Поначалу как не испытать недоумение? Эта опера обычно на сцене сопровождается активным сценическим действием, масштабно поставленными массовыми сценами, меняющимися декорациями, воссозданием антуража, этническими костюмами, пластикой персонажей… Как без всего этого? Без сценического воплощения партитуры волшебной оперы? Без трагизма шествия покоренных эфиопов и торжества египтян?
Без сценически воплощенного дуэта двух соперниц – дочери фараона Амнерис и плененной, обращенной в рабыню дочери эфиопского царя Амонасро? Без тигриной пластики царя эфиопов Амонасро, мечтающего восстать и победить? Без сцен-дуэтов любви между Аидой и Радамесом? Без сцены судилища верховного жреца Рамфиса над Радамесом, в которой первый обычно поднят на высоту, а второй, попранный и обреченный, стоит внизу? Без картины гибели заточенных в подземелье Радамеса и Аиды, под оплакивание предавшей их Амнерис? Без всего зримого образа этой трагедии? Без очертаний в декорациях вдали от храма Изиды склепа, где будут заживо похоронены Радамес и Аида? Без столь значимой для партитуры сценографии? Как воспринимать это великое музыкально-сценическое произведение исключительно через звук?
Оказывается, можно. Хотя, к сожалению, все-таки с потерями.
“Аиду” в концертном исполнении предъявлять публике странно.
Сам великий Джузеппе Верди писал это произведение как большую оперу, предназначая её масштабной сцене. Премьера величайшего творения композитора состоялась в Каире в 1871 году в новом оперном театре и была приурочена к такому событию, как открытие Суэцкого канала. Композитор написал свою гениальную оперу за четыре месяца. Вскоре “Аида” была поставлена в Милане, в Италии, и слава о ней разошлась по миру. Либретто оперы написал Антонио Гисланцони по сценарию египтолога Ф.О.Ф. Мариетта. Именно последний - знаток и историк, увлек Верди сюжетом из эпохи египетско-эфиопских войн и трагической историей любви военачальника египетских войск Радамеса и дочери эфиопского царя Аиды, обнаруженной им на папирусном свитке…
Началось победное шествие “Аиды” во всех крупных оперных театрах мира.
И вдруг концертное исполнение… Да еще подготовленное для одного вечера. Только представить себе, сколько нужно было провести дирижеру Дэвиду Энгусу оркестровых репетиций, сколько работы с солистами, хором… Хор приглашают для участия как бы со стороны, это Back Bay Chora l- один из старейших профессиональных хоров в Бостоне. И он звучал великолепно.
Меня смущало, что эту оперу будут петь солисты, не вовлеченные режиссурой в мизансцены, в сценическое действие. Об этом я думала, исходя из прошлого.
Исходя из настоящего, когда режиссеры в оперных постановках позволяют себе выстраивать мизансцены, не сообразуюсь с музыкой, уже оказавшись на представлении, я подумала, что, возможно, так и лучше! Если сосредоточить все чувства: страсть, страх, долг, измену, ревность, надежду, любовь в воплощении звука и все смыслы и нюансы передать вокалом, то, по крайней мере, не будет повода для протеста!
Но, Боже, как это трудно! Без жеста, без движения, без наклона корпуса вперед или назад…И как слышно тогда малейшее несовершенство в звукоизвлечении… Без того прикрытия, которым оказывается сценическое воплощение партитуры, петь нужно эталонно. Концертное исполнение требует такого отшлифованного вокала, такой фразировки, чтобы не единой погрешности… Тут не спрятаться за артистическим обаянием, которое могло бы спасти в спектакле… Что будет?
К счастью, приглашенные солисты оказались на высоте. Только однажды мое ухо услышало сбой, о нем скажу через строчку.
Прозвучала тихо и нежно интродукция, за ним следовало знаменитое соло Радамеса “Celestial Aida”… В партии Радамеса выступал ведущий тенор оперного театра Австралии, мексиканец Диего Торре. Зал, наполненный меломанами, ждал начала и настроен был в высшей степени доброжелательно. По окончании раздались аплодисменты. Но мои ладони не потянулись для хлопков.
К моему огорчению, певец не соединял длинную певучую фразу с мягким её окончанием. Там, где звук при большом дыхании должен был приходить к piano, у него получалось forte, что-то похожее на выкрик. В пении, как и в произносимом слове ударная часть падает на начальный слог, а не на последний. Это значит, певец не соединял средний и верхний регистры…. Уточню: он выпевал “Celestial Aida“, или в переводе на английский “ Heavenly Ai … , а последний слог её имени da звучало неожиданно громче, чем ожидалось. Не получалось слитности и затихания, нежного замирания звука… Но дальше у певца не было погрешностей. Он справлялся с высокой тесситурой своей партии, без напряжения брал высокие ноты… Единственное, о чем оставалось только сожалеть, что к амплуа героя-любовника по его физическим данным он не слишком подходил, будучи традиционно для теноров невысоким и чересчур плотным…
В партии Амнерис выступала американская певица Алис Чанг (по-видимому, азиатского происхождения). Её отличали совершенно безукоризненное отшлифованное исполнение и изумительной красоты меццо-сопрано. Певучей интонацией, стелющимся звуком, кантиленой голоса она передавала чувства, кторые обуревают её героиню. С самого начала она угадывает, что её рабыня Аида, о царственном происхождении которой она не знает, любит и любима Радамесом, к которому сама пылает страстью. И она выразительно проводит сцену, в которой хитростью выманивает у Аиды её тайну.
Как легкое дуновение прозвучал женский хор “Героя ждет признание и слава, и почет” в честь Радамеса…Происходит сцена – диалог: поединок. Амнерис сообщает, что Радамес погиб, и видит, как Аида почти лишается чувств…- “Я пошутила”,- поет Амнерис. На её стороне власть и коварство, она опасна Аиде, и певица все эти нюансы передает вокально выразительно и драматично.
Но пальму первенства как за вокал, так и за скупое и высоко художественное образное решение я отдаю исполнительнице партии Аиды - Мишелл Джонсон. Красота её облика была равна красоте её пения. Тончайшая филировка звука в ариях и ансамблях, умение длить звучащие ноты, и незаметно беря дыхание, еще продолжать пение, чаруя сменой тембра, все покоряло. Стоя на авансцене, с прямой спиной, с благородными сдержанными движениями, она становилась воплощением героической молодой женщины, поставленной перед ужасным выбором: отец или возлюбленный…
Фактически жизнь или смерть. Напомню, выходы исполнителей были не в театральных, а в концертных костюмах. Алис Чанг меняла платья дважды, и оба не свидетельствовали о её очень хорошем вкусе. Одно было серебристо светлое, с лямками, спущенными на плечи и обнаженной не слишком худенькой спиной, другое – черное прямое, подчеркивающее хорошую фигуру, но зачем-то на лифе с прикрепленными непонятно из чего черными искусственными мехами, укрупняющими бюст. По контрасту с этой оперной дивой Мишелл Джонсон оставалась весь вечер в одном закрытом платье с цветным узором.
Свой успех она не строила, прибегая к помощи эффектных туалетов. Её сценический костюм мог быть отнесен и к далеким историческим временам, и к современной летней моде…Внешность певицы явно афроамериканского происхождения тоже без необходимости использования грима идеально соответствовала образу эфиопской царевны. С необычайным лиризмом она спела арию “Небо лазурное и воздух чистый”… С колоссальной душевной устремленностью, с вокальной виртуозностью в финале она спела арию прощания с жизнью, O terra, addio, (Прощай, земля), переходящую в дуэт с Радамесом… Несомненно Мишелл Джонсон – звезда оперной сцены сегодня.
Позволю себе маленькое отступление. Не могу не коснуться, мягко говоря, нынешних странностей по отношению к воплощению на сцене этнических особенностей персонажей. Например, Анну Нетребко в Метрополитен-опера обвинили за нанесение грима на лицо в партии Аиды. Почему? Кого может оскорбить национальная природа персонажа? Как нужно было в этом случае выходить на сцену актрисе? В гриме Сольвейг?
Возвращаюсь к составу, занятому в Бостонской Лирической Опере.
Надо сказать, что все исполнение оперы было приурочено к чествованию солиста Морриса Робинсона, его 25 – ой годовщине служения компании БЛО. Дебют певца состоялся ровно в день нынешнего исполнения “Аиды” 10 ноября, только с разницей в 25 лет, это было в 1999 году, когда он спел партию короля Египта. Ныне Моррис Робинсон исполнял партию верховного жреца Рамфиса. Обладатель глубокого богатого по тембру баса он вокально воплотил жестокость и фанатизм своего персонажа. А в партии короля Египта (мы бы сказали, фараона) выступил молодой солист, также обладатель красивого баса Стефан Эгерстром. В партии Амонасро – плененного эфиопского царя, готовящего восстание и вербующего в союзники египтянина Радамеса, на сцене был Брайан Маджор. У него красивый выразительный баритон, достаточно низкий, драматический.
Особо отметить мне бы хотелось исполнителя небольшой партии Гонца – Фреда С. Ваннесса, младшего. И я не ошиблась. В буклете, посвященном спектаклю и солистам, я прочла о том, что молодой певец получил уже много высоких наград, как, например, the North Shore Star, и recipient of The Coushatta Tribe of Louisiana Career Grant! У молодого артиста явное острое графическое чувство в передаче характерной пластики и красивый сильный тенор…
Наконец, назову имя еще одной певицы, выступившей в партии верховной жрицы- сопрано Челси Баслер, сочетающей прекрасные вокальные данные с артистичностью, удостоенной Grammy award… - наградой Грэмми.
Думаю, вся подготовка к проведению партитуры оперы и единственное выступление – подвиг всех участников. Не больше, и не меньше. И как результат переутомления, как я догадываюсь, произошел случай во время исполнения, которое на несколько минут дирижеру пришлось прервать. Медные духовые, исполнявшие знаменитый марш, были помещены в ложу над сценой и оркестром. Все внимание было приковано к трем оркестрантам.
Если кто-либо думает, будучи хорошо знакомым с этой музыкой, что её легко сыграть, ошибается. Тут новичкам разойтись и “киксануть” ничего не стоит. Но в данном случае марш звучал просто великолепно. Глаза всех слушателей были устремлены на них. И вдруг на сцене происходит какое-то смятение. Напомню: оркестр, хор, и солисты все на сцене. Дирижер обращен к оркестру и находится за спинами певцов на авансцене, в чем несомненная трудность для них… Певцы могут следить за жестом дирижера, видя его на подвешенном над сценой перед ними экране, который не видит публика.
Но публика видит и слушает марш в исполнении трио: валторниста и двух трубачей. И вдруг они замолкают. Тогда публика переводит взгляд на сцену, а на ней дирижер остановил взмах своей палочки. И что-то смешалось в рядах хора. Что? Несколько мгновений – полная растерянность охватывает всех. Затем кто-то из представителей театра взбегает из зала на сцену, и просит прощенья за вынужденную паузу: одному из хористов стало плохо. Еще несколько мгновений ожидания, и публике сообщают, что медицинская помощь уже оказана, все в порядке, исполнение продолжается.
Любителям эталонных записей сообщаю: ни одна самая прекрасная и совершенная запись не заменяет живого присутствия в театре. Конечно, желательно, чтобы ни на сцене, ни в зале никому не становилось плохо. И чтобы никто и никогда не ошибался. Но каждое исполнение может быть непредсказуемо. И, находясь в зале, вы испытываете душевное волнение, связанное с происходящим. Ни в одну запись, требующую совершенства, подобная ситуация войти не может. Это живая жизнь театра с её тревогами и отступлениями, когда магия в том, что происходит здесь и сейчас. В единении собравшейся публики с теми, кто дарит им радость и волнение на сцене. В самой приподнятости, испытываемой при звуках настраиваемых инструментов оркестра, в медленно гаснущих люстрах и светильниках, в ожидании и предвкушении театральных впечатлений и в не менее сильно переживаемом в финале Театральном разъезде.
Добавить комментарий