Огромное влияние на формирование будущего священника оказали две женщины: его мать, Елена Семеновна, и Вера Яковлевна Василевская. Их подруга с юных лет Роза Гевенман вспоминала: «Мне трудно отделить воспоминания о Елене Семеновне — Леночке, — от мыслей о Верочке — Вере Яковлевне. Они были двоюродными сестрами, из них старшей была Вера. Жизнь обеих была тесно переплетена с юных лет.
Помимо родственных отношений, их неразрывно связывала глубокая любовь друг к другу, но любовь эта носила у каждой из них совершенно различный характер, что особенно сказалось в более поздние годы. Впервые Леночка появилась в доме Куниных — моих и Верочкиных друзей — в конце 20-х годов. Ей было лет 17–18. Привела её Вера, нежно влюбленная в свою младшую сестру, недавно переехавшую в Москву. У Веры было спокойное и очень радостное выражение лица. Леночка показалась Куниным каким-то лучезарным существом. Она была удивительно хороша — не только миловидностью. В ней покорял безмятежный покой. Из её глаз струился теплый свет. Эти большие голубые глаза, золотистые волосы, кроткое выражение нежного лица — запомнились брату и сестре Куниным на всю жизнь. Мои первые встречи с Леночкой произошли несколько позднее.
Её облик излучал неуловимое обаяние. Особенно меня поразила улыбка, озарявшая мягким светом всё её существо. Леночка напоминала мне тихое озеро, отражавшее небесную голубизну. В ней была удивительная естественность — ничего ложного, надуманного. Её прелестная женственность носила целомудренный характер. С первого же взгляда на неё мне показалось, что в ней сияет ровный свет. Точно душа её не горела, а светилась.
Я мало, к сожалению, общалась с Леночкой в первые годы её жизни в Москве, но когда бы мы ни встречались — один раз случайно в Камерном театре, чаще в тихом переулке, где жила Верина семья — всегда возникало ощущение светлой радости. Её нельзя было не любить. Недаром Вера называла её голубем — трудно было себе представить тогда Леночку омраченной или разгневанной, настолько в ней отражалась незамутненность внутреннего мира. В семье Василевских её окружала нежная любовь. Насколько я знаю, её привезла Вера из Харькова, где у Леночки сложились трудные отношения с матерью, резко отрицавшей религиозные искания.
К ним Леночка стремилась с раннего возраста. В своих записках Елена Семеновна подробно описывает путь своего духовного роста. Кроме бабушки, верной еврейской религии, и добрейшего дяди — Верочкиного отца, Леночку связывала близкая дружба с братом Веры — болезненным юношей Веней, погибшим во время войны. Вера относилась к Леночке как к ребенку и испытывала к ней почти материнскую любовь. Её потребность в общении с близкими, особенно после смерти горячо любимой матери, была очень велика. Но по натуре сестры были совершенно различны. Леночкина привязанность была далека от экзальтированности. Веру же отличала углубленность в себя, внутреннее горение, трепетность. В ней точно что-то рвалось взлететь в неведомую высь.
Леночке в высшей степени была свойственна душевная уравновешенность. Это особенно сказалось, когда она, выйдя замуж, зажила собственным домом. В те годы я по-прежнему не часто виделась с Леночкой, и в моих воспоминаниях мало конкретных фактов. В памяти запечатлелся скорее её образ, чем подробности жизни. Лишь много лет спустя мне постепенно стали раскрываться скрытые для меня ранее черты Леночкиного характера. Виднее стали и обстоятельства её семейной жизни. Её муж, прекрасный человек — Владимир Григорьевич — отличался большой добротой и доброжелательностью к людям. К Леночке он был горячо привязан и предан ей до конца своей жизни. Несмотря на то, что он не разделял её религиозных убеждений, в семье никогда не чувствовалось и тени разлада.
В доме царило миролюбие. Главную роль играла Леночка, направлявшая по своему разумению уклад жизни. Она была жизнерадостна и легко принимала жизнь. Ценила возможность развлечений и совместного с мужем отдыха. Но никто и ничто не могло заставить её уклониться от соблюдения церковных обязанностей, порою неизбежно отвлекавших её от бытовых условий семейной жизни.
Запомнился теплый уют их небольшой комнаты на Серпуховке. Леночка поддерживала неизменный порядок и чистоту в комнате и на кухне. Она умела ладить с соседями в нелегких условиях коммунальной квартиры. Необычайно приветливо, с сердечной теплотой и щедростью проявляла она гостеприимство. Казалось, ей доставляло особое удовлетворение принять, накормить, выслушать любого, приходившего к ней. Её дом был открыт для всех, кто нуждался в помощи и сочувствии. Сколько я помню Леночку, она всегда была окружена любящими друзьями. И сама она была неутомима в заботе о больных, одиноких, неутешенных, старых и молодых, обремененных трудностями жизни. На даче в Отдыхе многие годы находили приют её немощные друзья.
Там весело и дружно проводили летние каникулы дети — её сыновья и их товарищи. Настоящим праздником для них бывал приезд из Новосибирска Леночкиного брата Володи, который по-особенному умел увлечь их различными выдумками и веселыми играми. Церковные праздники, особенно Пасху и Рождество, Леночка встречала радостно, и в то же время торжественно. Особенно запомнились Светлое Воскресенье и Сочельник. Вокруг елки собирались дети и взрослые — дух праздничности сближал и роднил всех. И над всем царила светлая Леночкина улыбка, в которой отражалась, как мне кажется, главная особенность её натуры: дар чистой любви. Теперь я понимаю, что источником внутреннего света, жившего в ней, была любовь к Богу. Ей была дарована неукоснительная вера в Божественное начало.
С ранних лет восприняла она этот дар без всяких колебаний, как птицы поют, как цветы цветут. Тихий светоч любви давал ей силу и твердость духа, которые помогали ей в самые трудные годы жизни. За голубоокостью «тихих вод» таился сильный характер. Думаю, что это сочетание мягкости, кротости и твердости характера — редкая черта личности. Вероятно, эти особенности прямо сказались на воспитании её сыновей. Несомненно, что впитавшееся с раннего возраста воздействие материнского духа повлияло на формирование личности Алика и Павлика. Ярко проявила себя Леночка в самые тяжелые периоды жизни. Были месяцы вынужденной разлуки с мужем. Были годы войны, когда Леночка с детьми жила в деревне под Загорском. Она стойко преодолевала бытовые трудности, не заботясь о завтрашнем дне.
Дети собирали крапиву, из которой она готовила щи и лепешки, собирали хворост для топки. В письмах 41–42-го годов Вера мне говорила о той „атмосфере спокойной и бодрой уверенности, которую Леночка умеет создать вокруг себя“. В их маленьком уголке, писала она, в суровые, страшные дни войны царили мир и благодать. По-особенному умела Леночка произносить слова молитвы — строго и проникновенно, и благодарила она Бога, как бы возносясь над землей. С неустанными молитвами она обращалась к Богу во все трудные моменты жизни, особенно, когда это касалось судьбы её сыновей. И всю жизнь она неуклонно обращалась к духовному руководству о. Серафима и матушки Марии, свято исполняя их поучения и уповая на помощь свыше. И помощь приходила…
В последние годы жизни Леночки мне часто приходилось дежурить около нее — вместе с Марией Витальевной — Марусей, сыгравшей большую роль в воспитании Леночкиных сыновей и глубоко связанной с жизнью Веры и Лены. Мы старались помочь больной как только могли. Друзья её не оставляли, и каждого она принимала светло и сердечно. Особенно большое место в её жизни занимала судьба сыновей. К посещениям старшего сына — Алика — она готовилась, и буквально оживала при его появлении и благословении. Постоянную, чуть ли не повседневную помощь оказывал ей младший сын — Павлик, на плечи которого ложились нелегкие бытовые заботы и поручения. Непостижимым казалось, откуда брались силы в измученном теле, как ей удавалось бороться с тяжелейшим недугом — циррозом печени, сопровождавшимся высокой температурой, зудом, болями. Бывали дни и ночи, когда силы её казались исчерпанными. Но в борьбе с жестокой болезнью Леночка проявила поразительную стойкость и мужество.
Никогда она не жаловалась. Безропотно, смиренно переносила она мучительные приступы. В последний раз я виделась с нею днем 15 января 1979 года. К вечеру ей становилось всё хуже, приехали оба сына. Тревога усиливалась с каждым часом. Маруся Тепнина от нее не отходила. Собрались еще несколько близких Леночкиных друзей. Сознание её не покидало. Поздним вечером, к ночи, она ушла в Вечность, казалось, под охраной ангельских сил. Всю ночь произносились священные слова Псалтири… В её комнате еще долго всё оставалось по-прежнему, и, хотя она опустела, душа Леночки продолжала в ней незримо существовать. И до сих пор высокий дух Леночкиного существа живет во всех нас, её любивших и с ней не расстающихся».
Из моих личных встреч с Еленой Семеновной я вынес впечатление о ней как о светлом, глубоко смиренном и молитвенном человеке. Когда отец Александр начал служение в Новой Деревне, летом обычно снимал для матери дом. Она следила за его питанием, всегда трогательно заботилась о нем, радушно принимала многочисленных прихожан. Мы, молодые, всегда обращались к ней за советом и поддержкой.
И она откликалась, находила для нас нужные слова. Тот тихий свет, который всегда отличал её, озарял и согревал нас. Отец Александр воспоминал: «Мне остается только быть вечно благодарным матери, её сестре и еще одному близкому нам человеку за то, что в такое время они сохранили светильник веры и раскрыли передо мной Евангелие. Наш с матерью крестный, архимандрит Серафим, ученик Оптинских старцев и друг о. Алексия Мечева, в течение многих лет осуществлял старческое руководство над всей нашей семьей, а после его смерти это делали его преемники, люди большой духовной силы, старческой умудренности и просветленности.
Мое детство и отрочество прошли в близости с ними и под сенью преподобного Сергия. Там я часто жил у покойной схиигуменьи Марии, которая во многом определила мой жизненный путь и духовное устроение. Подвижница и молитвенница, она была совершенно лишена черт ханжества, староверства и узости, которые нередко встречаются среди лиц её звания. Всегда полная пасхальной радости, глубокой преданности воле Божией, ощущения близости духовного мира, она напоминала чем-то преподобного Серафима или Франциска Ассизского. Я тогда, в сороковые годы, считал (да и сейчас считаю) её подлинной святой.
Она благословила меня (23 года назад) и на церковное служение, и на занятия Священным Писанием. У матери Марии была черта, роднящая её с Оптинскими старцами и которая так дорога мне в них. Эта черта — открытость к людям, их проблемам, их поискам, открытость миру. Именно это и приводило в Оптину лучших представителей русской культуры. Оптина, в сущности, начала после длительного перерыва диалог Церкви с обществом. Это было начинание исключительной важности, хотя со стороны начальства оно встретило недоверие и противодействие. Живое продолжение этого диалога я видел в лице о. Серафима и матери Марии.
Поэтому на всю жизнь мне запала мысль о необходимости не прекращать этот диалог, участвуя в нем своими слабыми силами. Не могу не вспомнить с глубокой благодарностью и тех моих старших друзей «мечевского» направления (ныне здравствующих и умерших), которые с моих отроческих лет помогали мне и направляли духовно и умственно».
Добавить комментарий