной мицпе, а меня все равно тянуло дальше, уже рукой подать до северного обрыва котловины. Было бы интересно пройти восемь километров поперек, найти место, где можно спуститься вниз, чтобы… О черт!.. – запнулся о камень. На ногах устоял, но от резкого движения в правой руке молнией полоснула боль, да так, что в глазах потемнело, – перед самым отъездом вдоволь намахался колуном на даче, готовя на зиму дрова, и что-то в плече основательно повредил – сигнал оказался достаточно вразумительным, чтобы остановиться, повернуть, наконец, назад.
Теперь я ступал осторожно, ставя ноги на подушки вздувшихся мозолей. Пустоватый рюкзак напоминал о себе нудной болью в плечах, пошатывало от усталости. Тропа, едва приметная днем, стала и вовсе неразличима. Вряд ли мне грозило потеряться в пустыне: слева ограничивала сама впадина, следовало идти краем и не слишком удаляться от нее, хотя тут было гораздо больше камней.
1
Ночь выдалась на удивление светлой: зависла где-то над Мицпе Рамоном полная луна, слабо на синем небе искрились звезды.
Заметно похолодало, ветер усилился. Я все еще вглядывался в пустыню, стараясь запомнить, впитать увиденное, – и вдруг она глянула на меня. И взгляд этот был глубоким, пронизывающим до самого дна души. Стыло и неприютно. Спиной, до мурашек на коже, ощутил присутствие какой-то враждебной силы… Невнятная тревога заставила обернуться: увидел мерцавшие из глубины пустыни фары. Гиены, их было четверо, двигались цепью. Кажется, они не торопились, перебирали лапами немногим быстрее меня, хотя известно, могут бегать со скоростью 60 км в час. Будь я даже в хорошей спортивной форме, драпать от них не имело смысла. Думаю, они подметили, в каком я состоянии. Забавно было, наверно, смотреть на мою походку командора со стороны: ноги поднимал высоко, ставил их махом на всю ступню. Я заставил себя выпрямиться, подтянул повыше рюкзак, попытался идти ровно. Они могли настигнуть меня в считанные минуты, но выжидали, понимая и то, что помощи мне ждать неоткуда, а сил, конечно, не прибавится.
Как же я чудовищно устал! Сколько-то прошел, позволительно устать, но тяжесть, что я тащил, была совершенно непомерной, будто навалилась вся накопившаяся по жизни усталость. Благоразумнее было признать, что я уже не тот, изменить привычки. Напротив, я источал бессильную ярость на свои ослабевшие ноги, на висевшую плетью руку, на все отказывающееся повиноваться тело. Подлое предательство. Не жалко, поделом… Я разошелся настолько, что считал заслуженным – мое жалкое тело, этого предавшего меня раба, скормить вечно голодным тварям.
Расстояние между нами сократилось, гиены забирали справа, прижимая меня к пропасти. Не глупые звери. Одна из них, самая крупная, – бандерша, как я определил, глянула в упор, подняла голову к луне, хрюкнула, закричала, как рассмеялась: «Ия-хо-хо-ха-ха!» И другие вторили ей. Дети сатаны понимали свое превосходство. Я остановился – остановились и они. Достал коробку с соком, отхлебнул…пошел, стараясь ступать твердо, идти прямо, чтобы вражье отродье не заподозрило, что силы мои на исходе. Теперь я их мог рассмотреть более отчетливо: один звереныш поменьше, подросток – его я окрестил Скинхед – и три взрослых особи. Круглые пегие ушки настороже, черные морды вниз, наизготовку; тянули носами надземный слой воздуха, будто искали на голой скальной поверхности какую-нибудь заслуживающую внимания съедобину. На минуту я даже как-то успокоился: у них своя жизнь, свои заморочки, прутся куда-то своим маршрутом, и до меня им нет никакого дела. Однако прижимали, приходилось забирать левее – пропасть неизбежно приближалась. Я убыстрил шаги. Начали вырисовываться очертания пещеры, мимо которой проходил вечером.
Я помнил о пещере, но полагал, что она гораздо дальше. До нее оставалось метров пятьдесят, рванул и уже был у входа, когда бандитская семейка приблизилась ко мне вплотную. Я видел раскрытые горячие пасти, из которых шел пар. Скинхед, изнемогая от бешенства, скреб передними лапами землю, рыча, захлебывался пеной, еще мгновение… прыгнет. Нажал на спуск сanon, надеясь, что вспышка напугает зверей. Вспышка уже неделю как барахлила, только мерцала, силясь вспыхнуть. Затвор в этом случае не срабатывал, но мерцание было довольно продолжительным. Вспышка замерцала как-то особенно ярко – агрессивный подросток вжался в землю, остальные метнулись назад, остановились на почтительном расстоянии. Нацеливаясь на молодого отморозка, я продолжал жать на спуск, и он тоже нехотя ретировался, догнал своих бандитствующих сородичей.
Тотчас я принялся таскать камни, забрасывал их внутрь, чтобы как следует замуроваться. Не забывал о предосторожности – под каждым камнем могла прятаться змея, но змеи, видимо, отправились по своим змеиным делам. Ночь – их время. Однако у самого входа я чуть не наступил на скорпиона. Скорее, это был мой старый знакомый скарпий, он упорно считал пещеру своей недвижимостью. Я подобрал ветку тамариска, которой уже воспользовался ранее, и теперь уже бесцеремонно выдворил незадачливого собственника за порог. Скорее всего, это был генерис, палестинский скорпион, один из немногих среди полутора тысяч видов, по-настоящему ядовитый, однако когда он шлепнулся на камень, поддетый веткой, мне стало как-то неловко перед ним.
С лихорадочной быстротой набросал в пещеру камней и уже катил последнюю основательную глыбу, как они снова объявились. Кажется, их стало больше. Да, подтянулось подкрепление. Семеро.
Они расположились метрах в десяти полукругом. Я снова нажал на спуск Сanon, вспышка замерцала не сразу, да уже и не так ярко, как раньше, – батарея на исходе. И реакция гиен оказалась не такой пугливой – чуть сгорбились, поджали хвосты, но не двинулись с места. Продолжая строчить вспышкой, я докатил глыбину, влез в пещеру. Вспышка погасла окончательно. Тотчас как по команде они ринулись за мной. Впереди безбашенный Скинхед. Я уже сидел за воздвигнутой мною баррикадой. Брошенный левой рукой камень, к моему радостному изумлению, попал в голову наглецу. Он взвизгнул, отпрянул в сторону, наскочил на случившегося рядом собрата. Тот ухватил его за бок – он заверещал, как обиженный ребенок. Большая гиена, бандерша, наверное, его мамаша, угрожающе захрюкав, бросилась на обидчика. Воспользовавшись как нельзя кстати случившейся разборкой, я заложил вход.
Полагая, что теперь в безопасности, растянулся на земле. Остро ныли в костях перетруженные ноги, болела увечная рука, лежать на камнях было чертовски неудобно. Укладывался и так, и сяк – уснуть, отключиться было недосягаемым блаженством… Вскоре меня затрясло от холода. Стуча зубами, достал палатку,
завернулся в нее с головой. Все равно колотун – мои ветхозаветные апартаменты продувались ветром. Настоящий пустынник здесь бы не поселился. Пещер в Негеве, слава богу, хватает, ходи, выбирай на свой вкус без всякой ипотеки.
Я слышал возню за стенами пещеры, хрюканье и сатанинский смех. По ногам тянуло сквозняком особенно сильно, и все казалось, что меня кто-то трогает за ботинок. Стало жалко ботинки. Они доставляли мне порядком хлопот: проходишь рамку контроля – всегда звенят. И тут, в пустыне, они оказались далеко не идеальной обувью. Сам, конечно, виноват. Надо было надеть шерстяные носки. Все равно жалко, жалко до слез… Столько протопал… А вот теперь сожрут. У этих тварей крепкий желудок, переваривает все, что туда попадает… Но железо им слабо... Значит, останется железячка, которую немцы вставляют в носок для жесткости, и несколько клепок.
Что еще?.. Останутся колышки от палатки, металлические замки рюкзака. Все прочее они переварят в своих гнусных желудках за 24 часа. Их уникальные челюсти давят три тонны на сантиметр. А зубы запросто крошат любые кости. Не надо ходить к гадалке, чтобы узнать, что со мной станется. Меня должно успокоить то, что я еще послужу удобрением для верблюжьей колючки, нет, бери выше, для ночной фиалки маниоллы или журавлика. Буду считаться пропавшим без вести, перестану существовать для родных и друзей, но я не исчезну вовсе, останусь необходимым звеном биогеоценоза до скончания веков. Блестящие перспективы!
Я сел, выдернул из-под себя рюкзак, пошарил в нем, нашел спички. Зажег сразу несколько – когтистая лапа просунулась в дыру, поскребла по земле. Подкоп – вот наглость! Я схватил камень, саданул по лапе. Несчастное животное завопило так, что я искренне раскаялся в содеянном. Заделал дыру и перекантовался в другое дальнее помещение моего убежища. Снова закутался в палатку и, постанывая, поплыл в заоблачном бреду. Боль впивалась зубами гиен, рвала на части тело, не было ни единой здоровой клеточки.
Вот она, геенна огненная. Смотри в корень, корень слова… А я был уверен: нет ада. Лично проверял. Гиеном – место в долине Кедрона. До единобожных иудеев на территории Иерусалима жили язычники, поклонявшиеся Молоху. Они приносили в жертву своему кровавому божеству младенцев. Бросали в огонь и, чтобы заглушить крики несчастных, неистово били в барабаны. Дурная слава у этого места: во времена Иисуса, сына Давидова, здесь была устроена городская свалка, постоянно дымились кучи мусора. Я же увидел на чистеньком зеленом газоне играющих детей. Где же тогда ад?.. Уж не во мне ли самом?
Одна гиена в потрепанной полосатой шубейке горбилась под ветром, стоя на трех лапах, поджав четвертую переднюю, раненую. Остальные лежали. Скинхед, готовясь к ужину, прокусывал, прощелкивал шерстку на бойцовских лапах, острил зубами когти.
В полусне-полубреду адские гиены уже рвали мое тело.
Эта хромоножка в шубейке трансформировалась в противную старуху, а я в мальчика Георгия. Я видел наш старый дом с линяющей штукатуркой, крашенный в печально розовый цвет. Наш тусклый двор с сараюшками и погребушками, асфальтовую лужайку, на которой цвели окурки и плевки, соседей, взрослых и детей. Мальчик Олег катался на новеньком, очень красивом велосипеде, а дети завидовали. Каждый бы хотел прокатиться на таком. И я стоял, и я мечтал прокатиться. «Безотцовщина! – прошипела противная старуха. – Чего тебе тут надо?» Я сжал кулаки и ушел. Еще и сейчас, достигнув возраста много старше моего отца, не привык к сиротству.
Это стылое ощущение навсегда. А тогда… Я держался за руку отца и жил в сказочно ярком и красивом мире. Но вдруг все померкло. Солнце очень редко освещало наш двор. Подрастая, все чаще сжимал кулаки. В нашем соцгородском зоопарке был особый этикет, по которому на «дай закурить!» следовало отвечать кулаком. Нет уж, лучше выбраться из подземелья. Выбрался. Зачем это мне опять?...
В моем полусне-полубреду оставался сторожевой фонарик сознания, я помнил правило: если перевернуться на другой бок, сон сменится. Перевернулся – сон сменился.
Я видел дворника. Он парил в черном плаще-крылатке высоко над Махтеш Рамоном. Помахивая розовой метлой, расчищал черные хлопья облаков. «Пеплопад, – объяснил он мне. – Прикинулся дохлым наш вулкан Рамончик – сам втихаря гадит по ночам. А убирать кому? Мне, конечно». Дворник помахивал метлой – небо на глазах светлело, становилось первозданно чистым. Как человек, воспитанный в духе материализма, я даже во сне не мог себе позволить усомниться в незыблемости законов гравитации. Что-то должно было объяснить этот дерзкий опыт дворницкой левитации. Присмотрелся и увидел: конечно же, хитрюга дворник подвязался тоненькими веревочками к журавлям, которые клином замедленно тянули к восточному краю Махтеш Рамона.
Я снова перевернулся на другой бок.
Опять на меня набросились гиены, но откуда ни возьмись появился дворник. «И-а!» – подставил он метлу. Скинхед, задев лапами за древко метлы, кубарем покатился. Хрюкнув, бросилась на дворника бандерша. «Получай!» – ловкий дворник-ниндзя крутнулся в воздухе, кончик метлы прямо в пасть – хрумс…
Перевалился на другой бок, как переваливается старый, обросший ракушками баркас.
Теперь я видел экзекутора-математика. На нем, как и много лет назад, допотопный коричневый в полоску костюм. Приподнимается на цыпочки, туфли скрипят. Аккуратно, взяв длинный мелок за кончик, рисует на доске цифирки. «А теперь выйдет к доске мой лучший друг Георгий, – косит бесцветным водянистым глазом. Математик почти не изменился, только пегая шерстка наросла на лице, круглые ушки на макушке, торчащий поверх нижней губы клык стыдливо прикрыт надушенным платочком. – Будешь решать задачу с тремя неизвестными. Мне нужен точный ответ. Пока не получишь, будешь стоять у доски. Хотя бы до скончания времен».
И опять, чтобы избавиться от этого кошмарного сна и войти в другой, я перевалился на другой бок…
Мягко коснулся лица солнечный лучик. Еще не открыв глаза, увидел свою комнату, склонившуюся надо мной чайную розу, которая частенько радовала меня неожиданно взорвавшимся красным цветком, услышал дыхание моего друга Найка. Пес лизнул меня за ухом, деликатно намекая, что пора выгуливать… какое-то краткое время я наслаждался сознанием, что вся эта фантасмагория с гиенами – бредовый сон. Однако в этом ощущении безоблачного покоя вдруг закралась тревога: что-то не так – ну да, конечно, моего друга Найка нет, похоронил. Открыл глаза – луч света, вполне настоящий, просачивался сквозь ветхую стенку пещеры. А что если попробовать ее расширить? Я схватил алюминиевый колышек от палатки, колупнул стенку. Чего бы мне ни стоило, я продолблю дыру, пролезу и потихоньку свалю черным ходом. Несколько ударов – и удачно поддетый камень отвалился, образовав небольшое оконце – я отшатнулся от него, ударенный ворвавшейся в пещеру волной утреннего света. Передо мной предстал во всей своей огромности и великолепии кратер Махтеш Рамон. Оконце легко было расширить еще, чтобы можно было протиснуться в него, однако что дальше? Дальше – триста метров отвесной стенки… Так расположена пещера, на что я надеялся?! Альтернатива такова: остаться в пещере и ждать спасения извне или последовать за этим камнем 300 метров вниз. Первый вариант я тотчас отмел: без воды долго не протянешь – мучительная голодная смерть.
Небо уже посветлело, солнце поднималось, ломая цепь обрывистых гор, растекаясь кровавой киноварью по всему восточному краю кратера; обнажены, цветисто светились глубинные недра – от радикально черного до охристого и бледно-розового, клубились пары, варилась геологическая история. Две с лишним сотни миллионов лет – человеческая жизнь – лишь мгновение, вспышка в ночи.
Я вернулся к своей баррикаде, вынул несколько камней, чтобы посмотреть на своих врагов, оценить соотношение сил. Из резко очерченных черных ноздрей шел пар.
Внимательные глаза смотрели в мою сторону. Сутулая так и стояла на трех лапах, поджав одну переднюю, как любимую, смотрела в мою сторону, мне показалось, устало и укоризненно. Мы встретились глазами, она покрутилась на месте, ища удобное между камней место, прилегла, лизнула ушибленную лапу. И это я понял как знак к тому, что осада предполагается длительная.
Я вынул из рюкзака свои запасы. Три яблока, апельсин, немного орехов. Побултыхал коробку с соком – есть еще с пол-литра. Подкрепившись, почувствовал себя вполне здоровым и крепким.
Вооружился алюминиевым колышком от палатки, полез к окошку. Желто-серый известняк сам расслаивался, стоило его поддеть, крошился, просыпался мелким щебнем и песком. Не составляло особого труда расширить оконце настолько, чтобы пролезть в него. Я работал неторопливо, увлеченно, находя удовольствие следить, как отлетают куски породы и с грохотом падают в пропасть. Не прошло и часа, как все было готово.
Несколько ниже, в метрах двух, я углядел каменный карнизик, удобный для последнего своего по жизни шага. Недолго думая, просунулся ногами вперед и спарашютировал на него, обрушив с собою груду камней. Путь назад был отрезан.
Добавить комментарий