От автора
Предлагаемая внимаю читателей статья была написана через год с небольшим после моей эмиграции из СССР. Опубликована в одном из ведущих изданий русского зарубежья, журнале «Форум», издававшемся в Мюнхене (1984, № 9, стр. 192-204). Текст воспроизводится с поправками и дополнением; к новой публикации подобран иллюстративный материал.
* * *
Борьба за власть между большевиками и эсерами – одна из самых захватывающих и вместе с тем наиболее искажаемых в Советском Союзе страниц современной истории. В советской печати – не только широкой, но и «узкой», рассчитанной вроде бы только на специалистов, - эсеры обязательно характеризуются как «реакционеры», «предатели», «банда убийц», «агенты Антанты». Что же касается исторической литературы русского зарубежья, то проблема борьбы большевиков и эсеров в ней не занимает того места, какого она заслуживает.
Партия социалистов-революционеров (кратко эсеров) образовалась в России почти одновременно с другой революционной партией – эсдеков, социал-демократов. Цели у обеих партий были одни и те же: построение социалистического общества. Но если социал-демократы, в соответствии с установками марксизма, именовали себя партией рабочего класса, который в то время составлял не больше 7 процентов населения страны, то эсеры, как наследники народовольцев, считали себя партией всех трудящихся, подавляющее большинство из которых составляло крестьянство.
Партия эсеров пользовалась гораздо большим влиянием, чем партия эсдеков. Она опиралась на более широкие слои населения, имела более гибкую организационную структуру и, допуская в своей среде разноголосицу мнений, не тратила львиную долю сил на внутрипартийную борьбу, как это приходилось делать эсдекам, у которых фракции большевиков и меньшевиков постоянно ссорились между собой.
В составе партии эсеров действовала строго законспирированная боевая организация. Она подготавливала и проводила террористические акты против тех представителей администрации, которые считались крайними реакционерами. Эсерами были убиты министр внутренних дел Сипягин, другой министр внутренних дел Плеве, московский генерал-губернатор Великий князь Сергей Александрович… Эсеры подготовили несколько покушений на царя, но они были предотвращены провокатором Евно Азефом, проникшим в руководство боевой организации.
Хорошо известно, что эсдеки – и большевики, и меньшевики – отвергали тактику индивидуального террора. Ленин неоднократно писал, что политические убийства ведут только к усилению реакции и к неоправданным жертвам в рядах революционеров. В этом, однако, лишь одна сторона правды. Мало кто в дореволюционной России одобрял террор. Однако и те, кто его не одобрял, видели в нем крайнее выражение народного недовольства существующими порядками. Поэтому, вопреки Ленину, невозможно отрицать, что террор сыграл немалую роль в создании тех настроений, которые привели Россию к революции 1905-го, и затем и 1917-го годов.
В 1908 году Азеф был разоблачен Владимиром Бурцевым – близким к эсерам историком и публицистом. Известие о том, что главарь боевой организации оказался агентом охранки, потрясло партию социалистов-революционеров. Эсеры утратили значительную часть своего влияния и престижа, их деятельность была почти полностью парализована. Однако со временем партия сумела преодолеть кризис и снова стала одной из ведущих политических сил в стране. После отречения от престола Николая II, в марте 1917 года, эсер Александр Керенский вошел в состав первого Временного правительства, а после реорганизации правительства – большинство мест в нем заняли эсеры, причем Керенский стал премьер-министром.
В России установился режим практически неограниченной политической свободы. Правда, такой «свободолюбец», как В.И. Ленин, утверждал, что «полной политической свободы нет у нас». Но и он признавал, что «такой свободы, как в России, сейчас нигде нет»[1]. Ленин разъяснял пролетариату (то есть партии большевиков), что не воспользоваться этой ситуацией для захвата власти было бы преступлением.
Захватив власть, большевики срочно стали уничтожать ту свободу, которая позволила им совершить переворот. Они закрывали небольшевистские органы печати. Производили аресты всех подозрительных. Разогнали избранное всенародным голосованием Учредительное Собрание. Создали грозную ВЧК, ставшую главным орудием подавления, основой карательной системы такого размаха, какого прежде не знала история. Целей своих большевики не скрывали: им надо было любой ценой удержать власть, свобода же была удобна для захвата власти, а не для ее удержания.
Опаснейшими политическими противниками большевики считали эсеров, против них и использовали все доступные им средства подавления.
Поставленные фактически вне закона, эсеры вынуждены были вести подпольную борьбу. Однако относительно средств и методов этой борьбы среди них не было единодушия. Эсеры много раз заявляли, что оставляют за собой право на вооруженную борьбу с большевиками; но тут же разъясняли, что они вовсе не намерены организовывать вооруженные выступления: только если вспыхнет стихийное восстание масс, они готовы его возглавить.
Такая непоследовательность объяснялась тем, что свою борьбу против большевиков они считали борьбой «внутри класса» и полагали невозможном использовать против них такие крайние меры, какие они использовали до революции против «вражеских классов». В частности, они не решались пустить в ход против большевистских лидеров такое испытанное средство борьбы, как индивидуальный террор.
Зато большевики каждый террористический акт против своих «вождей» немедленно объявляли делом рук эсеров и использовали его в качестве повода для новых беспощадных репрессий против них. Так, в июне 1918 года в Петрограде был убит Комиссар по делам печати В. Володарский. Террорист (впоследствии выяснилось, что им был молодой рабочий Никита Сергеев) скрылся, напасть на его след чекистам не удалось. Тем не менее было объявлено, что Володарский стал жертвой заговора партии эсеров.
30 августа 1918 года произошло сразу два террористических акта: утром в Петрограде был убит Председатель петроградской ЧК Урицкий, а вечером в Москве ранен Ленин. В обоих случаях террористы были задержаны. Один из них, поэт Леонид Каннегисер, оказался членом малочисленной группы «народных социалистов». По взглядам эта группа была близка к эсерам, но организационно никак не была с ними связана и действовала совершенно независимо. Другая террористка – Фанни Каплан.
О Фанни Каплан я опубликовал в 1983 году статью в «Новом русском слове», где приводил свидетельства «старого большевика» Виктора Еремеевича Баранченко, которые проверил по всем доступным источникам, подтвердившим достоверность его воспоминаний. Суть их в том, что Фанни Каплан была анархистской и к тому же она была почти слепа. В 1908 или 1909 году у нее в руках разорвалась бомба, которую она готовила для покушения на какого-то царского сановника, вследствие чего она потеряла зрение. Частично оно было восстановлено летом 1917 года после удачной операции в Харькове, куда она поехала из Крыма по совету Дмитрия Ильича Ульянова – родного брата Ленина. Однако и после операции у Фанни было восстановлено лишь силуэтное зрение, чем и объясняется тот факт, что, стреляя с трех шагов, она дважды попала Ленину в руку, а третий раз промахнулась. Почти стопроцентная слепота террористки исключала версию о том, что она могла быть использована в качестве исполнительницы заговора какой-либо организацией, тем более такой, как партия эсеров, имевшей в своем распоряжении достаточно средств и людей для осуществления любой акции такого рода.
Однако оба покушения – Каплан и Каннегисера – были приписаны эсерам, на которых и была обрушена основная тяжесть «массового красного террора».
Несмотря на все это, когда летом 1919 года армия Деникина подходила к Москве и для эсеров был особенно удобный момент выступить против большевиков, их руководители заявили, что партия временно прекращает борьбу «внутри класса», ибо видит главную опасность – в «реакции».
Казалось бы, у эсеров уже накопилось немало горького опыта, чтобы понять, что никакая реакция по суровости и жестокости подавления всех инакомыслящих не может сравниться с большевистской диктатурой. Но догматизм «классового» мышления имел такую большую инерцию, что оказался сильнее конкретных фактов. В Сибири эсеры вместе с большевиками боролись против Колчака, а в Причерноморье – против Деникина. Когда же одерживали победу, все плоды ее доставались большевикам, чему эсеры оказывались бессильными противостоять.
Все это привело к тому, что к концу Гражданской войны были разгромлены не только армии Колчака, Деникина, Врангеля, но и партия социалистов-революционеров. Большинство ее лидеров либо эмигрировало, либо томилось в застенках ЧК. Казалось бы, эсеры перестали представлять для большевиков какую-либо угрозу. Однако у большевистских лидеров было достаточно оснований думать иначе.
Если после октябрьского переворота эсеры боролись за власть Учредительного Собрания и на этом основании большевики объявили их врагами Советской власти, то в 1919 году руководство эсеровской партии выразило готовность признать Советскую власть и прекратить всякую нелегальную деятельность, если им будет предоставлено право легального существования и легальной работы. Вот как это предложение эсеров излагалось их непримиримым противником, крупным большевистским функционером Н.В. Крыленко:
«IX Совет партии предъявил Советской власти ультимативные условия: “Мы согласны разрешить наш спор с вами через свободно избранные советы. Дайте нам гражданские свободы, гарантируйте свободу выборов в советы, пусть эти свободно избранные советы соберутся и разрешат наш спор. Мы этому решению подчинимся”»[2].
Как видим, даже в изложении Крыленко позиция эсеров выглядит достаточно ясно. Они не враги Советов как власти трудящихся. Они лишь враги такого положения, когда одна партия, силой захватив власть, навязывает себя Советам, не дает трудящимся возможности свободно выбирать в Советы наиболее желательных кандидатов.
Большевики, конечно же, отвергли предложение эсеров, что Крыленко оправдывал «теми политическими и стратегическими условиями, в которых тогда находилась Советская Россия»[3].
Почему в критической ситуации великим народом должны руководить не свободно выбранные им представители, а кучка самозванных «выразителей» «интересов рабочего класса», Крыленко не объяснял, хотя в одном он был несомненно прав: положение большевиков в 1919 году действительно было критическим.
Однако в 1921-22 годах ситуация стала иной. Гражданская война окончилась. Стремясь как-то наладить жизнь в голодающей стране, большевики отказались от мысли о немедленно введении социализма; они взяли курс на новую экономическую политику (НЭП). На международной арене они стали добиваться признания Советской России, прилагали усилия к получению иностранных концессий. Столь привычный для них язык пулеметов приходилось менять на обычный человеческий язык, которым они владели намного хуже. В этих условиях оправдывать дальнейшее сохранение диктатуры одной партии становилось все труднее – во всяком случае, до тех пор, пока существовала другая партия, да не «буржуазная», а социалистическая, которая критиковала правление большевиков и предлагала свое решение стоявших перед страной проблем. Надо было окончательно ликвидировать эсеров как возможного политического противника и конкурента.
И вот 28 февраля 1922 года в большевистской печати появилось следующее сообщение:
«От Государственного Политического Управления.
Сообщение о контрреволюционной и террористической деятельности партии социалистов-революционеров.
В распоряжение Главного Политического Управления в последнее время поступил ряд важных и ценных материалов, подтверждающих имевшиеся давно сведения о террористической и боевой деятельности партии с.-р. в годы гражданской войны. За границей на днях опубликована брошюра Г. Семенова (Васильева), бывшего начальника центрального летучего отряда п. с.р. и руководителя террористической группы, организовавшей покушение на советских вождей, в частности на т.т. Ленина, Троцкого, Зиновьева, Володарского, Урицкого, и ряда экспроприаций. В этой брошюре, вышедшей под названием «Военная и боевая работа п. с.-р. в 1917-1918 гг.», сделаны обширные разоблачения о действительной роли п.с.-р. в гражданской войне и ее методах борьбы с Советской властью. Печатаемый ниже документ – показание одного из бывших крупных деятелей п.с.-р. Лидии Коноплевой, подтверждает данные брошюры Семенова.
В виду того, что имеющиеся в распоряжении Государственного Политического Управления материалы с несомненностью устанавливают преступления п.с.-р. перед пролетарской революцией, центральный комитет этой партии и ряд ее активных деятелей предаются суду Верховного Революционного Трибунала.
Государственное Политическое Управление призывает гражданина Семенова (Васильева) и всех с.-р., причастных к деяниям этой партии, но понявших преступные контрреволюционные методы борьбы, явиться в суд над партией социалистов-революционеров.
Президиум Главного Политического Управления.
Москва, 27 февраля 1922 года»[4].
В том же номере «Известий» и в «Правде» были опубликованы обширные показания Лидии Коноплевой, которая давно уже находилась под арестом. В них говорилось об организации покушения на Ленина, Урицкого, Володарского, то есть подтверждались все те обвинения, которые большевики постоянно выдвигали против эсеров, но которые сами эсеры решительно отвергали.
А на следующий день в «Известиях» стала перепечатываться брошюра находившегося в эмиграции Г. Семенова (Васильева), в которой с подробностями излагались те же факты, что и в показаниях Коноплевой.
То, что ЧК и ГПУ умеют выколачивать из некоторых подследственных нужные «признания», уже в то время не было слишком большим секретом. Поэтому показания Коноплевой немногого стоили. Однако брошюра Г. Семенова оказалась потрясающей сенсацией. Как проникли к нему агенты Дзержинского, какими угрозами и посулами заставили совершить предательство,– это долго еще будет оставаться тайной – до тех пор, пока не станут доступными для исследователей самые секретные архивные фонды КГБ. В одном лишь не может быть никакого сомнения: брошюра Семенова была так же инспирирована ГПУ, как и показания Коноплевой. В одновременности их появления, как и в том, что в предисловии к «исповеди» Семенова употреблена та же формулировка, что и в сообщении ГПУ («… по первому требованию Верховного Революционного Трибунала сочту себя обязанным вернуться в Советскую Россию и понести заслуженное наказание»[5]) видна работа режиссера, оставшегося закулисами.
Карты организаторов процесса были несколько спутаны теми шагами, какие Советское руководство предпринимало на международной арене. В Берлине пытались договориться о единстве действий представители трех интернационалов: Второго, Третьего и так называемого Двухсполовинного (Венского), промежуточного между Вторым и Третьим. Когда появилось сообщение о предстоящем процессе над эсерами, партнеры по переговорам заявили представителям Коминтерна, что подсудимым должно быть дано право свободного выбора защитников и, кроме того, должны быть даны гарантии, что им, по крайней мере, будет сохранена жизнь; в противном случае соглашение о единстве действий трех интернационалов окажется невозможным.
Разумеется, ни о каком единстве с западными социалистами большевики не помышляли. Но переговоры им были важны как средство, позволяющее «разоблачать» перед рабочими Запада «оппортунизм и предательство» социалистов-соглашателей.
Делегацию Коминтерна на совещании представляли Н.И. Бухарин и Карл Радек. Они поторопились дать требовавшееся от них обязательство, за что тотчас получили выволочку от Ленина, который квалифицировал предоставление обвиняемым права на защиту и согласие сохранить им жизнь как «политическую уступку, которую революционный пролетариат сделал реакционной буржуазии»[6].
Тем не менее, Ленин не считал возможным аннулировать подпись III Интернационала под достигнутым соглашением.
Социалисты западных стран направили на процесс своих защитников, и советские власти вынуждены были допустить их к участию в суде. В качестве адвокатов решили выступить крупнейшие представители международного рабочего движения: председатель Второго интернационала Эмиль Вандервальде, Теодор Либкнехт и Курт Розенфельд.
Люди эти были известны всему миру: десятки лет их деятельность привлекала к себе внимание широкой общественности.
Но это не помешало большевистским газетам обрушить на них поток самой непристойной брани. К их приезду в Москве была проведена особая подготовка.
«К вокзалу стекаются рабочие, работницы и пролетарская молодежь Москвы, -- живописали «Известия». – Вот перед группой рабочих плакат:
-- Долой Соглашателей!
-- Долой предателей рабочего класса!
-- Они нам ненавистны!
… На пути проезда Вандервальда устанавливаются шпалеры рабочих с многочисленными плакатами: «Адвокат контр-революции г. Вандервальд, когда же вы будете перед судом трибунала?» «Теодору Либкнехту: “Каин, Каин, где твой брат Карл?”, «Теодор Либкнехт, брось защиту недостойных, не позорь славных вождей рабочего класса, Вильгельма и Карла Либкнехта!»
… Перед Вандервальдом и его спутниками, как только они вышли на привокзальную площадь, предстал плакат с изображением красного слона и лающих на него двух маленьких желтых мосек. Вслед за этим к ногам Вандервальда работницами был брошен букет из крапивы и желтых увядших болотных цветов, воздух огласился свистками, ироническими возгласами. С подавленными улыбками, скрестивши руки, Вандервальд и его спутники уселись в закрытый автомобиль. Дежурившая у вокзальной площади конная милиция с трудом проложила дорогу автомобилю Вандервальда, вслед которому долго неслись свист и улюлюкание»[7].
На следующий день Вандервальде и его спутники посетили наркома юстиции Д.И. Курского и вручили ему декларацию. Они благодарили советские власти за защиту, но в то же время указали, что «принятые полицейские меры оказались бы лишними, если бы в коммунистической прессе … не помещались статьи, рисующие нас изменниками делу социализма, врагами русской революции и сообщниками контрреволюции за то только, что мы согласились взять на себя защиту обвиняемых в московском процессе… Дело идет не о том, чтобы спасти от заслуженного наказания людей, являющихся в действительности виновными. Но в настоящем процессе предстоит именно выяснить, виновны ли обвиняемые в инкриминируемых преступлениях»[8].
Но подобные «увертки оппортунистов» не могли, разумеется, воздействовать на настроение обрабатывавшихся в течение многих месяцев «широких масс пролетариата».
Судилище продолжалось почти два месяца.
34 подсудимых резко делились на две группы. В первую входили А.Р. Гоц, Е.М. Тимофеев, Д.Д. Донской, М.А. Лихач и другие члены ЦК партии эсеров. Они отрицали правомочность суда и называли его не иначе, как «расправой временно победившей партии над временно побежденной партией».
Вторую группу составляли Г. Семенов (Васильев), Л. Коноплева, К.А. Усов, Ф.Е. Ставская и несколько других действительных или мнимых членов боевой организации. Они охотно признавали себя виновными во многих злодеяниях, в том числе в подготовке и осуществлении покушений на Ленина, Урицкого, Володарского, Троцкого, Зиновьева. При этом они утверждали, что действовали с ведома и по заданию ЦК партии эсеров.
Защитники тоже делились на две группы. Н.И. Бухарин, М.П. Томский и ряд других видных большевиков взяли на себя защиту второй группы обвиняемых – тех, кто признавался в подготовке и совершении злодейских убийств. Бухарин и его товарищи по защите считали, что эти люди заслуживают всяческого снисхождения[9].
Другую группу адвокатов составляли защитники членов ЦК. В нее входили иностранные социалисты, а также некоторые беспартийные адвокаты, известные еще с дореволюционных времен. Председательствовавший Г.Л. Пятаков при открытии процесса заявил, что все эти защитники хотя и допущены к участию в процессе, но «не пользуются доверием суда».
Главным обвинителем выступил Н.В. Крыленко. Обвинителями были также А.В. Луначарский, М.Н. Покровский и другие известные большевистские ораторы.
Иностранные социалисты, с одобрения обвиняемых, уже через неделю демонстративно покинули процесс, заявив, что не считают возможным участвовать в суде, где чинится расправа, а не выясняется истина. Еще через неделю, с одобрения подзащитных, заявили о своем уходе и другие защитники членов ЦК, так что в итоге партия эсеров осталась совсем без защиты.
То, что обвинение шито белыми нитками, организаторы процесса скрыть не могли. Г. Семенов (Васильев) показывал, что сам был инициатором и организатором большинства террористических актов, которые якобы подготавливала и совершала его «боевая организация». Что же касается членов ЦК, то они, по признанию самого Семенова, либо возражали против проведения этих актов, либо отвечали неопределенно.
Впрочем, когда Гоц, Донской или Тимофеев просили уточнить, когда, где и при каких обстоятельствах Семенов обсуждал с ними эти вопросы, тот сбивался и настолько запутывался, что становилось ясно: никаких обсуждений вообще не было. В обвинительной речи, построенной почти целиком на показаниях Семенова, прокурор Крыленко должен был долго распространяться о несовершенствах человеческой памяти, которая может упускать «детали», из чего не следует, что ей нельзя доверять «в главном».
Однако о том, что «процесс» был заранее подготовленной комедией, яснее всего говорит даже не ход разбирательства, а приговор и опубликованное одновременно с ним постановление ВЦИК.
Как и следовало ожидать, большинство подсудимых были признаны виновными в терроре, шпионаже, проведении диверсий и приговорены к смертной казни. Но одновременно суд «возбудил ходатайство» о смягчении приговора «раскаявшимся» боевикам, а президиум ВЦИК, рассмотрев это ходатайство с молниеносной быстротой, постановил не только сохранить жизнь, но и немедленно освободить их из-под стражи. Эта сверхъестественная «милость» к «убийцам» большевистских вождей ясно изобличало сговор между судьями и судимыми провокаторами. К тому же, сразу после суда, помилованные эсеры-убийцы, получили большевистские партбилеты и были направлены на различные партийно-государственные должности.[10]
Что касается не раскаявшихся членов эсеровского ЦК, которые, если и признавали себя виновными, то только в том, что в борьбе с большевиками не были последовательными и отдавали ей недостаточно сил, то вынесенный им смертный приговор им ВЦИК утвердил. Однако исполнение его было отложено на неопределенный срок. Эту дань большевистское руководство должно было заплатить за подписи, поставленные в Берлине Бухариным и Радеком от имени Третьего Интернационала. Однако и из сохранения жизни лидерам эсеровской партии большевики извлекли максимум возможной политической выгоды. В решении Президиума ВЦИК простодушно разъяснялось:
«Если партия социалистов-революционеров фактически и на деле прекратит подпольно-заговорщическую, террористическую, военно-шпионскую, повстанческую работу против власти рабочих и крестьян, она тем самым освободит от высшей меры наказания тех своих руководящих членов, которые в прошлом этой работой руководили и на самом процессе оставили за собой право ее продолжать.
Наоборот, применение партией социалистов-революционеров методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти неизбежно приведет к расстрелу осужденных вдохновителей и организаторов контр-революционного террора и мятежа»[11].
Таким образом, лидеров эсеровской партии оставили в качестве заложников. Они могли быть расстреляны в любой день и час, когда большевикам вздумалось бы заявить, что эсеры «продолжают» борьбу с ними.
Этот приговор окончательно парализовал волю эсеров к борьбе. В январе 1924 года, убедившись, что эсеры больше не представляют никакой опасности, Президиум ЦИК СССР заменил смертный приговор заложникам пятилетним заключением.
Так был закончен этот судебный спектакль, оказавшийся лишь репетицией к другим, более пышным и грандиозным инсценировкам, в которых принимали участие многие из тех же лиц, но уже в других ролях.
Во второй половине 30-х годов Пятаков, Бухарин, а чуть позднее и сам Крыленко вынуждены были «признаваться» в «шпионско-диверсионной», «террористической» и иной «преступной» деятельности против «власти рабочих и крестьян». К сожалению, мы никогда не узнаем, вспоминали ли они, делая эти признания, давний процесс эсеров; сознавали ли, что являются жертвами той страшной системы, которую сами же создавали.
Добавление 2021 года:
После отбытия пятилетнего срока заключения каждый из осужденных членов эсеровского ЦК, постановлением ГПУ, отправлялся в ссылку на три года; затем ссылка продлевалась и фактически стала пожизненной. В 1937-м году, те из ссыльных эсеров, которые до него дожили, были снова арестованы, обвинены в «антипартийной», «террористической», «шпионской» деятельности и тотчас расстреляны. Такая же участь постигла и другую группу обвиняемых, то есть «раскаявшихся боевиков», ставших большевиками-ленинцами. Их поснимали с партийно-государственных постов, арестовали и присудили к высшей мере. В числе расстрелянных Лидия Коноплева, Григорий Семенов, Фаина Ставская и остальные «боевики», не успевшие умереть до рокового 1937-го года.
На сегодняшний день все участники той драмы – и жертвы, и палачи - «полностью реабилитированы за отсутствием состава преступления».
[1] В.И. Ленин. Сочинения 1917 года, Москва, 1937 г., т. 1, стр. 206.
[2] «Известия», 30 июля 1922 г.
[3] Там же.
[4] «Известия», 28 февраля 1922 г.
[5] Известия, 1 марта 1922 г.
[6] «Известия, 11 апреля 1922 г.
[7] «Известия», 27 мая 1922 г.
[8] «Известия», 28 мая 1922 г.
[9] «Известия», 3 июня 1922 г.
[10] Так, Фаина Ставская, сразу после суда была направлена на партийную работу в Крыму, где познакомилась с В.Е. Баранченко и вскоре стала его женой.
[11] «Известия», 9 августа 1922 г.
Комментарии
Стреляла ли Каплан в Ленина
"...За то, что еврейка стреляла в вождя,
За то, что она промахнулась"
Это из знаменитого четверостишия Игоря Губермана. Но действительно ли Каплан стреляла в Ленина? Сейчас существует довольно правдоподобная версия, что инициатором покушения была сама большевистская верхушка во главе со Свердловым. Но она появилась позднее 1984 г. Интересно было бы узнать, как сам автор статьи относится к этой версии.
Семен Резник
Семен Резник
Дорогой Игорь!
То, что Фанни Каплан стреляла в Ленина, является историческим фактом, в котором сомневаться не приходится. Проблема в том, что он не укладывается в ставшую модной в пост-советской России концепцию «еврейско-большевистской революции», что и приводит некоторых авторов к попыткам «реабилитировать» Фанни Каплан. Пример таких попыток можно найти в известной книге А.И. Солженицына «Двести лет вместе». В моей книге «Вместе или врозь?», написанной «на полях» этой дилогии, есть небольшая подглавка: «Русская смута: Фанни Каплан» (стр. 413-416). Приведу из нее короткий отрывок:
«Но об этом покушении он [Солженицын] едва упоминает, правда, дважды, зато настолько по-разному, что не поймешь – чья же это пуля достала большевистского главаря. То покушение Фанни Каплан – “эсеровские счеты”, (т. II, стр. 112), а то – “есть весьма убедительные соображения, что что Фанни Каплан вовсе не стреляла в Ленина, а схвачена была для “закрытия следствия”, удобная случайная жертва” (т. II, стр. 113).
Тут впору либо взмолиться, либо устроить демонстрация протеста: “Братцы, помилосердствуйте! Руки прочь от Фанни Каплан! Оставьте бедному еврею хотя бы ее! Он ведь семьдесят лет жил под этим проклятьем. ‘Злодейское покушение на вождя революции!’ ‘Яд кураре’. ‘Отравленные пули эсерки [позднее сионистки] Каплан’”.
Эти отравленные пули жалили еврея куда сильнее, чем отравленные колодцы во времена Средневековья. И все это, выходит, зря! Чуть потянуло другим ветром, начались перерождения: и вождь трудового народа стал четверть-еврей, и Каплан в него не стреляла – “по весьма убедительным соображениям”».
К написанному в книге «Вместе или врозь?» могу добавить, что версию о том, что в Ленина стреляла не Каплан, а кто-то другой, можно считать «творческим развитием» того, что было озвучено на процессе эсеров Лидией Коноплевой. Согласно ее лживым показаниям, террористический акт против Ленина был разработан по заданию ЦК партии эсеров и назначен на 30 августа 1918 года, так как стало известно, что Ленин в тот вечер будет выступать на одном из трех московских заводов, однако на каком именно – известно не было. Соответственно исполнители были посланы на три завода: на один Фанни Каплан, на другой эсеровский боевик Усов (сидевший тут же не скамье подсудимых), а на третий сама Коноплева. То, что в Ильича стреляла Фанни Каплан подавалось как чистая случайность: поехал бы Ильич на другой завод, в него стреляла бы сама Коноплева. «Творческое» развитие этих показаний впоследствии породило версию, что «на самом деле» на Заводе Михельсона, где выступал Ильич, была не Фанни Каплан, а Лидия Коноплева. А поскольку она из эсерок «переквалифицировалась» в сотрудницу ЧК-ГПУ, то можно экстраполировать дальше и делать ее исполнительницей задания самого большевистского руководства.
Ну, а что касается двустишья Игоря Губермана, то оно гениально при любом раскладе.
Семен Резник
Спасибо. Но я где-то читал (к сожалению, не помню, где), что этот выстрел в Ленина (кто бы ни стрелял) был результатом большевистского заговора, во главе которого стоял Свердлов. В его пользу приводились довольно серьезные аргументы. Вы об этом ничего не слышали?
Дорогой Игорь, статья о
Дорогой Игорь, статья о которой Вы пишите мне неизвестна. Вокруг покушения Каплан и ее личности накручено много всякого, среди других муссируется версия о заговоре Свердлова. Это самая нелепая версия, так как у Свердлова на большевистском олимпе были куда более авторитетные соперники, как Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев. Кто-то из них и возглавил бы партию, если бы Ленин был убить в 1918 году, а никак не Свердлов. Так что никаких личных мотивов у Свердлова быть не могло. Причастность его к делу Каплан состояла в том, что он распорядился расстрелять ее не на Лубянке, а в Кремле, а труп сжечь и пепел развеять, чтобы никаких следов не осталось. Это было продиктовано опасением, что могила расстрелянной Каплан могла бы стать местом поклонения для противников режима, как во времена Французской революции стала могила казненной Шарлотты Корде - убицы Марата. Расстрелял Каплан комендант Кремля Мальков, а трупп сжигал в бочке вместе с Демьяном Бедным, жившим в Кремле.
В высшей степени интересный
В высшей степени интересный матермал, и комментарии тоже.
Очень многого я не знала: ни о комедии суда, ни об организации протестов "Долой Соглашателей", ни о сожжении тела Каплан.
Но самым волнующим для меня оказалось то, как большевики захватили власть, пользуясь временно наступившей свободой.
То есть диктатура - в конечном счёте - появилась именно благодаря демократии.
Классический пример парадокса Поппера: неограниченная толерантность ведёт к исчезновению толерантности, поскольку терпимость к нетолерантности приводит к повсеместному распространению последней.
О том, как Павел Дмитриевич
О том, как Павел Дмитриевич Мальков лично расстрелял Каплан, затем, вместе с Демьяном Бедным, запихал ее труп в бочку и сжег, он, с большой пролетарской гордостью, поведал в своей мемуарной книге «Записки коменданта Московского кремля», изданной в 1959 году изд-вом «Молодая гвардия». После смерти автора (1965) книга была переиздана (1966) «в творческом содружестве с кандидатом исторических наук А. Я. Свердловым». «Творческое содружество» Андрея Свердлова с умершим автором выразилось в том, что из текста исчезли некоторые шокирующие подробности. Расстрел Фанни Каплан в книге сохранился, а все, что связано с ликвидацией трупа российской Шарлотты Корде, из нее испарилось. Третье издание «Записок» П.Д. Малькова появилось уже в период перестройки (Воениздат, 1987), но в нем воспроизведено не прижизненное издание книги (1959), а посмертное, то есть «творчески» обработанное А.Я. Свердловым.
Об обработчике имеется довольно обширная статья в Википедии, которая может стать сюжетом нескольких детективных романов.
Андрей Яковлевич Свердлов был сыном председателя ВЦИК Я.М. Свердлова, но уже в восьмилетнем возрасте лишился отца. Едва повзрослев, он связал себя и свою судьбу с карательными органами, где дослужился до очень высокого чина полковника госбезопасности. Это не мешало ему в тесном кругу близких друзей резко высказывался о советских порядках и даже говорить о том, что Сталина надо убить. Был арестован в 1935 и вторично в 1937 году, но оба разы выходил сухим из воды. Как сказано в Википедии, «возможно, все объяснялось тем, что его роль в этих инцидентах была заранее определена (его подозревали в провокаторстве)». И дальше: «по свидетельствам ряда своих подследственных (в частности, Анны Лариной, жены Н. И. Бухарина), активно применял пытки и издевательства над своими бывшими приятелями, попавшими к нему на допрос в качестве врагов народа». И еще дальше: «Знавшая его с детства Светлана Оболенская, дочь Валериана Осинского, даёт ему в воспоминаниях эмоциональную оценку: «Андрей Свердлов — предатель, гнусная тварь, завербованный НКВД, закладывавший, допрашивавший и губивший своих друзей, всех, кого прикажут. <…>Хана Ганецкая, дочь известного революционера Я. Ганецкого, из той же компании, что и Андрей с нашим Димой, была арестована. Когда её ввели в кабинет следователя, и она увидела Андрея, с криком радости бросилась к нему, уверенная, что сейчас-то всё и разъяснится — они с Андреем хорошо знали друг друга. А тот отбросил её с криком: “троцкистская сволочь!”»
Третий раз Андрей Свердлов был арестован в октябре 1951 года, теперь уже всерьез, – по делу о сионистском заговоре в МГБ СССР. Это «дело» раскручивалось параллельно с делом врачей и было одновременно с ним прекращено после смерти Сталина, после чего А.Я. Свердлов продолжал работать в НКВД.
Уйдя из органов по выслуге лет, А.Я. Свердлов стал сотрудником Института марксизма-ленинизма, защитил кандидатскую диссертацию, а также – совместно с Я.Н. Матусовым -- стал писать историко-детективные повести о подвигах чекистов. Приложил он, как мы видели, руку и к воспоминаниям П.Д. Малькова.
Мальков, кстати сказать, по сведениям той же Википедии, был арестован в 1936 году и оттрубил в ГУЛАГе 10 лет. Вторично загремел в 1948 году и был приговорен к 8-ми годам, из которых отсидел больше шести лет. Был освобожден 28 октября 1954 года и, конечно же, реабилитирован. В «Записках коменданта Московского Кремля» об этом не упомянуто. Вероятно, из большевистской скромности.
Знакомишься с такой
Знакомишься с такой информацией - слов просто нет...
Добавить комментарий