Свершилось! Здоровый студенческий лоб
Прошиб гранитные стены науки.
Ученье тебя не загнало в гроб
По этому поводу жму твою руку!
Семен Белкин. Поздравление однокашнику. 1964 г
Институт, в который я по счастливой случайности поступил на временную работу, занимался проектированием речных вокзалов, портов, гидротехнических сооружений, подъемно-транспортного оборудования. Многочисленный отряд специалистов работал в отделе изысканий – дикари и романтики, которые по полгода и более постоянно работали в самых глухих краях и вели изучение будущих мест великих и не очень великих строек.
С трепетом я входил в этот новый для меня мир. Инженер ассоциировался для меня с изначальным значением этого слова: «Одухотворенный». Я представлял инженера суперменом, созидающим нечто необыкновенное. После школы с ее вечным шумом, месивом из сцепившихся в кучу детей и близких к маразму училок, круг интересов которых застыл на уровне своих двоечников, я вошел в Храм инженерной мысли, где в коридорах царила благостная тишина, а в комнатах интеллектуалы в галстуках и подтяжках (пиджаки аккуратно висели на вешалках) с печатью высоких дум на лысеющих челах стояли за кульманами* или, сидя за столами, вели конструкторские расчеты.
Мне сразу положили на стол несколько статей на немецком языке по экономике, причем начальник отдела Лепский значительным шепотом добавил, что это личный заказ самого Николая Михайловича. Вся процедура моего зачисления на работу шла через Лепского, более высокие фигуры не удостоили меня своего внимания, но через несколько дней мне показали Николая Михайловича Исакова, директора института, грузного мужчину лет пятидесяти, с окладистой купеческой бородой, с протезом вместо ноги, с жесткими серыми глазами. Внешне он мне очень напоминал Карабаса-Барабаса из сказки Алексея Толстого. Перед Исаковым трепетали все – начиная от главного инженера и кончая уборщицами.
Здесь, в Гипроречтрансе, сложился свой особый мирок, где все работали по много лет и куда принимали исключительно по блату. За те четыре года, что я проработал в этом институте, мне никто так и не поверил, что я пришел, как тогда говорили, «с улицы». Директор здесь чувствовал себя абсолютным деспотом и монархом, который мог казнить и миловать, возвысить и ниспровергнуть, послать в выгодную загранкомандировку или всю жизнь продержать на мизерном окладе без всяких шансов на продвижение. Разумеется, как и в любом советском учреждении, здесь было и партбюро, и местный комитет профсоюза, и комитет комсомола, короче, полный ассортимент обязательных общественных организаций, но за всю свою жизнь я не встречал ни одного учреждения, где бы общественные организации не были верными псами директора, преданно лижущими ему руку и все прочие места, и с этой точки зрения Гипроречтранс ничем не отличался от других подобных контор.
Мой приход совпал с важным событием в жизни института: директор только что вернулся из длительной поездки в Китай и теперь как подлинный сюзерен поочередно вызывал к себе в кабинет всех своих вассалов (опять-таки начиная от главного инженера и кончая уборщицами) и каждому дарил какой-нибудь пустячок: мужчинам – китайскую авторучку, женщинам – косынку. А поскольку эта церемония обставлялась по всей форме, с вызовом в кабинет через секретаря и с произнесением нескольких снисходительно - дружелюбных слов, раздача сувениров превращалась в торжественный акт, надолго остающийся в памяти трепетных сотрудников. Как новичок и тем более временный я в число одариваемых счастливцев не попал, но, как я понял, именно благодаря Николаю Михайловичу меня приняли в этот институт. Ведь он заказал несколько статей, а единственная переводчица Катя Грицай находилась в декретном отпуске и высочайшее задание было выполнить некому, поэтому верноподданные с такой готовностью ухватились за мое робкое предложение и, ничем не рискуя, взяли меня на два месяца, хорошо понимая, что моя двухмесячная зарплата на порядок меньше той суммы, какую содрали бы с института в Торговой палате за перевод этих достаточно объемных статей.
К счастью для меня, приглянувшиеся директору статьи были довольно беллетристическими по своему содержанию и не требовали специальных знаний. Так что через три недели я сделал перевод всех пяти статей, чем привел в благоговейный трепет Григория Марковича Лепского. Дело в том, что его штатная переводчица Катя Грицай с университетским образованием была по натуре вялой, медлительной особой, интереса к своей работе никогда не проявляла и твердо усвоила истину, которую как-то сформулировал один из ветеранов института: «Если начальство произносит слово «срочно», значит, дело протерпит месяца три совершенно спокойно». И ругать Катю Лепский особенно не смел, поскольку Катя была женой одного из начальников отдела, приближенного к Его Величеству Исакову, так что Григорий Маркович молча терпел, как Катя выдает по чайной ложке мизерные дозы своих низкокачественных переводов.
Мне, разумеется, вся эта подноготная была неизвестна, хотя Лепский скупо сказал, что мою работу «там» оценили. А я с грустью следил, как с календаря, как с осенней березки, один за другим падают листки. Вот-вот должен кончиться отпуск Кати, а поскольку ее никто не выгонит, значит, я снова окажусь на улице. И вдруг дней за пять до истечения двухмесячного срока меня вызвал Лепский и торжественно сообщил, что директор настолько остался доволен моей работой, что берет меня на постоянную работу, причем не старшим техником, а инженером с увеличением зарплаты.
Это была выдающаяся победа. В те годы филологу, да еще с плохой анкетой, получить работу в солидном институте с вполне приличной по тем временам зарплатой удавалось совсем немногим. К тому же практически одновременно меня вызвали в исполком и сообщили, что восстановлена моя постоянная прописка. Эти две радости настолько захлестнули мое (и, конечно, Валино) сердце, что мы совершенно спокойно, даже с юмором, проглотили известие, что меня забирают на два месяца на военные сборы.
Дело в том, что когда я вернулся из Винницы и пошел в военкомат заново вставать на военный учет, офицер, который столь активно старался отправить меня на действительную службу, побелел от ярости, увидев у меня вместо приписного свидетельства военный билет. «Все равно я отправлю тебя служить на 3 года», - заревел он, как пес, у которого из пасти вырвали лакомую кость. Но такого права он уже не имел, и единственное, чем он мог утолить свою кровожадность, — это отправить меня на двухмесячные сборы, что он и сделал.
Где-то в начале мая нас посадили на грузовик и доставили на станцию «Ладожское озеро» в зенитную часть, где должно было произойти таинство превращения «рядового необученного» в «прибориста- дальномерщика», приставленного к прибору для управления артиллерийским зенитным огнем, сокращенно ПУАЗО.
Публика, собранная военкоматами для укрепления зенитных войск, оказалась своеобразной. В основном это были работяги, отслужившие в свое время действительную службу и теперь направленные на повышение своей воинской квалификации. И среди этой ровной пролетарской массы затесалось несколько интеллигентов: два выпускника консерватории, два переводчика, архитектор, короче, выпускники тех вузов, где не было военной кафедры и не получившие по этой причине вместе с дипломами офицерское звание, а стало быть, попавшие на сборы в качестве чернорабочих вооруженных сил- бесправных солдат.
В первый же день нас построили и объявили: «Кто умеет плотничать – шаг вперед». Семь парней вышли из строя, и уже со следующего дня они были освобождены от всех повинностей и от муштры и все два месяца строили дачу полковнику, начальнику части. За это их кормили с офицерского стола и каждую неделю давали увольнительную в город, в то время как этой великой радости за все два месяца было удостоено всего несколько человек (я, кстати, оказался в числе этих счастливцев, но об этом чуть позже).
Ну а всех, кто не вошел в элитную бригаду полковничьих плотников, гоняли и в хвост, и в гриву. Мы таскали бревна и кирпичи, ежедневно чистили сотни килограммов картошки, мыли тысячи тарелок, лично я был удостоен чести разобрать какую-то печку – словом, мы были заняты с утра до позднего вечера всем чем угодно, кроме одного – обучением военной специальности. Никто и не скрывал, что здесь мы нужны только как батраки для выполнения самой черной работы.
Мы очень быстро поняли, что в армии очень важно что-то уметь. Примером служили наши плотники, которые жили припеваючи все два месяца. Прекрасно живут на службе художники, часовщики, баянисты, танцоры – словом, все, у кого есть какие-то способности или профессиональные навыки. Этим солдаты всех времен и народов пользовались и пользуются самым беззастенчивым образом.
- Шахматисты есть? – непременно несколько человек выходят вперед, даже если они играют на уровне Остапа Бендера.
- Художники есть? – и снова группа солдат выскакивает вперед даже если они никогда не брали в руки кисть или карандаш.
Наша интеллигентная братия очень быстро смекнула, что к чему, и полным составом записалась в художественную самодеятельность. И уже на первой репетиции наши отцы-командиры, ответственные за культурно-воспитательную работу в части, были потрясены. Когда кто-то из офицеров предложил нам исполнить свою любимую песню и начал напевать мелодию, один из солдат тут же по слуху записал ноты этой песни – пойди, объясни этим армейским музыковедам, что у этого солдата консерваторский диплом дирижера, а среди других участников самодеятельности – еще один дирижер и солист знаменитого хора – лауреата фестиваля молодежи и студентов.
Став участниками самодеятельности, мы сразу были причислены к лику святых и в то время, как наши бесталанные собратья пилили дрова и терли с песочком тысячи алюминиевых тарелок, мы сидели в отдельном домике и репетировали.
Однажды нашу часть посетил проверяющий. Обычно в таких случаях запуганные солдаты в один голос твердят, что они всем довольны и у них всё хорошо. Но тут на беду нашим дорогим командирам инспектор нарвался на переодетых в солдатскую форму интеллигентов – недаром во все времена их так ненавидели в армии!
- Мы считаем, - заявил рядовой Белкин, - что это неправильно. Нас оторвали от производства, чтобы обучить военной профессии, а вместо этого нас используют на хозяйственных работах (большой крови мы не хотели и не сообщили о строительстве злополучного дома для полковника). Это же не по-государственному.
Эффект был разительным. Уже на следующее утро нас повели на позиции и стали обучать обращению с военной техникой. Мы уютно устроились на лафете и с упоением начали играть в солдатскую игру «коробОк» - уже если начальству было наплевать на нашу военную подготовку, то нам тем более.
Регулярно проводились политзанятия. Вел их куратор нашего взвода лейтенант Шпитальник. Очередное занятие на тему «Защита отечества – священный долг советского воина».
- Рядовой Белкин, что вы можете сказать по этому поводу?
- Еще в начале 18 века немецкий военачальник и стратег барон фон Кляузевиц разработал теорию, сущность которой состоит в том, что Германия в силу своего географического положения не может воевать на два фронта, и поэтому для победы ей необходим блицкриг, молниеносная война….
Зрачки Шпитальника начали медленно расширяться, его и без того румяное лицо, а заодно и уши, стали багровыми. Услышав от рядового Белкина еще несколько подобных фраз, он усадил чрезмерно эрудированного слушателя и представил его на поощрение в виде увольнения в город как отличника боевой и политической подготовки.
После окончания сборов мы довольно долго встречались и с удовольствием вспоминали те два месяца бездумной лагерной жизни. С точки зрения военной подготовки лагерные сборы нам решительно ничего не дали, но формальность была соблюдена: несколько месяцев спустя меня вызвали в военкомат и поздравили с радостным событием – присвоением звания младшего лейтенанта. Через несколько лет меня снова призвали – на сей раз на офицерские сборы, после которых я получил вторую звездочку, а свою воинскую карьеру я окончил в звании старшего лейтенанта.
Загорелый и посвежевший я вернулся со сборов и потекли трудовые будни. Было, прямо скажем, нелегко. Я ощущал себя щенком, которого на лодке вывезли на середину озера и бросили за борт: доплывет до берега – хорошо, а нет так нет. На меня обрушилась лавина текстов, требующих специальных знаний: по гидротехнике, архитектуре, строительству, подъемно-транспортным сооружениям, электротехнике, сантехнике и т. д. Чтобы мои переводы не были смешными, я начал штудировать книги и журнальные статьи по соответствующей тематике и постепенно набрался терминов. По сей день я с некоторым предубеждением отношусь к филологам – переводчикам, берущимся за переводы в областях, о которых не имеют ни малейшего понятия. Даже став инженером-кораблестроителем и имея многолетний опыт конструкторской работы, я никогда не возьмусь за перевод статей по химии, медицине, биологии и т. п. Равно я не могу понять, что могут дать курсы или классы, где обучают техническому переводу. Чтобы стать приличным переводчиком, нужно хотя бы элементарно представлять, о чем идет речь, и знать в определенном объеме данный язык.
Очень удручала меня и другая сторона вопроса. Переводчик – это в любом случае существо второго сорта, орудие для передачи чужих мыслей и не имеющее права на собственные суждения – так сказать, обслуживающий персонал. Недаром все отделы в Гипроречтрансе делились на производственные и вспомогательные, к которым относился и мой технический отдел, призванный помогать производственным отделам в их работе.
И снова передо мною встал извечный вопрос «Что делать?». Как учитель я не состоялся, так как в советской общеобразовательной школе детям язык был не нужен, а в заведения, где язык нужен и его хотят учить, меня не возьмут. Слава богу, из педагогической системы я вырвался, и что же теперь? Всю жизнь быть техническим переводчиком, то есть подмастерьем, на подхвате у специалистов? И вообще, что это за профессия – иностранный язык, который в любой стране выучивают мимоходом и везде, кроме нас, для этого не нужно заканчивать специальный институт.
Как-то меня послали на совещание по техническому переводу, на котором одна весьма респектабельная дама, заведующая кафедрой иностранных языков престижного московского вуза жаловалась: «Явилась к какому-то высокому чину и стала доказывать ему необходимость изучения иностранных языков, а он ответил просто:
- А зачем мне знать язык? Если мне что-то потребуется, так ты (это доктору наук, профессору, женщине, наконец!) мне переведешь.
Возможно, именно эта конференция явилась для меня той последней соломинкой, которая, как говорят англичане, переломила спину верблюда. Я решил поступать во второй институт и получить диплом инженера. По счастливому совпадению, тот проектный институт, в который я так удачно дозвонился в поисках работы, был связан с романтической мечтой моей юности – судостроением. В Гипроречтрансе работали специалисты, включая самогО директора Исакова, которые по совместительству читали лекции в Ленинградском институте инженеров водного транспорта (сокращенно ЛИИВТ), и я решил поступать именно туда на заочное отделение по специальности «судостроение», понимая, что осуществить это намерение мне будет нелегко и, возможно, потребуется поддержка Гипроречтранса.
Вступительные экзамены я сдал вполне прилично - три четверки и одна пятерка, но, как я и предполагал, меня не приняли, хотя некоторых брали со всеми тройками. На мой возмущенный вопрос в приемной комиссии, в чем дело? мне ответили: «У других и одного высшего образования нет, а вы хотите два».
Вот тут-то и проявилась правильность моих рассуждений при выборе вуза для поступления. В Гипроречтрансе сочинили официальное письмо, из которого следовало, что мое желание поступить в ЛИИВТ – это не личный каприз, а производственная необходимость. Письмо понес один из самых авторитетных наших специалистов, который по совместительству был доцентом ЛИИВТа. Короче говоря, меня приняли, правда, не на кораблестроительное, а на экономическое отделение, но я был рад и этому.
Так началась моя двойная жизнь. С утра - на работу, после работы три раза в неделю – занятия в институте – хотя отделение считалось заочным, учеба строилась как на вечернем факультете.
Я был на втором или на третьем курсе, когда получил очередную увесистую пощечину. Гипрорыбфлоту была поручена разработка огромного проекта строительства судостроительного завода в иракском городе Басра. Весь проект следовало представить на английском языке. К тому времени я уже считался высококвалифицированным переводчиком, и на меня выпал основной объем перевода технической документации. Однажды меня вызвал главный инженер проекта Алтунян и сказал буквально следующее:
- Семен Исаакович, не могли бы вы нам порекомендовать хорошего переводчика, который бы по своим анкетным данным мог поехать в Ирак?
Разумеется, за те десять лет, что прошли со времен моего бурного абитуриентства, я уже хорошо знал свое место под социалистическим солнцем, но чтобы удар был в такой беспардонной форме… К тому времени я уже перевелся с экономического на судостроительное отделение, но даже такое счастливое сочетание профессионального переводчика, хорошо знакомого с проектом завода в Басре, полуинженера, наконец, здорового мужчины, что при командировке за рубеж также имело немаловажное значение, не смогло перевесить моей анкетной неполноценности.
Вспоминается эпизод, происшедший примерно в то же время при строительстве высотной Асуанской плотины в Египте советскими специалистами. При выполнении определенных работ потребовалась консультация крупнейшего специалиста в этой области. Но он был еврей и командировать его в Египет было никак не можно. Но наши иезуиты выкрутились: были выполнены детальные киносъемки местности, и эту киноленту привезли в Москву, чтобы этот специалист, изучив отснятые кадры, дал свои рекомендации. Так что еще можно сказать о стране, где политика всегда была превыше всего: здравого смысла, производственной необходимости, экономической целесообразности?
К тому времени в нашей жизни с Валей произошло историческое событие. Для Гипроречтранса был построен жилой дом. Я как молодой специалист, естественно, не мог претендовать на квартиру в новом доме, но поскольку счастливцы, получившие квартиры, оставляли принадлежавшее им жилье, а я стоял на городской очереди, появились какие-то шансы на получение комнаты в старом фонде. И действительно, предложили комнату площадью 17 метров на Невском проспекте, недалеко от Московского вокзала. Радости не было конца: истекал седьмой год нашего супружества, а мы с нашей Анечкой продолжали ютиться в своем Зашкафье на Заозерной улице. Когда сосуществование с родителями становилось невыносимым, мы снимали комнату, но поскольку денег на это дорогостоящее удовольствие у нас не было, через некоторое время мы возвращались на исходные позиции. И вот на нашей улице праздник.
Но радость была недолгой. Пожилой плотник, работавший в Гипроречтрансе, пришел к директору и заявил: «Вот вы молодому парню даете комнату на третьем этаже, а мне старому и хромому – на шестом и без лифта!» Директор тотчас удовлетворил жалобу пролетария, и мне была предоставлена не комната, а целая квартира, зато какая! Шестой этаж, без лифта, без парового отопления, без ванны, без горячей воды, в темном дворе-колодце, в районе, еще более скверном, чем у моих родителей, с окнами, выходившими во двор завода резиновых изделий «Красный треугольник», где всегда пахло жженной резиной. И все-таки это было счастье – наконец, после стольких лет, зажить своей семьей.
Тем временем в моей жизни произошел еще один крутой поворот. После Иракского проекта я окончательно убедился, что мне в Гипроречтрансе уже ничего не светит, и потихоньку начал подыскивать другую работу. Ко всем моим разочарованиям я еще понял, что мир техники – это вовсе не тот возвышенный храм, каким он мне представлялся, а сообщество очень серых в большинстве своем людей с убогими знаниями и ограниченным кругозором. Этот процесс девальвации профессии инженера, видимо, начался в двадцатых годах, когда коммунистическая партия объявила курс на индустриализацию, после чего инженеров стали плодить в невероятных количествах. Если до революции один инженер приходился на сотню рабочих и служащих, то теперь инженерами стали все, кому не лень. Дальше - больше. Появились такие одиозные должности, как инженер по кадрам, инженер по социалистическому соревнованию. Открылись сотни вузов, выпускающих инженеров сверх всяких разумных потребностей, и постепенно человек, который некогда именовался Господин Инженер, превратился в скромного труженика со скромной зарплатой и убогими потребностями. Инженеры стали основной рабочей силой в колхозах, на овощебазах, на уборках улиц.
Впрочем, я еще застал несколько инженеров старой закалки – получивших образование и воспитание до революции. Особенно мне запомнился один величественный старец, работавший в моем отделе. Исключительно воспитанный, интеллигентный в самом высоком понимании этого слова, начитанный, с широким кругозором - не то, что молодые инженеры, которые в лучшем случае имели скудные познания в своей узкой специальности и почти никакого понятия о других аспектах своего ремесла, тем более в смежных науках. А этот старец знал и помнил всё, чему его учили. Он мог решить дифференциальное уравнение, рассчитать прочность балки, хотя не занимался этим лет тридцать, знал несколько иностранных языков. Как-то в его присутствии я бросил фразу типа «Черт его знает». Он незамедлительно сделал мне замечание, сказав, что культурные люди так не выражаются, особенно в присутственном месте.
Но таких в Гипроречтрансе были единицы. У большинства инженеров интересы были ограничены выпивками и служебными романами. Сначала я стремился в компанию этих людей, но все их мероприятия кончались тем, что напившихся до непотребного состояния мужчин и женщин развозили по домам. Насколько это отличалось от наших инъязовских посиделок – с пением чудесных песен, чтением стихов – своих и чужих, споров на высокие темы. Короче, я перестал бывать на сборищах «господ инженеров», потому что с ними стало просто неинтересно.
Однажды в трамвае я увидел очень любопытное объявление, гласившее, что Ленинградский Кораблестроительный институт объявляет набор студентов - вечерников и заочников на дневное отделение, на 4, 5 и 6 курсы с сохранением заработной платы по последнему месту работы.
Это было то, о чем можно было только мечтать – спокойно учиться на дневном отделении, получая зарплату, окончить второй институт и начать новую жизнь уже в качестве дипломированного инженера.
Через несколько дней я уволился из Гипроречтранса и снова сел за студенческую скамью, хотя мне было уже 28 лет.
-----------
* Кульман – чертежная доска
Добавить комментарий