Я сбежал от городской суеты и шума, от истеричных гудков машин, от кирпичных стен напротив моего дома, от телефонных звонков, от кутерьмы в моем сознании, так или иначе рождаемой городом... Из моего окошка теперь видны некошеный луг и край леса. Но в моем распоряжении – взамен перечисленного ранее - оказалось так много!
Лучшее средство от наваждений, рекомендуемое всем отшельникам во все времена, – колка дров. Ну, возня с дровами. С хворостом, с деревом, с чурбачками, с поленьями. Где пилой, где топором, где колуном, а при кладке поленницы - руками. Эта нелегкая работа не допускает досужих мыслей. Мыслей она вообще не допускает.
Честное слово, хорошая работа! Особенно, если у тебя есть ладный чурбак и топор. Этим делом я и занимался полдня, раскалывая на поленья отпилки от толстых сучьев, устилавших недавно землю на моей дорожке. Отпилки не были колкими из-за сучковатости, в раскат не шли даже после двух ударов, но, когда они расседались после третьего, приятно было взглянуть на уже подсыхающую светлую древесину. Эти дрова будут славно гореть в моем камине.
Отдыхая на поваленном для удобства сидения чурбаке, я подумал вскользь, что моя не так уж давняя работа извилинами - мускулами, скажем, коры мозга (разве не похожи на мышцы?) - сродни, верно, возне с дровами. Да и есть ведь выражение: шевели извилинами! Нет, посмотрите сами: укладывание строк сперва в абзацы, после – в страницы-поленницы, перебрасывание или перетаскивание строк и абзацев с места на место... И извилины так же устают (помню ту усталость), как мышцы спины и рук.
За работой с грядками и дровами прошел день, другой, и, и я смирился уже с тем, что визит женщины был случайным; что всего лишь русская блажь задурила мне голову – ждать, что вдруг возле моего домишки, возле моей конуры остановится одна из этих машин, этих деталей, прочно вставленных в ленту скоростного американского конвейера...
Блажь, блажь...
Подступал вечер, было душновато, как бывает перед приближающимся дождем, ночью он, вероятно, падет на лес и луг, на крышу моего дома, но пока его дождешься... Открывая холодильник, я поглядывал на непочатую флягу «White horse», но сегодня мне не хотелось на этой лошади уноситься далеко – и я никак не решался отвинтить пробку.
И вдруг раздался визг тормозов и скрип гравия под колесами машины, съезжающей на обочину. Сердце мое забилось, я выпрямился у холодильника. Вышел.
Кристина приближалась к крыльцу. Она снова была в светло-бежевых коротких шортах и легчайшей (но не прозрачной) кофточке так же, как в прошлый раз натянутой на голую грудь. Наверно, переодевается после офиса в машине.
-Если бы тебя (по каким-то своим оценкам ситуации она перешла на «ты», и это меня устроило) не было по дороге, я бы умерла, - чуть ступив шаг ко мне, объявила она.
-От усталости? – По первому же взгляду на лицо Кристины я понял, что она не в себе.
-От всего на свете, - ответила женщина, подходя к крыльцу. – Кофе мне не поможет, налей капельку виски. Я сяду здесь, на крыльце. Слушай, заведи плетеное кресло, если хочешь, чтобы к тебе заезжали в гости!
Я вышел через минуту, неся плоскую бутылку «Лошади» и две рюмки.
-Чертов день! – продолжала Кристина. – Чертов! А ночь – только черный промежуток между двумя сумасшедшими днями. Чертова жизнь! Нет, налей больше. Вот так. Я хочу отрезветь от того дурмана, в котором нахожусь. Выскочить из него хоть на несколько минут. А ты можешь и не пить.
-Что с тобой? – После слов Кристины между нами рухнуло сразу несколько перегородок.
-Не знаю. Тоска. Отчаяние, - продолжала она рушить перегородки. - Устала. Хочу моря. Виски хочу. Пчела влетела в салон и билась об стекло, а я не могла остановиться, чтобы выпустить ее. Не знаю, чего хочу. Хочу треснуться лбом об стену. Хочу спать. Хочу жить. Налей мне еще виски.
-Это было всего лишь несколько таких минут, - продолжала она, - имею же я на них право! На вздох. Хоть и со стоном. А ты, кажется, тот, при котором я могу вздохнуть. Ты буддист, пасечник, отшельник, пустынник, ты дышишь простором, покоем – и я при тебе могу расслабиться, хотя при взгляде на тебя меня разбирает злость. Ощутить вокруг себя – плечами, спиной, грудью, коленями – твою пустыню. И даже поведать тебе самое сокровенное. Но с этим я, конечно, погожу...
-Это просто такая минута... – повторила Кристина, - одна лишь минута, но без нее человеку нельзя. Он не пружина. Нет, он пружина! Но ведь и та стремится к расслаблению! А ее напрягают снова и снова...
Я стоял у притолоки с флягой виски и недопитой рюмкой.
-Послушай вот что. Ты – выход. (А я его безуспешно искала) Это ты сам себя придумал таким? Может, это твой имидж?
-Минут пятнадцать назад я существовал только для себя.
-Это тебе казалось. Так не бывает. Каждый из нас еще для кого-то. Ты случайно не какой-то там сектант в поисках несчастных вроде меня? Ты не из тех проповедников Неисповедимого Блаженства, что дежурят на перепутьях? Не станешь морочить мне голову бреднями о конце света и покаянии? Не поведешь кланяться какой-нибудь гнилушке?
-Один мудрый индус сказал, что у Бога нет религий.
-Что? – Кристина заморгала. – Как это?! Так не бывает!
-Давай оставим эту тему. Ты слишком устала.
-Это правда. Не время и не место. Я просто забыла выключить в себе мотор. Да, ты прав. Давай поговорим о чем-то другом. Бесконечность оставим на потом. Фу-у-у!.. Смотри – вечереет. Тебе не бывает здесь тоскливо? Одиноко?
-Пока нет. Вечер – это интересно.
-Выдрючиваешься?
-Нет. Я подбираю к вечеру слова.
-Ах да. Ты ведь писатель. Ну и как идут дела?.. Послушай! Я поймала себя на том, что выкладываюсь, как на исповеди, а ты всё помалкиваешь.
-Но я ведь отвечаю тебе. Вот и еще отвечу: совсем недавно меня трясло почти как тебя. И я устроил себе передышку. Вздох.
-До чего же мы по-разному скроены. Наша, американская, «передышка» наступает тогда, когда мы не можем уже отличить Лондона от Парижа и Токио от Венеции. А ты позволяешь себе роскошь в рабочем еще возрасте не зарабатывать деньги! «Подбираю к вечеру слова»! Думаешь, они кому-то понадобятся? Кому в нашем сумасшедшем мире нужны слова, кроме самых необходимых? Кто тебе за них заплатит? Работал бы лучше на рекламистов!
-Ты начала сердиться.
-Ох да. Я забыла на минуточку, что разговариваю с отшельником. У тебя и часов-то, наверно, нет, ты определяешь время по цветам и по звездам. – Кристина глянула на часики на запястье. – Уй! Мне пора ехать. Не сваришь ли чашечку кофе? И он еще говорит, что у Бога нет религий! Да ты наверняка католичнее Папы Римского! Только в чем?
Я допил рюмку и направился к плите. Кристина осталась на крыльце. Вопрос «Кому нужны твои слова?» был моей болью. Действительно, кому?
Пенка в турке вспучилась, показался полный отчаяния глаз, посверкал, ворочаясь, ища того, кто держит турку на огне, нашел меня, покрылся радугой, лопнул – кофе был готов. Я чуть присолил его, взял кофейную чашку и пошел к Кристине.
-Как запахло! – сказала она. – Что за сорт?
-Здесь колумбийский, ямайский и арабика. Смесь.
-Твой вечер не так уж плох, - Кристина кивнула на небо над лугом и дальним лесом.
-Здесь каждый раз вывешивается чья-то картина. На все небо.
-Не хочется уезжать. А картина – Бога.
-Посиди еще.
-Не могу. Меня ждут. – Кристина допила кофе и встала.
Мне хотелось сказать два важных для меня слова, но я промолчал. Это - проглоченные слова - было замечено.
-Ты топчешься сейчас, как медведь возле улья... Прости, как отшельник. Возле чего-то. Возле чего топчутся отшельники?.. Ну ладно, меня в самом деле ждут. Приеду – и сразу перестану существовать: то, се, то, се... Потом ночь – провал...
-Заезжай еще, - сказал я те слова.
-Хотелось бы. – Женщина отдала мне кофейную чашку и неожиданно протянула руку к моей бороде. Притронулась.
-Только не ври, пожалуйста, что ты не какой-то там проповедник и не сектант. Ты дремуч, как лес. Ты пропах деревом и травами. Ты вроде стога сена, и так же лохмат. Может, начнешь курить, чтобы пахнуть мужиком?
-Я и сам об этом подумываю.
-Вот и закури. Всё! – оборвала она разговор. - Я поехала. – Вдруг глубоко вздохнула, - Такие хорошие были эти минуты. Спасибо за них. Честное слово, они походили на иные минуты в храме, в воскресенье.
После того, как на шоссе зажглись еще одни фары, осветив на мгновение лес на другой его стороне, и машина влилась в ровно гудящий поток (он стал слышен), я присел на крыльцо. Небо потеряло уже краски заката, только из-за горизонта высунулось несколько длинных, по-собачьи розовых языков.
Вечер переходил в ночь. Ночь загнала меня в дом, но там я пробыл недолго. Снова вышел на крыльцо.
Темноту, которая знаменовала наступление вечера, эту темноту (чернила каракатицы) унесло несильным ветром, небо прояснилось, стало прозрачным, звезды все более обнажались. На лугу, на кустах, разбросанных там и сям, пели сверчки. Шоссе продолжало функционировать.
Сойди я с крыльца и сделай два шага в сторону леса – буду слышать, как шумит несильный ветерок в верхушках деревьев. Шагни в сторону шоссе – попаду во власть несущихся по хайвею машин и красных огней. Мое крыльцо как раз, выходит, посередине между двумя этими стихиями. А ведь я совсем не думал, выбирая такое идеальное для моего состояния, пограничное место.
Я то внимал сверчкам-скрипачам, которые пели все громче, то слышал редеющие уже моторы на шоссе. Скоро они, наверно, смолкнут. Только одиночные машины будут пересекать ночь. А сверчки будут петь до утра.
И тут я поймал себя на том, что мне сегодня одиноко и даже тоскливо. Женщина по имени Кристина успела во мне обосноваться! Вот она ушла – и я почувствовал в себе пустоту. Пустоту, которая не очень-то хотела чем-то заполняться. Я обеспокоенно подумал, что завтра уже нужно будет взяться за работу, она, захватив мозг, не оставит места одиночеству.
Надо пойти спать. Спать, спать! Утро вечера мудренее. Уже и прохлада залила крыльцо и, наверно, дом. Даже в комнате будет холодно. Я собрался уже встать, как из леса накатила на крыльцо теплая волна воздуха со знакомым уже запахом звериной шкуры – словно опять кто-то огромный тяжело вздохнул, засыпая, кладя голову на лапы и закрывая глаза...
----------
* Рассказ тематически продолжает рассказ Вадима Чиркова “Луг и пчела», опубликованный ранее (прим. ред.)
Добавить комментарий