Из воспоминаний. ГДР - мой мир

Два мира есть у человека:

Один, который он творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил. 

Николай Заболоцкий, «На Закате».

Пролог

Среди статуэток и фото на стенке — хрустальный кубок самый ценный. Он напоминает мне об отце, офицере Советской армии. И невольно вспоминается Дрезден, в этом немецком городе служил мой батя, а когда уходил на пенсию по выслуге лет, однополчане подарили ему этот кубок. 

Для меня Германская Демократическая Республика отнюдь не чужое государство со своей короткой и несчастливой историей. Здесь, на немецкой земле, я провёл свои юные годы, когда казалось, что солнце светит ярче, и мечталось, что впереди долгая счастливая жизнь. 

«Я человек не новый! Что скрывать? Остался в прошлом я одной ногою», — сказал поэт. Вот и мои мысли на склоне лет часто в прошлом. Минувшее теребит душу, не даёт ей покоя. Жизнь наша — не черновик школьного сочинения, пишется сразу набело, и замечательно, если удачно! Только ведь далеко не всегда так получается. Прошлое не вернёшь и не подправишь как помарку резинкой в школьной тетради. 

Принимая многое из того, что было сказано об СССР, не считаю, что жил в неправильном государстве. Я горжусь, что родился и вырос в большой стране, служил в Советской армии. Пять лет, проведённых в ГДР, — сначала подростком, а потом солдатом — навсегда определили моё дружеское отношение к восточным немцам.

Дрезден

Помню наш двор на окраине Дрездена, на улице Марине-аллее. Так отец назвал улицу таксисту, когда наша семья ехала со старого дрезденского вокзала на новое место жительства. Три двухэтажных приземистых дома, где жили семьи советских военнослужащих, соседствовали со стройными, под красной черепицей, домами немцев. Со всех сторон двора — частный немецкий сектор.

Интересно, а узнал бы я сейчас дрезденский вокзал, улицу Марине-аллее и наш двор? Ведь прошло много лет, Дрезден оправился от военного потрясения. Ныне это современный европейский город с неповторимым обликом, столица немецкой земли Саксония.

Наша семья приехала в Дрезден в начале 60-х годов прошлого века. Город ещё не пришёл в себя после Второй мировой войны, когда в феврале 1945 года его бомбила английская и американская авиация. Наши союзники по антигитлеровской коалиции постарались на славу. Даже через пятнадцать лет после нещадной бомбардировки в городе можно было увидеть руины.

Через дорогу от двора чернела стена многоэтажного дома с тёмными проёмами вместо окон. Неподалёку громоздились поросшие травой руины военного училища (так говорили взрослые). Мы любили лазить по этим развалинам с самодельными рогатками, стреляли из них воробьёв. 

Жестокая детская забава. Теперь мне кажется, что это был отголосок той прошедшей войны. Наши родители не любили о ней говорить и не учили нас убивать птиц, так инстинктивно отозвалась в нашей душе страшная та война. И мы, вооружившись рогатками, продолжали уже наше «правое» дело. В невинных птичках видели своих заклятых врагов и пытались их уничтожить, а когда получалось, радостно кричали: «Ура!» 

По краю развалин, над широкой мощёной дорогой, росли невысокие и разлапистые тутовые деревья. Набегавшись вволю, мы вдосталь лакомились чёрной и белой тутой, уже на Украине я узнал другое название этой ягоды — «шелковица». 

В руинах мы нашли едва заметную щель и, предусмотрительно взяв фонарик, полезли в неведомое. Слабый луч высветил длинный широкий подвал, доски, аккуратно сложенные у отсырелой кирпичной стены. Мрак и зловещая тишина напугали, лишь выкарабкавшись на белый свет, мы облегчённо вздохнули. 

Немецкая земля всё ещё дышала войной, свои трофеи мы, малолетние сталкеры, находили на городских окраинах, порой забредая на немецкое стрельбище. Поговаривали, если нас там поймают, семью немедленно вышлют в Союз. Такая перспектива нас не пугала, мы прошмыгивали мимо часового, когда он, прохаживаясь по дороге, поворачивался к нам спиной. 

Наш «штаб» в подвале дома пополнялся гильзами, обоймами, рваными противогазами, иногда попадались даже патроны с порохом. Мы гордились такими своими находками и любили возиться с ними. Кидали патроны в костёр, а когда они хаотично взрывались, разбегались во все стороны.

Девчонка, копошась во дворе, нашла немецкий кинжал со свастикой. Мой товарищ Сергей, которого знал ещё по Тбилиси (там служили наши отцы и жили мы в одном доме), нашёл в Эльбе ржавый немецкий пистолет «Вальтер» Жарким летом река обмелела и отпустила свой военный трофей.***

А как не вспомнить Сашку Строганова из Саратова, соседа моего по дому? Мы часто ссорились, и тогда он дразнился: «Плешивый поп, плешивый поп! Иди на бричко пропотоп!». Что это за «бричко пропотоп» я не ведал, да и вовсе не плешивый тогда был. Обидно! Я гонялся за ним по двору, он увёртывался и убегал. А потом мы опять мирно встречались, изнывая от летней жары и скуки. 

Его уже явно тянуло к противоположному полу. Как-то, заговорщицки подмигнув, он сказал, что у его отца есть стихи запрещённого поэта. И, когда родителей не было дома, затянул к себе. Вытянув из-под кровати небольшой отцовский чемодан, достал из него томик стихов Сергея Есенина и раскрыл на стихотворении: «Милая, не бойся, я не груб. / Я не стал развратником вдали. / Дай коснуться запылавших губ, / Дай прижаться к девичьей груди…»

В 13 лет прочитать такое... Я даже не подозревал, что подобное можно писать безо всякой стыдливости. Откровенные строчки! Так я познакомился с «крамольным» русским поэтом. Стихотворение я переписал и выучил наизусть. С этого времени я с интересом поглядывал на своих сверстниц.

Стали мы с Сашкой похаживать к девочкам, жившим недалеко от нас в районе, который назывался «Русский квартал». Дома стояли вдоль мощёной булыжником улицы, спускавшейся к Эльбе. Тогда вода в реке была грязная, и, если уж рискнул искупаться, дома обязательно мылся под душем. 

Ходить к девчонкам была инициатива Сашки. С Леной он учился в одном классе, её сестра Ирина была моложе на год. Навсегда запомнил фамилию сестёр — Мозговые, были они москвички. Мы дефилировали по противоположной стороне Русского квартала мимо немецких магазинчиков, а, завидев их в окне, дурачились, выделывая руками и ногами разные фортеля. Они смеялись нашим ужимкам и гримасам, мы же были довольны таким своеобразным свиданием с сёстрами. 

***

Через парк, начинавшийся сразу за нашим двором, я ходил в школу. Внушительное каменное строение, в нём размещались различные советские учреждения: военные и гражданские. Для военных на первом этаже работала столовая. На третьем этаже находилась наша школа, а на втором — довольно большая библиотека, в ней я нашёл романы Майн Рида и запоем прочитал все шесть томов. 

Его произведения произвели на меня неизгладимое впечатление. Нужно быть смелым и сильным, как Белый вождь, чтобы одолеть своих заклятых и хитрых врагов. Только бескомпромиссная борьба с ними ведёт к победе честных людей, их добрых идеалов. Зло всегда должно быть наказано! 

Милые, наивные мысли. Через много лет я попытался перечитать полюбившегося мне в юности писателя, однако бурной радости от встречи с его героями уже не испытывал. Как-то поблекли они, жизнь внесла свои коррективы в моё миропонимание, а юношеский запал души давно иссяк.

В дрезденской школе приняли меня в пионеры. В торжественной обстановке я дал клятву, что буду любить Родину и жить по заветам великого Ленина, как учит Коммунистическая партия. Мне повязали красный галстук. Дружный строй советских пионеров пополнился ещё одним своим адептом. Как-то в кинозале Дома офицеров я нашёл кошелёк, полный гэдээровских марок, и отдал его администратору. Женщина поблагодарила, сказав, что я настоящий пионер! Ну а как же, настоящий пионер — всем ребятам пример!

Прогулки по Дрездену

На немецкой земле мы, советские подростки, знакомились с большой западной культурой, познавали её в увлекательных походах с родителями и нашими школьными учителями. С родителями посетил Потсдам, Лейпциг, Мейсен (родина знаменитого мейсенского фарфора), горный Бастай, его называли Саксонской Швейцарией. 

А как это, жить в Дрездене и не увидеть знаменитую дрезденскую галерею и музей драгоценностей? В Цвингере впервые я побывал с родителями, а через год — со своим классом. Мне казалось, что нового уже ничего не увижу – и я глубоко ошибся. 

Когда экскурсовод сказала, что Сикстинская Мадонна — это гимн материнству, я недоверчиво хмыкнул, мол, заливаешь, тётя. «Присмотритесь внимательнее, фон картины весь в светлых детских головках». Я пригляделся и — о, чудо! — вдруг их увидел, они высветились, будто на проявленной фотоплёнке. И поразился, как не заметил их раньше, в первое своё посещение галереи с родителями. Вот уж точно, быть слепцом может и зрячий!

С одноклассниками посетил музей, посвящённый североамериканским индейцам. Поход в него воспринял с энтузиазмом, так как уже начитался о благордных индейцах в романах Майн Рида и Фенимора Купера, хотя последний, на мой взгляд, писал более сухо. С Купером у меня случилась незадача в библиотеке. Когда библиотекарша спросила, что я хочу почитать, я ответил, что роман Ремифора Купера «Зверобой». Улыбнувшись, она поправила, что Купера звали Фенимор. Оконфузившемуся читателю пришлось покраснеть.

Немец (писатель Карл Май?), живший в 19 веке, собрал внушительную коллекцию, связанную с бытом североамериканских индейцев, а потом открыл музей. За стеклом стояла большая статуя разукрашенного, в полном боевом снаряжении, индейского воина. Рядом лежала усохшая кожа с волосами — скальп. Ужасный военный трофей, содранный с головы зачастую ещё живого врага. Суровые времена — ужасные нравы, правда, и наше время отнюдь не лучше.

В ГДР были популярны разноцветные эластичные фигурки индейцев. В ярких головных уборах и угрожающих позах, они скакали на конях, стреляли из луков, размахивали дротиками и томагавками.

Дома я выстраивал на полу оловянных солдатиков против разноцветной индейской армии. И с гиком, размахивая руками, начинал отчаянную битву двух войск. Естественно, побеждала та армия, военачальником которой я назначал себя.

Запомнился замок Морицбург, расположенный посреди озера недалеко от Дрездена. Наша группа переходила из комнаты в комнату, поднимаясь всё выше по узким каменным коридорам, и вдруг мы увидели через стекло, внизу, большой церковный зал со скамьями. В одной из комнат бросилась в глаза небольшая статуэтка с надписью на немецком и русском: «Плутон умыкает Прозерпину». Подробностей древнегреческого мифа тогда я не знал, меня поразило само слово «умыкает». Ранее его не слышал, потому и запомнил эту фарфоровую фигурку, изображавшую крепкого мужика и испуганную девицу, вырывающуюся из его объятий. 

Дружба — Freundschaft

В нашем большом дворе мы жили рядом с немцами, по городу ходили свободно. Под нашими домами не стояли часовые, правда, однажды всё же довелось их увидеть, когда в октябре 1962 года резко обострились отношения между СССР и США. Случился так называемый Карибский кризис, когда советские ракеты с ядерными боеголовками оказались на Кубе. Поговаривали, что семьи советских военнослужащих вышлют на родину. Но, слава богу, всё обошлось.

Со своими немецкими сверстниками мы общались безо всяких опасений. Дружили, как мальчишки с одного двора. Говорю это не по идеологической пропаганде тех лет, ссылаюсь на свой личный опыт.

Кто в детстве не играл в футбол? Нередко к нам присоединялся немецкий наш друг, между собой мы называли его Пейда. Сдружился я с его младшим братом Андреасом. Он подарил мне много почтовых марок и старых немецких денег — металлических и бумажных. Кляссер для марок я купил в специализированном немецком магазинчике, марок в нём было уйма — глаза разбегаются! И все хочется купить, но как позволяли уже совсем иные марки — немецкие деньги, выделенные мне отцом. 

Нередко я захаживал к Андреасу домой, его родители всегда встречали меня радушно. Когда наша семья уезжала, он подарил мне миниатюрный зелёный альбом с дарственной надписью на немецком, в переводе она звучит так: «От твоего немецкого друга Андреаса Шульце из Дрездена». Этот уже изрядно потёртый временем альбом хранится у меня до сих пор, в нём фотографии Цвингера.

Когда я уже жил в Чернигове, мы переписывались. Андреас нередко присылал в письмах марки, потом наша переписка заглохла, и всё по моей нерадивости — не любил я писать. Одолели иные заботы, детская дружба и увлечённость ушли в прошлое. Замечу такую особенность: после войны Чернигов быстро отстроили, хотя город был сильно разрушен. В отличие от Дрездена, сумевшего залечить свои военные раны гораздо позже.

ГСВГ

Вновь я вернулся в ГДР уже девятнадцатилетним солдатом, служил недалеко от Вюнсдорфа — военной столицы Группы советских войск в Германии. Во Вторую мировую войну здесь размещался Генеральный штаб сухопутных сил Вермахта. Одно время штабом командовал генерал-полковник Франц Гальдер, написавший «Военные мемуары», известные в Советском Союзе как «Дневник генерала Гальдера». 

Генерал скрупулёзно записывал ход военных действий с первого дня нападения на СССР. На третий день войны в дневнике появилась запись, что русские упорно сопротивляются, красноармейцы взрывают себя вместе с дотами.

Служить довелось в войсках связи особого назначения (осназ). Часть находилась в большом гарнизоне, обнесённом колючей проволокой. Одну сторону казармы занимали мы — связисты, другую — солдаты-авиаторы, обслуживающие большой военный аэродром. Все высокие военные чины из Союза приземлялись именно на нём, а потом ехали на авто в Вюнсдорф. На всём пути их встречали регулировщики.

В гарнизоне жили мы изолированно, никакой связи с внешним миром, разве что в самоволке, когда бегали к немцам в гаштет за водкой. Единственной нашей солдатской отрадой было небольшое озера. На его берегу стояла наша казарма. В нём иногда мы плавали, естественно, организованно и под присмотром. Случалось и порыбачить, рыба в озере водилась всякая, даже попадались угри.

Став «стариками», мы выскакивали из казармы после отбоя и вприпрыжку бежали купаться. В небе застыли большие яркие звёзды, от наших всплесков расходятся тихие волны, колышется-дрожит лунная дорожка. Благодать! И вдруг на мостках возникает тень дежурного офицера, он гоняет нас и грозится посадить на губу. 

Наша часть держала связь с советскими миссиями в ФРГ, находящимися в американской, английской, французской зоне ответственности. До сих пор в памяти оперативные номера журналов, по которым приходилось ними работать. 

Также мы поддерживали радиосвязь с советскими разведчиками в Западной Европе, их там находилось немало. Свою срочную информацию они передавали на определённых частотах, которые приходилось постоянно прослушивать. Занятие нудное, особенно по ночам, когда клонит в сон, а по ушам бьют гудящие и клокочущие радиоволны. 

За всё время службы я был лучшим радиотелеграфистом части. На соревнованиях по скоростной радиотелеграфии всегда занимал первое место. За такое достижение на первом году службы получил отпуск, а на втором — премировали фотоальбомом. 

Когда уходил на дембель, фотоальбом подарил своему другу из Курска Сане Долгошееву. С ним сдружился ещё в учебке в Арзамасе (Горьковская область). В нашей части служили парни со всего Союза, и мы общались безо всякой неприязни — украинец ты, русский или татарин. 

Только вот как теперь относиться к своим друзьям-сослуживцам, когда между Украиной и Россией война, а кровь славянская обильно течёт по украинской и русской земле? И как там, в России, относятся к украинцам, с которыми вместе служили? Тогда и в дурном сне нам не могло присниться, что наши дети и внуки будут убивать друг друга.

В немецком поезде

Врезался в память случай, когда я возвращался из своего заслуженного отпуска. Всю ночь поезд мчался по Польше, а утром по мосту через Одер пересёк польско-немецкую границу. Чтобы добраться до своей части, во Франкфурте-на-Одере пришлось пересесть на немецкий поезд. В вагоне деревянные сиденья, как в советских пригородных поездах. Уже стемнело, когда мои солдаты-попутчики вышли на своей станции, дальше пришлось ехать одному. По вагону ходила долговязая, в очках, женщина-контролёр. От неё пытались улизнуть девчонки-подростки, она перехватила безбилетниц и заставила заплатить.

В Цоссене в вагон зашёл пожилой изрядно выпивший немец. Увидев меня, сел рядом. Несколько слов по-русски, несколько — по-немецки, с трудом разговорились. Он спросил, мол, откуда я родом, ответил, что из Киева (оттуда призвали в армию). Немец одобрительно: «О Киев, гут, гут! Кубань — никс гут!» Я вопросительно посмотрел на него. Он закатил брючину на правой ноге и показал деревяшку ниже колена. Вот дела… встретил бывшего гитлеровца! Он вольготно чувствовал себя в 1941 году в захваченном Киеве, а на Кубани потерял ногу. 

«Тебе ещё повезло, фриц!» — подумалось мне. Из беседы прояснилось, что его подпоили наши солдаты, они что-то выгружали-перегружали на станции, разжились спиртным и пригласили немца. Дружеское застолье, пусть даже на скорую руку, сближает.

Вот такая неожиданная встреча с бывшим солдатом Вермахта. Ненависти к нему я не испытывал, но продолжать разговор расхотелось Видимо, это заметили сидящие рядом немцы, что-то сказали ему, он замолчал, а вскоре вышел.

В вагоне шумно, в чужом окружении мне неуютно. Чтобы отвлечься, открыл свой чемодан и достал плитку шоколада. Мне повезло, мой чемодан не пошерстили на таможне в Бресте. Своим сослуживцам я вёз несколько блоков болгарских сигарет «TU-134», кофе в зёрнах, сгущёнку, шоколад и шоколадные конфеты. С натуральными продуктами и хорошим табаком в ГДР было туго, а в Союзе пока хватало.

Вот открываю свой чемодан, а мимо проходит эта долговязая контролёрша. Увидев шоколад, как пристала: у меня дома «кляйн киндер», дай шоколадку! Пожалел её «кляйн киндер» и дал шоколадку. Лишь бы отстала. А она увидела сигареты и снова клянчит, предлагает деньги. Не устоял, распечатал блок и продал пачку. Довольная, она ушла, а вскоре прибегает и вновь клянчить. Я заартачился, как она ни просила, больше ничего не продал. 

Поезд мчится в темноту, на душе тревожно, я не могу сообразить, когда же мне выходить? А эта долговязая вновь проходит мимо (сновала она по вагону часто), протягиваю ей свой билет — такую небольшую картонку. Она внимательно посмотрела и запричитала, что не туда еду, мне надо выходить на ближайшей станции и пересаживаться на другой поезд. У меня похолодело внутри. Ну, выйду, а как ночью искать комендатуру и объяснять, что сел не на тот поезд? Вот это влип!

Мою растерянность заметили молодые офицеры Национальной народной армии ГДР, они сидели недалеко и слышали наш разговор. А может у меня на лице отобразилось всё это моё волнение. Один из них подошёл ко мне и, улыбаясь, попросил билет. Внимательно его посмотрев, он одобрительно похлопал меня по плечу, дескать, всё хорошо, правильно едешь, камрад! Фу, словно гору свалил с плеч!

Когда контролёрша снова проходила мимо, офицер что-то сказал ей, она подбежала ко мне и стала извиняться: плохо видит, недоглядела. Мне нужно было выходить на станции Шперенберг, а она прочитала Шпренберг, а это в обратном направлении. Ну, думаю, очкатая, смотришь в четыре глаза, а плохо читаешь. 

А может, она специально направила меня совсем в другую сторону, потому что обиделась? Ведь так просила сигареты и шоколад, а не продал. Туго было тогда с натуральными сластями и табаком в ГДР. Так ведь солдату тоже сладкого хочется. Не всё же перловка, вялая картошка с рыбой да борщ с куском старого сала. 

Вместо эпилога

Эти мои воспоминания не только о прошлом, они о моих взглядах и убеждениях. Нет смысла тянуться вслед за новыми веяниями, всё равно не догонишь — не тот уже шаг. Или нужно суметь вовремя перестроиться, удержать руку на пульсе времени, как тот бывший гитлеровец, повстречавшийся мне в немецком вагоне? 

Уж не знаю, каялся ли он за свои «подвиги» в СССР, но сумел радикально изменить своё мировоззрение. Стал встречать бывших врагов как друзей, может быть потому, что победителей не судят? И уже на своей земле без зазрения распивал с русскими солдатами водку. Совесть не мучила, а ведь стрелял в их отцов. 

Соединить в гармоничное целое прошлое и настоящее — труд непосильный. Слишком уж огромны несоответствия. И тревожится душа, теша себя сказками о прошедшем золотом времени. А ведь не всегда оно было безоблачным, иногда сквозь тучи прорывалось мутное солнце. Со временем жизненные невзгоды поросли быльём и превратились в легенду — некую поучительную сказку из народного сериала «Жизнь прожить — не поле перейти». 

«Сейте разумное, доброе, вечное…» Это ведь не только о знаниях, человек, владеющий словом, не должен засевать враждой, используя свою способность писать убедительно. Кому сейчас нужен писатель-гуманист немец Эрих Мария Ремарк? В лучшем случае о нём процедят несколько слов, потому что его антивоенные настроения нынче не в тренде. В романе «На Западном фронте без перемен» главный герой уважительно относился к пленным русским, угощал их сигаретами. 

Ремарк полагал, что «мир нельзя сохранить силой, его можно достичь только пониманием». В наше время вся надежда только на силу и пропаганду ненависти. Враг — это демон в плоти, никакого снисхождения к нему быть не может! В Первую мировую войну французские газеты писали, что немцы едят бельгийских младенцев, потому что мучаются от голода на передовой (так в уже упоминаемом романе Ремарка). 

Кто родился в Советском Союзе и служил в Советской армии, теперь доживают свой век в разных государствах. И случилось так, что бывшие друзья превратились в недругов. Политики постарались вовсю, чтобы между украинцами и русскими пролегла рознь. Она дала скорбные всходы: посеяли ненавистью — пожали кровью. 

Человеку сложно сориентироваться в большом мире лжи, он не может правильно расставить акценты в информации, которую выплёскивают на него СМИ. Последствия таких информационных вбросов неутешительны. Сначала они вызывают массу эмоций, люди верят всему написанному, а потом негодуют, мол, нас обманули. В конечном итоге, так формируется недоверие к власти.

Трудно найти себя человеку в нашей сложной действительности. Замечательно, если сумел прожить свою жизнь цельно, хотя бытие настойчиво навязывало и продолжает навязывать свои новые нарративы. «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому», — сказал поэт Николай Заболоцкий. 

После всего сказанного

Много воды убежало в Эльбе с тех пор, когда я жил и служил в ГДР, дружил со своими немецкими сверстниками. Живы ли ныне братья Петер и Андреас Шульце? Вписались ли в новую жизнь, когда две абсолютно разные части Германии объединились в одно государство — Федеративную Республику Германия (ФРГ). Хочется верить, что они живы и уже давно степенные дедушки и прадедушки. И всё у них хорошо. 

— Alles Gute! — как говорят немцы.