Окончание. Начало в № 3 (86) 2007 г.
О стихах по случаю юбилея
Как уже было сказано, автор книги одновременно и артист, и писатель. Эту свою раздвоенность, перерастающую в изгойство, он постоянно подчеркивает и выпячивает как особую мету: сей есть рыцарь Бертран, принц Гамлет вкупе с принцем Гарри, Чацкий, Вазир-Мухтар-Грибоедов, Просперо... короче, человек не вполне «нормальный», отличающийся от прочих, может быть, даже слегка «сдвинутый». В театральной среде такому вдвойне трудно. Актер, как тоже уже говорилось, ради роли пойдет на все. Самый прямой путь — попасть в доверие, а еще лучше в дружбу к Монарху, не гневить и ублажать его помощников. Гордому человеку, оказавшемуся в шкуре актера, положено смириться. Вон сам Черкасов, как рассказывают, с коротышкой Сталиным разговаривал стоя на коленях, дабы не слишком возвышаться над ихним величеством. Знаменитый Полицеймако, получив роль Эзопа, заливаясь слезами, целовал руки расщедрившегося Монарха. А лишенный соображения актер Р. на замечания Дины Ш. по поводу его чтецкого репертуара не находит ничего лучшего, как огрызнуться, что, слава Богу, хотя бы в этом он ей не подведомствен. Обида. Если ты не подведомствен, так убирайся туда, где твое ведомство. Но в том-то и дело, что вся радость для артиста Р. была в его «двойственном», «пограничном» положении, он угнездился в щели между писателями и актерами. И вообще был у него свой мир актера-чтеца, режиссера, филолога, поэта. Числил он себя, как мы понимаем, по ведомству искусства, а не по ведомству Дины Ш. и их общего театрального Монарха, любимого и почитаемого обоими. Да, да, говорю без издевки: артист Р. любил Гогу — «умудренного и инфантильного, скрытного и наивного, непредсказуемого и неразгаданного». Чего стоит рассказ о получении Театром почетного Знамени? Перед сей акцией Мастер устроил грозный разнос коллективу, утратившему, по его мнению, свое высокое мастерство. В отличие от гельмановской пьесы, от Знамени отказываться не стали, но народ понял, что на лаврах почивать рано. Воодушевленно артист Р. рассказывает о репетициях Мастера, о том, как спектакль тот строил как дом — сцена за сценой, отталкиваясь от фундамента — самой первой, начальной, сверяя по ней все дальнейшее...
Но даже при этой любви и при этом восхищении (которые все же лучше обозначить словосочетанием интерес к личности) задание, полученное от «коллектива» во время японской гастроли, написать для Монарха юбилейный поздравительный стих, не вызвало в артисте Р. большого подъема. Все же причислял он себя к шестидесятникам, и был по духу и мыслям человеком свободным. Да и кому хочется заделаться присяжным поэтом, акыном, воспевающим, льстящим, зарабатывающим дивиденды?! На память тут же приходят бледные, вынужденные, буквально вырванные насильно (плата за сына и мужа) «сталинские» стихи Ахматовой, и в пику им — гениальный злой шарж Мандельштама, самоистребительная, но и живительная акция раскрепостившегося человека. Прислушаемся к себе: мы бы взялись? Минута на размышление... Есть ведь и достойная позиция... вот Пушкин в «Стансах», он Николаю не льстит — он его учит, на примере великого предка показывает царю, каким следует быть, чего от него ждут...
Стих артиста-писателя Р. получился сдержанным, хорошо сработанным, если и верноподданическим, то в меру. Но сама двусмысленная ситуация написания оды, к тому же Монарху, от которого ты в конце концов ушел, гнетет и требует вытеснения. Друг и «душевный близнец» автора (l’anima gemella по-итальянски) критик Станислав Рассадин как-то сказал ему, что актерская среда «сломала ему хребет». Сломала не сломала, но свой след оставила; помещая свою оду Монарху в ряду прочих поздравительных виршей и делая это почти в самом конце гастрольного романа, автор не только подводит композиционную черту под рассказом о пребывании в Японии, завершившимся чествованием «звездоносного» Мастера, но и хочет быть честным перед собой и читателем.
О Блоке, Ахматовой... и Шекспире
Александр Блок, как представляется, еще один двойник автора. Поэт, драматург, создатель театра, в котором Рецептер будет служить, создатель драмы, которую Владимир Эммануилович поставит на сцене. И сыграет в ней, в этой странной, совсем не сценичной пьесе, роль «рыцаря-несчастье» Бертрана. К Блоку тянутся многие нити романа. Открывается новое. Так, старая актриса Нина Лежен в устном рассказе (письменные «редактировали») говорит о вражде Мейерхольда и Блока, первый ратовал за новый революционный театр, второй — за традиции, простые «мелодраматические» сюжеты. В результате Блоку так и не дали поставить «Розу и Крест», хотя он уже начал репетировать с артистами БДТ, впервые выступив в роли режиссера... Мейерхольду потом отлилось. Вообще мудрее всех вел себя Станиславский, который выгнанного отовсюду своего бывшего ученика, а затем театрального врага пригрел у себя в театре накануне его окончательной гибели. Прав Толстой: нескончаемую цепь зла можно прервать только акцией добра. Еще новое: останки Блока в конце войны были перенесены со Смоленского кладбища на Волково поле, где создавались так называемые «Литераторские мостки» для достойного окружения семьи Ульяновых, похороненных на Волковом... И здесь политика? Самое неожиданное для всех почитателей Блока известие — о существовании его внебрачной дочери Али-Пали, Александры Павловны Люш.
Накануне смерти в 2003 году Ирина Пунина обнародовала «сюжет» о своей встрече с Марией Сергеевной Сакович, врачом и конфиденткой Блока, удочерившей и вырастившей сироту. Сакович подтвердила отцовство поэта в отношении своей воспитанницы. 2
Встречу инициировала и на ней присутствовала Анна Ахматова, для которой все связанное со «знаменитым современником» было магнитом.
Блок и Ахматова — тема захватывающая. Автор романа, естественно, не может ее не коснуться. Из неизвестного: по рассказам Сакович, Блок в предсмертном бреду говорил об Ахматовой: «Хорошо, что она не уехала».
Писателя и артиста Р. связывало с Ахматовой многое. Начать с того, что родился и рос он в Ташкенте, городе, где поэтесса провела годы эвакуации, который знала и любила. Объединяли их также город Питер, Пушкин и Блок, общая писательская судьба, взаимный интерес друг к другу. Именно для артиста Р. Ахматова предназначала чтение «Поэмы без героя», с ним вела разговоры о загадке еще одного актера и сочинителя — Шекспира. «Кто выйдет на поклон вместо Шекспира?» — этот шутливый ахматовский вопрос часто повторяется в книге. Ахматова не верила, что бедный актер из Стратфорда, к тому же не умеющий правильно написать свою фамилию и оставивший жене «вторую по качеству кровать», мог написать «Гамлета» и «Макбета». Вдобавок она считала, что две названные трагедии написаны совсем другой рукой, нежели полные лиризма «Ромео и Джульетта». Однажды артист Р. Ахматовой «подыграл», логично и стройно доказав, что за спиной артиста Ш. (Шекспира) скрывается некто высокопоставленный, напоминающий принца Гамлета. Получилось убедительно. Ахматова даже потребовала об этом написать. Не вспомнил ли в этот момент артист Р. про своего двойника, писателя Р.? А то ведь обидно, когда за актером не признают возможности быть писателем. Да и обязательны ли положение в обществе, блестящее образование и родовитость, чтобы сочинить что-то стоящее? А происходивший из семьи обойщиков Мольер, кочевавший с бродячим театром? А выходец из чиновников, не кончивший курса Островский? Николай Гоголь, чье образование ограничилось Нежинской гимназией? А сама Ахматова, чьим «университетом» были книги?
Вскоре после этого разговора Ахматова умерла, и, если ее теория была верна, ей, по словам Р., предстояло встретить того, кто не выходил на поклон, посылая вместо себя Шекспира.
Ибо сильна как смерть...
Трах-тибидох-трам-та-тах — и человек умирает. От болезни, от душевных потрясений, от собственной руки... В книге приведен целый мартиролог артистов БДТ, знакомцев и друзей автора. Молодые и не очень, они ушли из этого мира, как уйдем и мы.
Чем можно ответить на вызов смерти? Ничем. Она играет в одни ворота и всегда побеждает. Но... еще в ветхозаветной, хотя и вечно юной «Песне Песней» смерти противопоставлена любовь — как единственное, что равно ей по силе. И этой совсем не новой истиной одушевлен гастрольный роман.
Семен Розенцвейг — еще один двойник автора, музыкант, композитор, руководитель театрального оркестра. Наверное, создавая своего героя, писатель Р. опирался на подлинные факты биографии близкого друга, музыканта БДТ. Откуда, как не из жизни, выхвачено любимое Сенино словечко-приговорка «невэтомдело»?! Но художник творит «правдивую легенду» и «легендарную правду». Поэтому, соглашаюсь с Розенцвейгом, что дело не в этом, не в реальной истории, как она протекала на самом деле. История любви, приключившейся в Японии с пожилым, давно и благополучно женатым, любящим своих двух детей Сеней Розенцвейгом, теряет очерковость и приобретает метафоричность. А сам герой, даже уйдя из жизни, не умирает. Такова природа романа, дающая объем, контекст, отсвет жизненным перипетиям и фактам.
Любовь как то, что неотвратимо и неподведомственно, что не вмещается в границы физиологии, хотя жаждет обладания, что делает человека уязвимым и одновременно бесконечно свободным...
Еще двое из окружения автора в той же гастрольной поездке «крутили роман» с японскими девушками. И что же? Гастрольные романы в любовь не переросли, остались интрижкой, по-современному — «сексом». У Сени и русистки Иосико была любовь. Как проверить? Проверяется жизнью.
Недавно встретила в книге о Пастернаке такую мысль в связи с Ивинской: поэт-де открыто делал то, что другие делали таясь. Приводится пример с тайным домом свиданий для научной элиты, существовавшим в то время. Мне кажется, что пример из другого ряда. Случай с Ивинской перерос границы интрижки на стороне, тем более похода в «дом свиданий». Здесь уже пахло не адюльтером, а «почвой и судьбой». И расплачивались за любовь не наличными, а свободой и жизнью.
У Розенцвейга и Иосико начиналось все с совместной утренней пробежки по палубе парохода, плывущего в страну Восходящего солнца. «Я люблю вас, сенсей», — фраза Иосико прояснила для обоих природу их чувств. А кульминацией их отношений «через океан» стал бунт «маленького человека», скромного и осторожного Семена Ефимовича. Когда-то в Японии, сказав близкому другу опрометчивое слово о Мастере, Семен Розенцвейг возвратился и исправил свою «политическую» оплошность. Тогда дело не касалось самого для него дорогого — Иосико. А когда коснулось... Представитель одной уже нами упомянутой организации требует, чтобы С.Е. открыл, что за письмо и пакет были ему вручены неизвестными японцами на проходной театра. И тут С.Е. «взорвался, как настоящий трагик, и из тихого интеллигента превратился в «зверя рыкающего»: — Нет! Нет! Нет! — закричал он, вскочив и размахивая руками. — Не трогайте!.. Это — мое!.. Не подходите!.. Я не хочу знать, что вас интересует!.. Ничего вы от меня не услышите!.. Ни одного слова! Вы не смеете сюда касаться!.. Это — святое!.. Это — не ваше дело!.. Нечего устраивать мне допросы!.. Хватит издеваться!.. Довольно!.. Вы не смеете! Не сметь! Не сметь!..».
Лирическая тема Семена Розенцвейга — сольная, тонкой иглой прошивающая весь роман. Попутно возникают другие. Писатель Р. вспоминает давнюю пражскую любовь, балерину Ольгу Е.; любовь, словно посланная небом, оборвалась в самом начале — в марте 1968 года театр вернулся с гастролей, и по его следам уже шли советские танки. Своя история любви, пошатнувшая его психику, была у Гриши Гая; он слег еще до поездки в Японию и не сыграл в «Амадее» роль императорского библиотекаря. А Блок и Ахматова? Разве не любовью называется то, что связывало этих двух поэтов? Есть в романе место: в 1927 году муж Ахматовой Николай Пунин привез в Японию экспозицию советских картин. В число экспонатов он включил портрет Ахматовой работы Петрова-Водкина. Приводятся строчки письма из Японии: Пунин пишет, как в чужой стране ее лицо взглянуло на него с портрета... И это тоже любовь.
О детях — своих и чужих
Еще один возможный ответ на вызов смерти — дети. Ведь дети несут нашу частицу дальше, в будущее, в них залог продолжения нашей с вами жизни (как и жизни всего рода человеческого). Тема детей нарастает в романе постепенно, обрастая вариациями, — как фуга. Вначале крошечный ручеек: у дочки Дины Ш., Елены, неприятности. Она пишет стихи, которые печатают заграницей. Талантливая дочка на горе мамы не хочет быть «подведомственной». А вот другой поворот темы. Старшая дочь Гриши Гая уехала в Израиль, там развелась и умерла... Остался маленький сын... с кем он? кто его растит? Ближе к концу тема сироты, приемного ребенка обретает силу. Бездетный Блок, оказывается, оставил после себя дочь. Ее воспитала чужая женщина. Внебрачные дети, дети выросшие вдалеке от реальных отцов, не знающие их и ими не знаемые. Есть они у актеров театра, есть у самого Мастера, и есть у артиста Р, узнавшего об этом совершенно случайно от «красивой докторицы», уезжающей в Австралию. «Незаконного» сына Мастера, которого на похоронах подвели к гробу отца, зовут Гриша. Возникает неслучайное созвучие с Григорием Незнамовым, героем «Без вины виноватых» Александра Островского. И вспоминаешь, что здесь, в этой же книге, мы читали, что Блок предлагал нарождающемуся театру ставить вещи простые, мелодраматические, типа «Потерянного сына», из которого потом выросли «Без вины виноватые». Рифмы, рифмы... а их, как сказал понимающий в этом автор, подбирает сама судьба...
Вот еще одна рифма.
Младшая дочь Григория Гая выросла и пошла работать в Театральную библиотеку, которую, к тому же, можно назвать Императорской, так как создавалась она по приказу ее императорского величества Елисаветы Петровны. Стало быть, дочь Гая, которому не суждено было сыграть в Японии роль императорского библиотекаря в спектакле «Амадей», сыграла эту роль в жизни.
Большая ли разница — твой ребенок или чужой, если женщина, его мать, тобой любима?! Пусть нет в нем твоей крови и твоих генов, но ее-то — есть!
Балерина Ольга Е., по дошедшим до автора слухам, вышла замуж, родила мальчика и девочку. Мальчика и девочку родила и Иосико, также со временем вышедшая замуж в своей Японии.
Поразительное открытие делает Семен Розенцвейг в самый момент своего ухода из этой жизни: «...он успел догадаться, что в каком-то новом и высшем смысле это и его дети». Великая мысль. На ней мне и хочется остановиться в своих размышлениях, навеянных грустной, умной и очень поэтичной книгой Владимира Рецептера.
Да, хотела сказать, что в книге много забавных эпизодов и захватывающих судеб больших и малых артистов знаменитого театра. С удовольствием их читала, но они лишь косвенно попали в поле моих размышлений.
1. В. Рецептер. Жизнь и приключения артистов БДТ, М., Вагриус, 2005.
2. Матерью девочки была Александра Кузьминична Чубукова.
Добавить комментарий