«Wolf Trap» и премия «Эмми»
Уезжая из Советского Союза в 1977 году, я прощалась с русским балетом, как и с друзьями, навсегда, не предполагая вновь увидеть спектакли любимого театра. И вдруг, летом 1986 года, то есть почти десять лет спустя после моего отъезда из Союза, Кировский балет «выпустили» в Америку.
PBS - канал американского телевидения, собирался снять «Лебединое озеро» прямо во время представления на сцене. Узнав об этом, я тут же позвонила в американское пресс-агентство, которое работало с театром. К 1986 году я уже постоянно писала о балете и снимала спектакли для русских и американских газет и журналов Нью-Йорка, у меня вышла книга в крупном издательстве, и меня в пресс-службах знали. Я попросила дать мне билет «для прессы». «Нина, извини, не могу, — сказал мне директор агентства. — Мы подписали контракт с представителями театра, где сказано, что никто из русских эмигрантов у нас билеты не получит».
Я возмущалась везде, куда только ни приходила, – как в русских, так и в американских редакциях. В результате мне позвонили из «Нью-Йорк пост» и попросили дать интервью на тему русского балета и ситуации, связанной с их приездом. Я отказалась: мне не хотелось позорить театр, да и чем я могла бы помочь? Разве это их вина? Я приехала из той страны и знала о подневольном положении граждан...
Но в итоге я получила куда более заманчивое предложение. Мне позвонила редактор PBS и пригласила стать официальным фотографом фильма. «Пусть эти советские НАМ попробуют что-нибудь запретить!» — сказала она. Конечно, я с радостью согласилась.
Мне разрешили взять с собой пятнадцатилетнюю дочь Машу. Я всё ещё плохо разбиралась в американской жизни. Работника киногруппы, который выписывал мне деньги на билет на поезд и на оплату гостиницы, я уверяла: мы можем поехать самым дешёвым поездом! Он посмотрел на меня с недоумением: «Поезжай, каким хочешь! Мне всё равно». Хотя что для PBS были лишние сто долларов на билет! Но я этого тогда не понимала, а он не понимал меня.
Мы приехали в Вашингтон и пришли на репетицию в Wolf Trap – в переводе «Волчья западня» - театр, расположенный в парке, - несколько рядов находятся под навесом, а основная часть зрителей сидит под открытым небом.
Труппа прибыла в сопровождении большого количества «искусствоведов в штатском» (так тогда называли гэбистов, охраняющих артистов за границей). Никто из тех артистов, с кем я была знакома до отъезда, не смел со мной даже поздороваться. Неожиданным исключением стала лишь Ирина Колпакова, которая сама подошла ко мне перед началом спектакля.
Переводчица-американка принесла мне после репетиции кучу записок: «Нина, наша гостиница такая-то, я в номере таком-то, позвони! Надеюсь, ты еще ничего не забыла!..», «Нина, не знаю, как тут у вас, но, пожалуйста, на всякий случай, не говори по телефону лишнего...», «Нина не обижайся на нас, что мы не здороваемся!» Обижаться! Я страдала, наблюдая в какое унизительное положение были поставлены танцовщики!
После спектакля многие американцы — поклонники русского балета — пытались проникнуть за кулисы. Тщетно! Американский охранник не пустил их. «И не думайте, — сказал он, — этих советских артистов охраняют, как заключенных в тюрьме. Из дверей — в автобус, из автобуса — в дверь...» Между автобусами (причем окна были с затемненными стеклами), в которых артистов везли после спектакля в гостиницу, и артистическим входом выстраивался «коридор» из «искусствоведов в штатском». Артисты шли в автобус, а охранники только руками помахивали: дескать, проходите, проходите, нечего по сторонам смотреть. Разве что только по головам не считали.
Американцы, конечно, всему этому изумлялись. Как-то днем я стояла с редактором PBS у артистического входа в театр. Был очень теплый солнечный день. Репетиторы — все бывшие премьеры театра, «звёзды» своего времени, — сидели на траве неподалеку, отдыхали. Кто-то, увидев меня, начал улыбаться, кто-то подмигнул — и сразу отвернулся... а над ними, расставив ноги, стоял человек и бессмысленно улыбался в пространство с добродушием сытого крокодила. Мне подумалось, что автомат в его руках выглядел бы вполне уместно. «Они тебя знают? И не могут с тобой поздороваться? — спрашивала потрясённая редактор. — Теперь я поняла, что такое советская власть, лучше, чем из всех статей и рассказов!»
Естественно, мой старый знакомый Олег Виноградов, головой отвечавший за труппу, также разговаривал со мной только по телефону из гостиницы. После того, как «Лебединое озеро» сняли (с Ольгой Ченчиковой и Константином Заклинским в главных ролях) и съёмочная группа уехала, театр показал еще концертную программу. Виноградов достал нам с дочерью билеты на спектакли, но, чтобы получить их из его рук, мы должны были встретиться в парке, где располагался театр. Виноградов шёл по дорожке, небрежно помахивая билетами – как будто оказался там случайно, а нам с Машей в вечерних туалетах пришлось проползти под какой-то загородкой прямо по земле...
С фотосъёмкой мне повезло: я всё сняла удачно и в цвете, и черно-белые. Но, по договору, я должна была отдать PBS все слайды и плёнки, у меня забрали даже всю съёмку второго состава, которая в фильме была не нужна. К сожалению, я оставила себе только несколько слайдов. Попросила: нельзя ли мне получить копии лучших кадров? Конечно, ответили мне, и прислали несколько чёрно-белых отпечатков. Настаивать я не решилась.
Официально концерт я уже не снимала, сделала только несколько кадров для себя. В их числе - дебют молоденькой Алтынай Асылмуратовой, которая впервые танцевала Никию в «Царстве теней» из «Баядерки» (впоследствии она стала одной из лучших исполнительниц этой роли на сцене Мариинского театра).
Фильм, снятый PBS, был отмечен «Эмми». Премию получила вся съёмочная группа, включая меня, фотографа - мне даже прислали личный сертификат. «Эмми» – престижная награда, но тогда я этого не понимала, покивала головой, положила сертификат куда-то в ящик и надолго забыла. Лет через десять о ней вспомнила даже не я, а моя подруга Зоя. И я стала вписывать награду в своё резюме.
Шехтман и Горин
В 1986 году Лев Шехтман, режиссер Theatre in Action, который он основал в 1980 году в нью-йоркском Сохо, прочитал в журнале «Театр» пьесу Григория Горина «Дом, который построил Свифт» и загорелся идеей её поставить. Его американский агент обратилась в журнал «Театр» с вопросом: нет ли английского перевода пьесы и нельзя ли получить ее для постановки? Из Москвы незамедлительно, одна за другой, пришли пять телеграмм: есть несколько переводов пьесы! Пожалуйста, ставьте!
Прислали перевод, а с ним и драматурга (в составе писательской делегации). Горин прилетел в Нью-Йорк, пришёл в театр и растерялся. Позвонил в русское консульство. «Понимаете, режиссёр здесь, - мялся Горин, - ну, из наших, эмигрант». - «Ну и чёрт с ним», - ответили из посольства.
В театре Шехтмана я и познакомилась и подружилась с Григорием Гориным. Его еще раз вызвали из Москвы на премьеру. Он летел в Нью-Йорк вместе с Шеварднадзе, Даниловым (американским журналистом, отпущенным на свободу) и съемочной группой программы «Время». Работники телевидения говорили Горину: «Мы придем снимать премьеру!» Горин объяснил им, что режиссёр – эмигрант. «Ну и что, – ликовали телевизионщики, – у нас сейчас другие времена, нам все можно!»
Но на спектаклях телевизионщики не появились. После премьеры журналист из престижного журнала Vanity Fair брал интервью у драматурга и постановщика. Горин попросил не очень подчеркивать то обстоятельство, что Шехтман - эмигрант из России. «Хорошо», - ответил журналист. Материал напечатан не был: нельзя указывать американскому журналисту, о чем ему писать, о чем не писать...
А спектакль получился прекрасным. Даже посмотрев позднее фильм Марка Захарова, снятый по этой (считаю, самой замечательной) пьесе Григория Горина, я нашла, что многие человеческие и политические аспекты пьесы Лев Шехтман выявил тоньше.
Фотография была сделана в дни премьеры на улице, под вывеской с названием театра. Шехтман и Горин оставались в самых тесных дружеских отношениях с 1986 года до смерти Гриши в 2000 году.
Я виделась с ним и в Москве, когда приезжала в Россию. Запомнила почему-то эпизод: мы сидим за столом, пьём кофе. На столе стоит ваза с зефиром. Я не обращаю на неё внимания. И вдруг Гриша говорит: «Что же ты не ешь зефир? Я за ним утром в очереди стоял в магазине!» И так искренне волновался… А из разговоров точнее всего запомнила рассказ о похоронах Андрея Миронова. Гриша говорил, что ехал с похорон в одной машине с православным священником и спросил его, почему же Бог забрал такого хорошего человека совсем ещё молодым? «Бог забирает лучших, - ответил тот. – Потому что дальше начнётся такая ужасная жизнь…» (Передаю по памяти).
А я оставалась верным зрителем Theater in Action до 1990 года, пока из-за возникших экономических проблем труппа не прекратила свое существование...
Предложение «невозвращенцам»
Политическая ситуация продолжала развиваться. Следующее событие вообще не укладывалось в сознание...
В январе 1987 года Юрий Григорович, главный балетмейстер Большого театра, прилетел в Нью-Йорк и, выступая на пресс-конференции в Линкольн-центре, сделал сенсационное сообщение: он приглашает Михаила Барышникова и Наталью Макарову станцевать несколько спектаклей в Москве, а также выступить в концерте на московской конференции, в которой будут принимать участие сотни учёных и деятелей искусства из многих стран.
Я присутствовала на этой встрече от газеты «Новое русское слово», но, в отличие от американцев, не взволновалась, а просто не поверила. Ну, прилетел человек из Москвы, девять часов лёту, устал... ляпнул бог знает что! После конференции я подошла к нему, чтобы проверить своё впечатление. «Разве я мальчик, чтобы в Нью-Йорке делать необдуманные заявления? —возмутился Григорович. — Я действительно пригласил их танцевать в Москву».
В Москву? Врагов народа?
Я решила проверить его слова и позвонила Макаровой. Её ответ я записала и опубликовала в «Новом русском слове»:
В воскресенье, 18 января, Григорович, прилетев из Москвы в Нью-Йорк, позвонил ей в Лондон: «Наташа, я хочу, чтобы ты станцевала несколько спектаклей в Москве, например, в феврале. Когда тебя устраивает? 14 февраля? 15? 16?»
Её первая реакция была аналогична моей: ну, прилетел человек из Москвы, девять часов перелёта, устал, не выспался... Но Григорович —не частное лицо, он заверил Наташу, что уполномочен с нею встретиться, Макарова села в скоростной самолет «Конкорд», который летал тогда между Лондоном и Нью-Йорком, в тот же вечер она и Барышников встретились с Григоровичем за ужином. Он снова повторил своё предложение обоим «невозвращенцам».
— На этот раз ты поверила? — спросила я Макарову.
— Сначала — нет, — ответила она, — слишком у Юрия Николаевича все получается просто и быстро. Но теперь начинаю верить.
Естественно, что балерина была в смятении.
- С одной стороны, — это прекрасно, что устанавливаются какие-то нормальные отношения, — сказала она. - С другой, ведь мы же артисты, а не пешки: дескать, чуть приоткрыли дверь — и мы готовы сию минуту ехать. Пусть сначала вообще разрешат всем, кто хочет, поехать в Союз. Но я ведь фигура не политическая, я далека от политики. И, знаешь, я не могу отказаться от этого предложения. У меня там мать. Я не видела её 17 лет... Можешь себе представить, что это такое? У моего брата родились дети. Сначала я не верила, а теперь думаю: может быть, и, правда, поедем?
Наташа металась от одной темы к другой.
- Но почему я должна ехать в Москву? – продолжала она - Я там и была-то всего два раза в жизни. Я настоящая петербурженка, коренная. Я хочу поехать в Ленинград. Я ещё не готова принять решение, мой муж — в восторге от того, что приоткрылась дверь, но сын Андрюша — против. Когда я звонила мужу в Сан-Франциско, Андрюша вырвал у него трубку и закричал: «Мама, не езди в Москву. Они тебя посадят в тюрьму. Мама, не езди, пожалуйста!»
- Ну, я не думаю, что могут быть какие-нибудь неприятности, если ты поедешь... — говорила я.
- Нет, конечно, ты ведь знаешь, с нас сняли судимость... — успокаивала Наташа.
- Как это?
— Это же было в газетах, надо читать газеты. Когда мы оставались на Западе, всех нас, «невозврашенцев», приговаривали заочно к тюрьме. А теперь с нас официально сняли судимость. Словом, не знаю, поедем ли мы танцевать, но, может быть, хотя бы в русскую энциклопедию о балете нас теперь вернут.
Миша Барышников выслушал приглашение настороженно, лететь в Москву отказался. Но выдвинул встречное предложение. Он сообщил, что согласен выступить в России, если СССР пригласит на гастроли Американский балетный театр (АБТ), художественным руководителем которого он является. Из этих переговоров о гастролях ничего не вышло.
В конце концов, ни Макарова, ни Барышников в Союз не полетели. Но сам факт приглашения говорил уже о многом.
В 1988 году Олег Виноградов (в прошлом – соученик Макаровой в Хореографическом училище) добился разрешения пригласить Наталью Макарову танцевать вместе с труппой Кировского балета в Лондоне. В том же году, благодаря его же настойчивости, Наташа прилетела в Ленинград, увиделась с мамой, танцевала на сцене Мариинского театра… Затем в Мариинке выступил и другой «невозвращенец» - Рудольф Нуреев.
Барышников так и не поехал в Россию никогда.
Глассборо
В конце мая 1987 года 45 танцовщиков из Ленинградского театра имени Кирова под руководством главного балетмейстера Олега Виноградова вдруг «завернули» из Канады, где они гастролировали, в Америку. Объявились они в неизвестном мне до тех пор городе Глассборо, где проходил фестиваль искусств, где выступали два дня. Но ситуация была уже совсем другая, чем в 1986.
Я приехала вместе с другими американскими фотографами на генеральную репетицию первой программы. Мы стояли в полутемном зале, ожидая начала репетиции, когда на сцену вышел Олег Виноградов. Он посмотрел в зал, увидел меня и громко воскликнул: «Нина! Как хорошо, что ты здесь!»
Я уже не встречалась с ним где-то в парке, тайно, а, с его разрешения, свободно ходила за кулисы и на репетиции. Правда, «сопровождающие лица» не спускали с меня глаз. Одна из моих ленинградских подруг просила прислать ей какое-то лекарство и передать с танцовщицей Леной Забалканской. Я принесла лекарство в театр и пришла в гримуборную, где переодевались Лена и Ира Чистякова. Как только я ушла, к ним ворвалась одна из дам «в штатском», с криком: «Что вам принесла Аловерт?» «Наркотики», - невозмутимо ответила Лена.
Целая группа молодых танцовщиков не побоялись общения с эмигранткой, они стали моими друзьями на много лет: Лена Забалканская и Ира Чистякова, Юля Махалина, Саша Лунёв, Андрей Босов, Наташа Павлова, Дима Корнеев и Ира Иванова, Юра Фатеев (тогда – скромный солист, сегодня – заведующий балетной труппой Мариинского театра), Геннадий Селютский, репетитор (в прошлом – премьер Кировского балета) и другие.
В дальнейшем во время гастролей танцовщики уже не боялись общаться и с той группой американских поклонников, которые приходили со мной на спектакли, а затем приглашали артистов ужинать в ресторан. Правда, однажды, после такого ужина, Виноградов сделал мне замечание: я должна ставить его в известность, кто пошёл и куда. Дескать, ты забыла, из какой страны мы приехали, не думай, что наши порядки так кардинально изменились… Но потом и это правило отпало…
Монро
Тогда же, в 1987 году, американский фотограф Монро Варшоу - до тех пор мало кому известный — пригласил меня поехать с ним на его машине в Глассборо. По моей просьбе, Виноградов, а затем и Григорович, разрешили не только мне, но и ему, приходить за кулисы и снимать танцовщиков. И вот с тех пор — с небольшим перерывом в июне — мы и ездили вместе — сначала следом за ленинградским балетом, а затем — за балетом Большого театра.
Монро Вaршоу принадлежит к очень богатой нью-йоркской семье, его отец в те годы владел магазинами свадебных принадлежностей. Монро привёз в Глассборо подарок театру - большую коробку, полную белых перчаток разного размера и фасона, которые нужны для характерных танцев (например, польских). Помню, он решил передать подарок через приму театра Ирину Колпакову, во время репетиций мы пришли за кулисы, поднялись на какую-то лестницу, сели на ступеньки и стали показывать ей подарки. За нами следом вихрем примчалась гэбистка, сопровождавшая труппу. Увидев эту коробку перчаток, она буквально разинула рот и застыла от изумления.
Тем же летом, на длительные гастроли в Америку, впервые после бегства Годунова и Козловых, приехал Большой театр, и я подружилась с Андрисом Лиепой, Ниной Ананиашвили, Аллой Михальченко, Аллой Хананиашвили, Валерием Артюшкиным и другими молодыми танцовщиками. Балет Большого театра, как и Кировского, пользовался у зрителей огромным успехом, который возрастал от спектакля к спектаклю.
Некоторые американские поклонники также ездили за русским балетом в другие города. На спектакли Большого театра в Вашингтон приехал из Нью-Йорка главный редактор известного американского балетного журнала Dance Magazine.
Критики яростно спорили: слишком непривычным был для Америки русский балет. А в Лос-Анджелесе тогдашний местный критик считал признаком высшей мудрости и профессионализма всех «уничтожать». Говорят, именно из-за него Баланчин никогда и не привозил свою труппу на гастроли в Калифорнию. После балета «Ромео и Джульетта» на сцене появилась Элизабет Тейлор и обратилась к собравшимся со словами: «Я пришла извиниться перед вами за наших критиков. Не слушайте их. Вы – самая лучшая балетная труппа в мире!»
Но все приключения однажды заканчиваются… И вот мы с Машей возвращаемся домой в красном джипе Монро. Рядом с шофёром сидит Лесли Бейлей, известная всему балетному миру Америки могущественная директор пресс-службы театра Баланчина, и поливает слезами свой молочный коктейль — оплакивает расставание с балетом Большого театра. Она тоже путешествовала с нами следом за московскими танцовщиками, присутствовала на съёмках, пудрила носы, промокала мокрые от пота лица и кормила ужином этих измученных съёмками людей, она полюбила русских артистов от всего сердца. Монро возвращается известным фотографом: за это время при помощи Лесли, своего агента, он напечатал фотографии русского балета во всех газетах и журналах Америки, где только публиковались рецензии. Мы въехали на красном джипе в Джерси-Сити — я не узнавала улиц: куда свернуть? Потом я позвонила ближайшим друзьям, услышала их радостные голоса и подумала, что за десять лет в Америке прошла целая жизнь, что в этой новой жизни у меня есть друзья, долгая разлука с которыми уже чувствительна для них и для меня.
А «железный занавес» продолжал подниматься.
Первое возвращение в Россию
Монро так влюбился в русский балет, что, в конце концов, решил поехать в Советский Союз снимать русских танцовщиков. Он купил американский справочник главных русских фраз, и старательно учил: «Пожалуйста, опрыскайте мой номер от паразитов». Он пригласил меня составить ему компанию в качестве переводчика и помощницы в этом путешествии. Он и оплачивал поездку. «Перестройка» уже началась, но никто ещё из моих знакомых эмигрантов не летал в Россию. Я согласилась, не раздумывая. Это было безумие: эмигрантка, вчерашний враг народа… назад в пасть ко льву… Но увидеть друзей… соблазн был велик. И вера в судьбу… Но главное – увидеть друзей, с которыми прощалась навсегда. Отказаться я не могла.
Я получила разрешение Григоровича и Виноградова на съёмки для себя и для Монро, и мы вылетели в Ленинград через Финляндию. Вышли в ленинградском аэропорту. Перед нами вытянулся ряд пропускных пунктов с таможенниками. Двери за ними были закрыты. И вдруг кто-то прошел, и на минуту двери в зал аэропорта распахнулись. И я увидела группу своих друзей. И среди них успела разглядеть одного, заросшего бородой. Бородатый радостно махал мне обеими руками. Я испугалась: не узнаю! Не узнаю! Кого же я забыла!? Все оказалось просто: десять лет назад ещё совсем мой юный друг бороды не носил. Затем из толпы выбежал Серёжа Сорокин. Он добежал до таможни и бросил мне через их головы огромный букет белых хризантем.
Я разрывалась между театром, съёмками и друзьями. Я не гуляла по Ленинграду в первый приезд. Город я могла в любой момент вспомнить во всех деталях. А с друзьями... мне так нужно было это живое общение, так его не хватало долгих десять лет. Ничто не могло его заменить, никакие воспоминания. Это было чудо. К сожалению, я не со всеми успела повидаться. Всё-таки я прилетела не для свиданий, а снимать балет. Монро привёз с собой не только роскошную фотоаппаратуру, но даже задники, на фоне которых собирался снимать. И в Кировском театре, и в Большом ему разрешили устроить такую студию на верхних сценах. Мне такое не очень нравилось, я не люблю студийную сьёмку артистов, они никогда не будут в том настроении, в каком они выходят на сцену. Но другого шанса не было. Я пристраивалась к Монро, и это мне тоже не нравилось: мы фотографировали практически одно и то же. Но выбора не было. В Кировском театре мы снимали артистов в позах и костюмах из балета Олега Виноградова «Витязь в тигровой шкуре»: Алтынай Асылмуратову, Эльдара Алиева, Фаруха Рузиматова, Татьяну Арискину и других. И сам спектакль.
Затем мы переехали в Москву и снимали молодых танцовщиков в разных ролях, а Майю Плисецкую в «Анне Карениной» даже во время спектакля. И я успела побывать в доме дорогих мне Сергея Юрского и Наташи Теняковой.
Макарова танцует с Кировским балетом
Ситуация в России продолжала меняться. В 1988 году Олегу Виноградову, в прошлом – однокласснику Макаровой по хореографическому училищу, удалось добиться от властей невозможного: пригласить балерину Наталью Макарову принять участие в гастролях балетной труппы в Лондоне.
Я прилетела в Лондон посмотреть выступления русского балета и оказалась очевидцем этой исторической встречи. Утром 2 августа Макарова пришла на обычные утренние занятия ленинградской труппы и встала к палке между балеринами театра Галиной Мезенцевой и Ириной Колпаковой. Занятия шли на сцене одного из лондонских театров, где выступал русский балет. О ее приходе в труппе знали немногие, на утренние занятия пришли далеко не все артисты (некоторые предпочитают заниматься перед вечерним спектаклем). Зато пресса была осведомлена прекрасно: вокруг артистов, которые делали экзерсис, стояли телевизионные операторы с камерами и фотографы с фотоаппаратами.
Макарова волновалась, как девочка, впервые пришедшая на урок. В то утро класс вел Геннадий Селюцкий, в прошлом – премьер балета, с которым Наташа когда-то выступала на сцене Кировского театра. Селюцкий, как и полагается педагогу, ходил по сцене и мимоходом поправлял балерине то локоть, то спину. Словом, со стороны все выглядело как обычно...
После урока на Макарову набросились корреспонденты английских печатных изданий и журналисты из России. Увидев меня в кулисах, Наталья буквально кинулась ко мне со словами: «Ты была права: круг замкнулся». Когда-то я писала в статье о ней, что на Западе «круг замкнулся»: она танцует, а я снимаю, как это было и в Ленинграде. Теперь эти слова приобрели новый смысл для нас обеих.
6 августа беспрецедентное событие состоялось (разрешение было получено буквально за пять минут до начала спектакля). В переполненном зале погас свет, кулисы были забиты артистами и работниками труппы, Наталья Макарова вышла на сцену в окружении белых лебедей – кордебалета Кировского театра. Элегантный красавец Заклинский бережно и нежно прикасался к своей необычной партнерше, другие лебеди придирчиво оглядывали «королеву». А та билась и трепетала в руках Принца, складывая на груди руки-крылья, – нервная, тревожная птица, взволнованная, трепещущая балерина.
«Я ничего не видела, когда вышла на сцену, – говорила мне Наташа позднее, – я просто ничего вокруг себя не видела от волнения». Взволнованы были и многие артисты труппы. Молодая балерина Жанна Аюпова говорила в гримуборной после спектакля: «Думала ли я, что когда-нибудь увижу Макарову на сцене? Какая она необыкновенная! Как у нее все осмысленно! Мы смысл каждого движения давно потеряли».
Английская публика, которая щедро награждала аплодисментами всех русских танцовщиков, выделила Макарову особенно бурными овациями. Сидевшие в зале понимали всю необычность, почти неправдоподобность происходившего.
После спектакля все, кто пришел поздравить балерину, расписались на подаренной ей белой футболке с надписью KIROV BALLET.
В эти дни Макарова дала множество интервью. Корреспонденты газет, телевидения, радио задавали довольно однообразные вопросы, на которые она отвечала – не скажу, по-разному, но с разными интонациями и смысловыми оттенками. Центральным вопросом каждого интервью было: «Если бы вы сейчас вернулись на 18 лет назад, остались ли бы вы на Западе?»
Тот же вопрос повторил советский корреспондент из «Московских новостей». Я присутствовала при этом интервью. В любезном тоне молодого человека с круглым гладким лицом балерина почувствовала что-то, то ли неуловимо насмешливое, то ли неуловимо иезуитское, и ответила сдержанно: «Вы не можете задавать мне такой вопрос. Моя жизнь изменилась за 18 лет, у меня появилась семья, сын, у меня совсем другая жизнь теперь!». Молодой человек продолжал: «Что вы думаете о судьбе личности, живущей вне родины?» – «Смотря по тому, какая это личность», – ответила Наташа. На вопрос, как ей жилось эти годы: «Не могу пожаловаться. Конечно, темпы жизни здесь оказались другие, я не знала языка, это была другая жизнь, было сначала очень сложно, но так и должно быть. С другой стороны, хоть я и приехала без языка, но зато владела школой русского балета. Все, что я сделала на Западе, я бы не сделала без этой школы… я хотела бы привезти в Ленинград сына и показать его бабушке...»
И Наташа волновалась и плакала, волновались и корреспонденты, и плакали друзья Наташи, молча слушавшие интервью...
В начале 1989 года Виноградов добился приглашения Макаровой в Россию. Она увидела свою семью, танцевала творческий вечер на сцене Кировского театра. Dance Magazine заказал мне статью об этих событиях, так что я полетела в Ленинград и стала их свидетельницей.
Комментарии
Благодарность
Дорогая Нина! Спасибо Вам огромное за Ваши воспоминания. Они бесценны, как и Ваши фотографии.
Вы — летописец, без Ваших строк история культуры была бы обделена, многие важные штрихи были бы безвозвратно утрачены. Но ведь детали и подробности времени так бесконечно важны! Спасибо!
Добавить комментарий