Имя талантливого поэта Андрея Клёнова было хорошо известно любителям поэзии в послевоенные годы.
Желтый берег, плоты,
Рыжих сосен семья -
Узнаю - это ты,
Детство, юность моя.
Линь пройдет, а за ним
По воде кружева...
Сколько лет, сколько зим!
Ты со мной, ты жива!
В струнах тонет рука!
Струи выпили грусть.
Это Веседь-река
Белорусь, Белорусь!..
- так писал Клёнов о своей родине - Белоруссии, "крае скромном и тихом, крае неприхотливом".
У Клёнова много стихов о войне. Он прошел всю войну от Старой Русы до Берлина, "сапогами намерив полсвета". Ушел на фронт мальчишкой, а вернулся "землёй пропахший и обожжённый свинцом". Начал рядовым, закончил старшим лейтенантом. Пока он воевал, под Минском, в Тростенце, была уничтожена его семья, погибли отец и мать. О родителях, о матери он вспоминал постоянно.
Пожар в окне все шире,
Как рассвет,
На гулких плитах
Цокают копыта...
Мне хочется домой, а дома нет,
Мне хочется к тебе, а ты убита...
- это из стихотворения "Берлин горит". Страшная картина смерти родителей преследовала его повсюду:
Они не отзовутся - не зови:
до самой ночи шевелилась яма,
и бедное, в испарине, в крови,
всех дольше умирало слово — мама.
Много раз поэт возвращался к теме гибели 6 миллионов евреев во 2-ой мировой войне. Вот стихи о Треблинке из поэмы "Еврейский реквием".
Бор без сосен,
бор без вёсен, -
здесь земля
росы не просит.
Ни подснежника,
ни почки, -
в ямах доченьки,
сыночки...
За руки
отцы и дети
уходили
в ямы эти...
Солнце
плавилось и слепло
от развеянного
пепла.
Здесь метели
поседели,
ёлочки
окаменели...
В начале 1957 г. у Клёнова вышел сборник стихов "Неназванная книга". Он подарил её нам с мужем, а также, шутки ради, нашему пятилетнему сыну, надписав: "Сергею, Любе и Андрею Кузнецовым - будущим соседям по 2-ой Рапопортовской с дружбой. А.Клёнов. 25/III-57г."
В том же 57-м году мы стали соседями, поселились в доме ЖСК "Московский писатель" у метро "Аэропорт". Нынче адрес нашего дома - улица Черняховского, 4. А тогда, в конце пятидесятых, он значился под номером 7/15 по 2-ой Аэропортовской улице. Откуда же взялась Рапопортовская? Все очень просто. В доме, в большинстве своём, поселились писатели, не занимавшие официальных постов, хотя и хорошо известные читателям. Они не надеялись получить бесплатную жилплощадь, так что приходилось раскошеливаться на кооперативную квартиру.
Мы избежим здесь рассуждений о месте евреев в советской литературе. Скажем лишь, что среди членов кооператива евреев было достаточно, думаю, не меньше половины. Одних только Гинзбургов в доме проживало трое: Лев Гинзбург, Александр Галич и Лазарь Лагин (автор "Старика Хоттабыча"). Как легко заметить, многие литераторы печатались под псевдонимом (попробуй издай книгу под вызывающе еврейской фамилией!) Но сами-то писатели хорошо знали имена своих будущих соседей. Вот кто-то из остряков и поспешил переименовать улицу Аэропортовскую (где вы здесь нашли лётчиков?) в Рапопортовскую.
Но вернёмся к Андрею Клёнову. Вскоре после переезда произошла с ним пренеприятная история. Клёнов въехал в наш дом неженатым, но спустя несколько лет надумал создать семью. Как старый холостяк, невесту выбрал молодую и фигуристую, из кордебалета Театра оперетты. Узы брака, по настоянию тестя, заключали в синагоге. Однако соблюдение национальных традиций не привело к прочной семье: сразу после свадьбы молодые начали ссориться, а вскоре последовал развод.
Слух о "подвигах" Клёнова дошел до высоких партийно-писательских организаций. Вышестоящих, конечно, не волновал сам факт развода: мало ли разводов, да и чего похлеще, случалось среди "глашатаев партии". Руководство вывела из себя, просто взбесила, синагога. Советский поэт, призванный воспитывать молодежь в коммунистическом духе, - и вдруг такое! Православную церковь могли бы ещё стерпеть, но синагогу! Было заведено разгромное "дело". Клёнова исключили из Союза Писателей. Правда, спустя некоторое время, восстановили.
Такое вот происшествие. Смешное и грустное. В доме поговаривали, что эта история явилась последней каплей, укрепившей Клёнова в решении эмигрировать. Но это неправда. Никакой "последней капли" Клёнову не требовалось. Решение покинуть страну возникло у него давно и было твёрдым. В Москве у известного поэта имелось всё: квартира, машина, выходили книги. Но Андрей с юности ненавидел "советскую действительность": атмосферу страха, несвободу, лицемерие, невозможность писать то, что думаешь и чувствуешь. По характеру осмотрительный и осторожный, Клёнов не был диссидентом, но стихи его (те, по большей части, что держались в памяти), были по-настоящему диссидентскими. В них не найти ни грамма осторожности, никакой оглядки. В них он смел, честен и бескомпромиссен.
В то время получить разрешение на эмиграцию (и то - только в Израиль) было ой как нелегко. Получали его единицы. Много было отказников. Несмотря на трудности, Клёнов настойчиво добивался своего. К концу 1972 г. дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки. В те дни каждое утро из ворот дома на Рапопортовской выезжал мышиного цвета жигулёнок. Весь день он колесил по заснеженной Москве - сперва в ОВИР на Кировской, потом в Союз писателей на улице Герцена, затем - в нотариальную контору, в райотдел милиции... У водителя был сосредоточенный и вместе с тем какой-то отрешённый взгляд. Нет, он не нарушал правил уличного движения, - но мысли его были далеко, а губы неслышно шевелились.
Разъезжая по предвыездным делам, Клёнов сочинял стихи:
Прощай, бесправная Россия!
Я покидаю мой порог,
Мою неволю, мой острог,
Мой унизительный оброк...
Жигулёнок сворачивал с улицы Герцена на Садовое кольцо и выезжал на площадь Маяковского. Поэт продолжал прощание с Россией:
Прощайте, хищники и гады,
Доносчики и казнокрады,
Труда ударные бригады,
Прописки, пропуски, ограды,
Заградпосты, погранотряды,
Парторганы, партаппараты,
Партроботы и просто каты...
Слова-ужи и акробаты,
Литературные кастраты,
И мириады синих мух,
Глушилки, режущие слух,
На Красной площади парады,
Антисемитские тирады
И беспросветно спёртый дух!..
Стихи эти Клёнов не записывал. Боялся: обнаружат - и тогда не видать ему свободы, ехать придётся не на Ближний Восток, а куда-нибудь по направлению к Дальнему.
После бесконечных мытарств разрешение на выезд было, наконец, получено. В феврале 1973 г. Андрей Клёнов, вернув себе свое подлинное имя, Аарон Купершток, вылетел из Москвы. Сойдя с самолета в аэропорту Бен Гурион, он не устремился, как другие пассажиры, к таможенному контролю, а примостился на краю какой-то скамейки, достал заранее заготовленную бумагу и записал "Прощание с Россией". Записав, почувствовал огромное облегчение. Голова была свободна для новых стихов и новых впечатлений, и он лёгкой, раскованной походкой направился к таможенникам...
Клёнов был одним из первых жильцов нашего дома, эмигрировавших из страны. Первым же, "отчалившим" на Запад, можно считать, пожалуй, Валерия Тарсиса. Роман его, запрещённый к публикации в Союзе, издали в Италии.
Мне не довелось близко знать Валерия Яковлевича. Но я хорошо помню его, соседа по подъезду. Немолодой, обрюзгший, в стареньком демисезонном пальтишке, с неизменной авоськой, а в той авоське почему-то всегда капуста - он совсем не походил на сенсацию, на писателя, издающегося за рубежом. Тем не менее, те, кому положено было знать, знали - издавался. Последовали суровые меры наказания: разгромные статьи, исключение из СП, запрет печататься, угрозы, и Тарсис вынужден был эмигрировать. "Хорошо ещё, что отпустили, - говорили на наших кухнях, - а вполне могли бы и того, как Синявского с Даниэлем".
Тарсис был греком, но уехал он не в Грецию, а в Швейцарию. Уехал один. С этим никак не мог смириться муж его дочери Наташи, жгучий брюнет с огромным носом и горящими глазами, весёлый и жутко энергичный Миша Айзенштат. Работал он главным инженером на одном из московских заводов. Там же был и секретарём парторганизации. Как только тесть его "отчалил" за рубеж, преданность идеям партии с Миши как ветром сдуло. Он мгновенно сложил с себя обязанности партсекретаря, вышел из рядов КПСС и с куда большим рвением, чем при проведении в жизнь решений партии и правительства, стал добиваться воссоединения семьи. Вскоре ему удалось вместе с женой и двумя маленькими дочками выехать к тестю в Швейцарию. Тарсис в эмиграции скончался. Айзенштаты же и по сей день живут в Альпийской республике, и Миша, по слухам, очень даже преуспевает...
Вслед за Тарсисом покинули страну и другие: Андрей Клёнов, Поляковы, Виктор Урин, Червинские. В середине семидесятых уехал выдающийся бард, несравненный Александр Галич (пусть читатель простит мне мою восторженность - я очень люблю Галича). Он уехал, а голос его продолжал звучать почти в каждой квартире... Позже эмигрировали Владимир Войнович, Эрик Эдель, композитор Александр Журбин - всех не упомнишь. Недаром жильцы называли наш дом "Кооператив Исход".
В те годы уезжали навсегда, дотла сжигая мосты. Не надеясь когда-нибудь свидеться. Прощались дома, за закрытыми дверями. Тех, кто выходил прощаться на крыльцо, по пальцам можно было перечесть (кто осудит за это поколение, пережившее Гулаг?) Выходили немногие, но во всём доме занавески на окнах неслышно колыхались...
Однако началась перестройка - и свиделись! Эмигранты стали частенько приезжать в Москву, а приехав, не упускали возможности заглянуть в свой старый дом, постучаться к бывшим соседям. Заглядывают и сейчас. А если кто не выбрался в Москву сам, от тех приходят весточки, и обо всех бывших жильцах - об одних больше, о других меньше - в доме хоть что-то да известно. Только Клёнов ни разу не приехал, не позвонил, знать о себе не дал, как в воду канул...
Год назад, перед отъездом из Москвы, я обзвонила всех наших общих знакомых. Никто ничего не слыхал об Андрее, многие годы не встречал в печати его стихов. Поэтому очерк мой о Клёнове, направленный в журнал "Вестник", заканчивался грустно: "Поэт пропал без вести". Вскоре, однако, меня ждал сюрприз, да какой! Главный редактор "Вестника" Валерий Прайс позвонил и сказал, что ещё не так давно читал стихи Клёнова в "Новом русском слове".
Я начала поиски Клёнова-Куперштока. Искала по двум направлениям - в редакции "Нового русского слова" и через Интернет. Переговорив с сотрудниками "НРС" и с несколькими Куперштоками-однофамильцами, узнала, что Клёнов жив, живёт в Бруклине. И вот, наконец, у меня номер его телефона.
Звоню. Голос тот же. Совсем не изменился. Андрей меня узнает. Приветствует.
- За 26 лет жизни в Нью-Йорке никто из соседей по дому, да и вообще из Москвы, мне не звонил...
Клёнов рассказал, что прожил в Израиле всего два года. Приехав погостить к родственникам в Нью-Йорк, с первой минуты влюбился в этот город, полюбил Америку. Работал недолгое время таксистом, потом - на радиостанции "Свобода", в белорусской редакции. Не переставал писать. В Америке у него вышло целых 10 книг - 6 стихотворных сборников и 4 книги прозы. Книги Андрея быстро раскупались, сохранился у него только "НЗ" - неприкосновенный запас. Поэт подарил мне две свои "американские" книги, конечно, из "НЗ".
Сейчас Клёнов на пенсии, ему за 80. Но писать стихи продолжает. И продолжает живо интересоваться поэзией, литературой, живописью, всем, происходящим в мире. Расспрашивал меня о Москве, о доме, о соседях. Всех помнит, всё понимает.
Ну а под конец хочу возвратиться к тому, с чего начала - к авторской надписи. В моей библиотеке появился еще один томик с надписью. На присланной мне книге поэм "Откровение" Андрей написал: "Любе Кузнецовой дружески от бывшего соседа на Черняховского 4, кв. 66, откуда он едва ли не первый удрал на запад, сожалея, что не мог это сделать раньше. А.К. 13 ноября 2001 г. New York".
От редакции
Этот очерк был написан в 2002-м году, вскоре после того, как журналистка и писательница Любовь Кузнецова (1922- 2017) перебралась из Москвы в США.
А 8-го марта 2016-го года "Чайка" опубликовала её воспоминания о Данииле Храбровицком: https://www.chayka.org/node/7054. Л.Кузнецова рассказывает о жизни и творчестве известного сценариста и режиссёра, о том, как вместе они работали в "Пионерской правде", как Даня познакомил её с будущим мужем, драматургом Андреем Кузнецовым, пригласив обоих на встречу нового, 1950-го года. А потом автор отклоняется от темы:
"В другой раз [Даня] привел поэта Андрея Клёнова. Забегая далеко вперед, скажу, что лет десять спустя мы с Клёновым оказались соседями по дому у метро «Аэропорт». А в начале семидесятых он эмигрировал в Израиль, и все мы, друзья и соседи, потеряли его из виду. В 2001 году, приехав в Штаты, я разыскала Андрея в Нью-Йорке. Было ему за 80, но он продолжал писать стихи, выпускал стихотворные сборники, подготовил собрание сочинений в шести томах. Мечтал издать его в России, донести до российского читателя. Не успел: в августе 2004 г., после недолгой болезни, Клёнов скончался, совсем один в нью-йоркской больнице… Прошу извинить меня за это печальное отступление — не могла удержаться, чтоб не сказать несколько прощальных слов о хорошем поэте..."
Добавить комментарий