Самуил Маркович Певзнер. По материалам семейного архива

По материалам семейного архива[1] 

От автора

Этот биографический очерк был мною написан 20 лет назад – на материалах семейного архива Мариты Дрезнер, то есть архива ее отца С.М. Певзнера.

Не помню, как и через кого М.С. Дрезнер меня нашла. Она с трудом говорила по-русски; ее дети и внуки вообще не знали ни одного русского слова. Она опасалась, что, когда ее не станет, дети выбросят эти бумаги как ненужный хлам. Она полагала, что у меня архив ее отца будет в большей сохранности и, может быть, для чего-то пригодится.

Я работал full-time в редакции журнала «Америка», в свободное время писал, материалов, в которых требовалось наводить порядок, становилось все больше. А имя Самуила Марковича Певзнера мне ни о чем не говорило.

Отказать пожилой женщине я не мог, но честно предупредил, что в обозримое время вряд ли смогу заняться оставляемыми ею материалами.

Тем временем в Израиле нашелся подвижник, Михаил Аронович Пархомовский, врач по основной профессии, который, по собственной инициативе, не имея никакой или почти никакой финансовой поддержки, запустил многотомное историко-научное издание: «Евреи в культуре русского зарубежья» -- по тому в год. Первый том вышел в 1992 году. В следующем году второй. Потом третий…

Когда мне предложили внести свою лепту в это благородное дело, я почувствовал, что пришел черед разобраться в бумагах С.М. Певзнера.

Материалы оказались настолько интересными, что во много раз превзошли мои ожидания. Передо мной прошла жизнь очень скромного, милого, обаятельного человека, которому довелось пройти через огонь, воду и медные трубы, выпавшие на долю его поколения, обожженного тремя революциями, двумя мировыми войнами и гражданской войной, испытавшего сполна, что такое голодуха на родине и горький хлеб на чужбине; и при этом всегда остававшегося самим собой, то есть безукоризненно порядочным, честным человеком, интеллигентом – в лучшем смысле этого слова.

Очерк опубликован в четвертом томе многотомного издания М.А. Пархомовского, давно ставшего библиографической редкостью («Евреи в культуре русского зарубежья» № 4, Иерусалим, 1995, стр. 513-527).

Текст воспроизводится с незначительными поправками и парой дополнительных примечаний. В какой мере мне удалось раскрыть живой образ главного персонажа, судить не мне. 

* * * 

Принято считать, что внимания потомков заслуживают лишь люди, оставившие «неизгладимый след» в какой-либо сфере культуры. О таких людях часто пишут, их цитируют, на них ссылаются.

                Герой предлагаемого читателям очерка Самуил Маркович Певзнер принадлежит к тем авторам, которых мало цитировали при жизни и забыли сразу же после смерти. Тем не менее, жизнь и труд этого человека представляют большой интерес для всех, кто сознает, что культуру творят не только те, КОГО цитируют, но и те, КТО цитирует. Как не существовало бы гор, если бы их не окружали равнины, так и великие достижения человеческого духа не могли бы материализоваться, если бы их не питал богатый культурный слой, к которому принадлежал герой этого повествования.

                Впрочем, личность С.М. Певзнера, чей архив мне передан его дочерью, интересен не только потому, что он «типичный представитель» русско-еврейской эмигрантской интеллигенции нашего [теперь уже прошлого] столетия. При всей своей типичности он уникален как всякая незаурядная личность.

Рассказывая о его жизни и судьбе, я буду стараться больше цитировать, чтобы читатель сам слышал его негромкий, но обаятельный голос.

Самуил Певзнер родился в Смоленске в 1883 году и там же окончил гимназию, после чего поехал в Петербург продолжать учебу. Его увлекла легендарная личность Николо Паганини. Он купил плохонькую скрипку и начал брать уроки в надежде стать виртуозом наподобие своего кумира.

Быстро, однако, пришло отрезвление: чтобы достичь совершенства, нужно начинать в раннем детстве и положить на занятия слишком много труда. Идти на такие жертвы молодой человек не хотел, да и было уже поздно. Однако мечты об артистической карьере его оставили не сразу. Знаменитый профессор, бывший преподаватель Чайковского, находил у юноши отличные вокальные данные, и он возмечтал стать великим певцом – как Шаляпин! Поступил в Петербургскую консерваторию, преодолев барьер процентной нормы для евреев. Но серьезно заниматься так и не начал.

«То были годы, -- вспоминал Самуил Маркович, -- когда культурные слои в России были охвачены энтузиазмом революционного движения и ни в консерватории, ни в университетах никто не думал о занятиях или о будущих карьерах. Я, конечно, тоже примкнул к кипучему потоку и кроме консерватории посещал всякие лекции в университете, где знаменитые профессора – а профессора тогда в России были все на стороне революции – воспитывали наш дух».

В результате молодой студент оказался весьма активным подпольщиком и именно на этой почве (а не на почве музыки) познакомился с Римским-Корсаковым и Глазуновым, «которые были на нашей стороне».

Отвечая дочери, поделившейся с ним своими первыми любовными переживаниями, Самуил Маркович вспоминал:

«Конечно, вместе с нами работали и дружили прекрасные русские девушки, но замечательно то, что мы оставались только в тесных товарищеских отношениях – не больше, хотя часто спали в одной комнате и даже в одной постели. Волна сексуальности прокатилась по России несколько позже, когда наступил общественный упадок и усталость после большого напряжения сил. Но меня уже тогда не было в России».

После революции 1905 года Певзнер чудом избежал ареста и поспешил покинуть страну. Он поехал в Америку, где у него были какие-то дальние родственники, и оттуда послал несколько корреспонденций о жизни русских эмигрантов в газету своего родного города «Смоленский вестник». С этого началась его журналистская деятельность, которая, однако, не приносила дохода. Певзнер странствовал по различным городам Соединенных Штатов, ночевал в переполненных сбродом ночлежках, где за 10-15 центов можно было получить койку, бывал портовым грузчиком, торговал фруктами с уличных лотков, пел на оживленных перекрестках и в кофейнях, но «не проявил заслуживающих внимания способностей» ни в одном из этих занятий и решил вернуться в Европу. Не имея денег на обратный билет, он подрядился рабочим на один из грузовых пароходов, на которых переправляли в Англию большие партии скота.

Добравшись таким образом до Ливерпуля, Певзнер решил отправиться в Милан, где проходила всемирная выставка, на которой, как писали ему в Америку друзья, всегда можно было найти заработок.

Италия пленила Самуила Марковича. Живя в Милане, он быстро освоил итальянский язык, а затем перебрался в Рим. Оба города были вдалеке от центров российской политической эмиграции, и Певзнер не пытался налаживать с ними связей. Журналистская работа привлекала его гораздо больше, чем революционная. В 1908 году он стал постоянным корреспондентом одной из крупнейших московских газет «Раннее утро», а вскоре после этого был избран секретарем Ассоциации иностранных журналистов в Италии.

В маленьких уютных ресторанчиках Рима и Милана журналисты – иностранные и местные – нередко сходились за бутылкой вина, обменивались новостями и впечатлениями. В числе других Певзнер сошелся с корреспондентом социалистической итальянской газеты «Аванти» Бенито Муссолини, появлявшемся всегда в одном и том же куцем пиджачке, затасканном галстуке и пузырящихся на коленях брюках. Бенито любил засиживаться допоздна, так что его жена вместе маленькой дочуркой Эддой (будущей графиней Чиано, одной из самых влиятельных женщин Италии, которая сильно способствовала сближению Муссолини с Гитлером) частенько приходила, чтобы увести его домой. Певзнер с удовольствием находил в Муссолини своего единомышленника, приверженного идеалам свободы, гуманности и справедливости, причем преданного им бескорыстно. Самуил Маркович не раз видел, как его приятель растерянно шарил по карманам, не находя нужной суммы, чтобы расплатиться за дешевый ужин, и спешил его выручить, выкладывая несколько недостающих лир. Газета «Аванти» платила своим сотрудникам нищенское жалование, так что Муссолини с трудом добывал пропитание для семьи.

Через много лет Певзнер напишет Муссолини Открытое письмо, в котором проанализирует триумфальное восхождение Дуче к власти – ценой измены его собственным идеалам. Краткий вариант этого Открытого письма был опубликован в газете «Новое русское слово» 26.01.1941, но вся работа, которая составила бы небольшую книгу, так и осталась, к сожалению, в рукописи. В этом замечательном очерке содержится блестящий историко-публицистический анализ динамики отношений между Муссолини и Гитлером, к которому Дуче поначалу испытывал нескрываемое презрение, затем вынужден был пойти на союз с ним и, наконец, полностью подчинил себя Гитлеру, став послушным проводником его политики в Италии.

Письмо «дорогому Бенито» было написано в 1941 году, когда Дуче находился в зените славы и могущества. Однако Певзнер смело предсказал его близкий конец.

* * *

                С конца 1916 года Самуил Маркович стал иностранным корреспондентом газеты «Русская воля» (ее главным редактором был Леонид Андреев), которая командировала его в США. Так ему пришлось снова отправиться за океан. А уже через месяц грянула Февральская революция.

                «Весть о перевороте в России, о крушении самодержавия всколыхнула всю жизнь русской колонии Нью-Йорка, -- вспоминал Певзнер. – Особенно напряженно бил пульс в down-town, где сосредоточивались интересы выходцев из России разных национальностей. Здесь, в редакциях русских, еврейских газет, в скромных ресторанчиках, жизнь кипела ключом. Участниками собраний и митингов здесь появлялись и будущие столпы большевизма, Троцкий и Бухарин. Стали составляться первые группы политических эмигрантов, возвращающихся в Россию. Всем им выдавались деньги на проезд в русском консульстве, к немалому огорчению консула – старого царского чиновника, который плакал, когда должен был снять со стены своего кабинета портрет императора. Какая судьба постигла этого консула, я не знаю. Секретарь его, Флоринский, сумел зато наладить хорошие отношения с новой властью, и его назначили шефом протокола Народного Комиссариата иностранных дел».

                Самуил Маркович тоже поспешил на родину.

                Даже не дождавшись официального разрешения своей газеты, он собрал некоторые пожитки и отправился в путь по железной дороге на тихоокеанское побережье, чтобы через Японию и Сибирь двинуться в Петроград. К его удивлению, в поезде, который увозил его на Запад, оказалась многочисленная группа соотечественников, среди них Володарский и Бухарин.

                Пароход, который вез россиян в Японию, назывался «Императрица России», что в свете текущих событий воспринималось иронически. Дни в поезде, а затем на пароходе тянулись медленно, пассажиры вели нескончаемые споры, играли в карты, строили планы на будущее. Настроение у всех было приподнятое – они возвращались в свободную страну, сбросившую вековые цепи рабства и деспотизма. Такое настроение господствовало во всех кругах эмигрантов, спешивших в Россию из самых разных стран. Уже в Петрограде Певзнер узнал, что были в этой полной энтузиазма толпе и отдельные скептики, которые строили далеко не оптимистические прогнозы. Один из знакомых рассказал ему о собрании ликующих эмигрантов в Лондоне накануне возвращения, на котором патриарх революционного движения Павел Аксельрод вылил на разгоряченные головы ушат холодной воды, коротко сказав:

                -- Подождите, товарищи, радоваться. Вот приедет Ленин и перевернет всю Россию!

                Теперь Ленин здесь, продолжал знакомый Певзнера, и смотрите, какую демагогию он разводит. Это не может пройти бесследно[2].

                В Петрограде Самуил Маркович окунулся в работу редакции «Русская воля». Эта газета первой выдвинула требование установить в стране республиканский строй, и она же заняла самую непримиримую позицию по отношению к большевикам. Однако Временное правительство едва держалось. На глазах разваливалась армия, превращаясь в никому не подчиненные орды «человеков с ружьем». Отправившись однажды в качестве корреспондента газеты в Кронштадт, Певзнер получил «дружеское напутствие» от Леонида Андреева: «Постарайтесь, чтобы вас там не повесили, а то придется мне писать некролог». И надо сказать, что спас его от самосуда анархистов только счастливый случай.

                Керенский назначил министром Военно-Морского флота вернувшегося из эмиграции эсера Лебедева, давнего приятеля Самуила Певзнера. Во Франции Лебедев возглавлял отряд русских эмигрантов, добровольно вступивших в иностранный легион французской армии. Он не без гордости писал Самуилу Марковичу, что вместе с ним сражаются люди, имеющие в общей сложности от 300 до 400 лет каторги, по приговорам царских судов.

                Вступив в должность министра, Лебедев совершал инспекционные поездки по всему побережью. Певзнер сопровождал его в качестве корреспондента Телеграфного агентства. Министр посещал военные корабли и произносил на них пламенные речи о революции и необходимости ее защищать.

                Собственное революционное и военное прошлое придавало особый вес его речам, и матросы провожали его восторженным «Ура!» Но это продолжалось недолго.

                «Спустя несколько недель, -- замечал Самуил Маркович, -- матросы оказались в первых рядах стихийной массы, обрушившейся на революционный порядок и свергнувшей первое правительство свободной России».

                Однажды группа анархистов ворвалась в редакцию газеты, угрожая оружием. Самуил Маркович вступился за перепуганную сотрудницу и едва не получил пулю в лоб. Всех сотрудников редакции согнали в типографию, где анархисты устроили митинг. Они пытались возбудить типографских рабочих против журналистов, но из этого ничего не вышло.

                Зато в ночь с 25 на 26-е октября, когда за дело принялись не анархисты, а хорошо организованные большевики, все получилось наилучшим образом. Чуть ли не сразу же после взятия Зимнего дворца они нагрянули в «Русскую волю» и ликвидировали ее. Газета Леонида Андреева стала одной из первых жертв наступления большевиков на свободу печати. Другие независимые газеты еще выходили некоторое время. Поначалу им запретили печатать объявления, лишив основного источника дохода, но в розничной продаже они пользовались гораздо большим спросом, чем «Правда», «Известия» и другие большевистские издания, грудами лежавшие в киосках нераспроданными.

                Окончательная ликвидация небольшевистских изданий произошла в июле 1918 года, после убийства германского посла Мирбаха и так называемого «мятежа» левых эсеров.[3]

                Поначалу журналисты надеялись, что закрытие газет – это временная мера: они полагали, что после того, как пройдет острота кризиса, вызванного событиями 6 июля, газеты откроются вновь.

                «Помню даже, что по поручению редакции новой московской газеты “Новости дня”, где я тогда сотрудничал, я заготовил передовицу, в которой доказывал, что свободное слово является принадлежностью современного общества, что жизнь не может прекратиться: жизнь продолжается. Статья была сдана в типографию, набрана, а ночью все помещения газет были заняты военными отрядами. Печать умерла. Трудно было мириться с таким фактом, и московские журналисты собрались на общее заседание, чтобы поделиться мнениями и впечатлениями. Положение было безвыходное, и в эти тяжелые минуты думалось: неужели мировое общественное мнение останется равнодушным к удару, постигшему русское культурное общество. Мы были тогда еще наивны и верили в сочувствие цивилизованного мира… Пишущий эти строки проявил, пожалуй, большую наивность, чем его коллеги, когда предложил собранию обратиться с посланием к литературным и журналистским ассоциациям, обратив их внимание на уничтожение независимой печати в России. Собрание единогласно приняло мое предложение, и специально избранной комиссии было поручено составить текст послания. Не знаю, дошло ли оно до адресатов, но не все ли равно? Председатель Московского союза журналистов, руководивший собранием, сказал мне по окончании заседания: напрасную работу вы задали нам. Это было последнее заседание русских журналистов. Вскоре закрыт был и клуб их, и сам Союз прекратил существование».

                Певзнер обращает внимание на то, что лишь незначительная часть русских журналистов пошла работать в официальные советские издания. Большинство же либо эмигрировало, либо влачило жалкое существование в качестве каких-нибудь мелких служащих, но не стало работать в печати.

                Самому Самуилу Марковичу покинуть Россию не удалось.

                Осенью 1918 года, после поражения Германии и политического переворота в ней, в Россию хлынули нескончаемые толпы бывших военнопленных – многие тысячи оборванных, истощенных людей, стремившихся поскорее попасть домой. Но это было непросто. В России уже полыхала гражданская война, транспорт почти не работал, кругом царили голод, разруха, нищета и всеобщее озлобление. Огромные массы военнопленных скапливались в Москве, грозя превратиться в мощную неуправляемую силу, способную в любой момент свалить шаткий режим. Власти срочно создали Пленбеж, особую коллегию по делам пленных и беженцев. Задача состояла в том, чтобы поскорее выпроваживать из Москвы прибывающих военнопленных, но в то же время большевистские демагоги пытались наладить среди них «воспитательную работу».

                Необходимость зарабатывать на хлеб и как-то легализовать свое положение при новой власти заставила Самуила Марковича устроиться на работу в Пленбеж. Его назначили начальником одного из пунктов приема военнопленных в Хамовниках, через который проходило по три тысячи человек в день. Самуил Маркович и его сотрудники (из выздоравливающих солдат) старались по возможности облегчить положение прибывающих и поскорее отправлять их по домам, но на этой почве возникали конфликты с агитаторами, которые сгоняли измученных людей на собрания, ораторствуя часами и лишь озлобляя их.

                С приставленным к нему политкомиссаром по фамилии Буйволов у Самуила Марковича сложились напряженные отношения: комиссар был недоволен тем, что начальник пункта в первую очередь заботился о том, чтобы своевременно регистрировать, кормить и обогревать прибывающих военнопленных вместо того, чтобы их «просвещать».

Однажды Певзнеру с трудом удалось отстоять от посягательств комиссара дом Льва Толстого. Буйволов непременно хотел превратить его в казарму. К счастью, Самуилу Марковичу удалось найти другой пустующий дом, более пригодный для размещения людей, и спасти национальную святыню от разорения.

                Сотрудники целыми днями работали в неотапливаемых помещениях, часто простуживались, болели. Певзнер распорядился выдавать им валенки из вещевых складов – временно, только на часы работы. Узнав об этом, Буйволов обвинил его в разбазаривании казенного имущества. Вскоре Самуил Маркович был уволен.

                Однако оставаться без работы было невозможно, ибо только служба в советском учреждении давала какую-то – весьма относительную – гарантию личной безопасности. В неоконченных воспоминаниях о первых годах советской власти Певзнер приводит десятки примеров дикого произвола чекистов на местах и в центре, где сам Дзержинский мог объявить целой партии случайно схваченных людей:

                -- Граждане, вас арестовали за нарушение советских декретов. Я допускаю, что среди вас есть невиновные, но все равно вы принадлежите к враждебному классу. Революция не щадит своих врагов. Вы будете расстреляны. Немедленно! Увести всех!

                После многих злоключений Певзнер в 1920 году попал в Одессу, за несколько дней до занятия ее большевиками. Вероятно, пытался уехать заграницу, но не смог.

                «После буйств и беззаконий, которые чинили в городе власти правительства генерала Деникина, население не очень жалело об их уходе. Первые дни после прихода новых советских правителей не было обычных репрессий. Улицы стали понемногу оживать. Успокаивающее впечатление произвело публичное заявление председателя всемогущей ЧК, что он не будет прибегать к крайним репрессиям».

                Очень скоро репрессии превзошли всякое вероятие, но на некоторое время появилась передышка.

                Писатель Андрей Соболь, давний друг Певзнера («впоследствии он покончил с собой в Москве», кратко значится в воспоминаниях[4]), порекомендовал Самуила Марковича своим друзьям, владевшим небольшой лабораторией по изготовлению особых средств против тифа – под выразительным названием: «смерть вшам». Маленькие мешочки с пахучим составом на ленточке подвешивались на груди. Это отгоняло вшей. Функции Певзнера сводились к тому, чтобы обходить аптеки и предлагать этот товар. Спрос на него было большой, и Самуил Маркович – в то время уже женатый – получал комиссионные, позволявшие как-то сводить концы с концами.

                Однако вскоре все аптеки и лаборатории были реквизированы новой властью, источник скудного дохода иссяк. Несколько недель Самуил Маркович преподавал итальянский язык в Одесской консерватории, затем недолго поработал секретарем отдела снабжения в Губернском санитарном управлении, где должен был добывать кровати, белье, дрова и прочие необходимые вещи для больниц и других лечебных пунктов города.

                Почти случайно он встретился со знакомым по Петербургу журналистом. Оказалось, что новая власть прислала его в Одессу на должность уполномоченного Представительства Комиссариата по иностранным делам: такие агентства создавались во всех портовых городах. Певзнер стал служить в этом агентстве. Его начальник вскоре стал жертвой чекистской провокации и исчез. Его сменил секретарь Губисполкома Богомолов. А затем Богомолов был переведен в Москву. Успев оценить деловые качества Самуила Марковича, он предложил ему поехать с ним. Так Певзнер стал работником отдела печати Народного комиссариата иностранных дел. Работа состояла в том, чтобы составлять обзоры иностранной печати для руководства.

                Певзнер с юмором описывает чудачества наркома Г.В. Чичерина, интриги против него его заместителя М.М. Литвинова, но подчеркивает, что работники наркомата были всего лишь техническими исполнителями воли Политбюро. Почти никакой дипломатической работы тогда не велось, так как за исключением Германии и ее бывших военных союзников Советская Россия не была признана иностранными государствами. Еще не было нужды, хотя бы ради приличий, проводить различие между Народным Комиссариатом Иностранных Дел и Коминтерном, и вся «дипломатическая работа» сводилась к составлению и передаче на иностранных языках ульта-революционных деклараций.

                Постепенно, однако, Советский Союз получал международное признание, устанавливал дипломатические отношения, открывал свои полпредства в разных странах. Дошел черед и до Италии, которую Самуил Миркович хорошо знал. В 1925 году он получил должность пресс-атташе в Италии и отправился со своей семьей в Рим.

                Служба в полпредстве продолжалась 2,5 года. Затем Самуил Маркович был снят с работы, ему было предложено вернуться в Москву. Хорошо зная, что ждет его на родине, он предпочел остаться. Как политический беженец он получил так называемый «нансеновский паспорт».

                Снова началась суровая борьба за выживание в чужой стране. Это была все та же Италия, которую он знал и любил с дореволюционных времен, но теперь в ней господствовал фашизм. Его старый приятель Бенито превратился во властного Дуче. Да и личные обстоятельства Самуила Марковича были другие: надо было содержать не одного себя, а семью из четырех человек.

                Певзнеры переезжают в Милан, где постепенно налаживают жизнь: дают уроки русского языка, выполняют различную работу по переводам, открывают частную библиотеку, в которой книги выдаются в аренду. Самуил Маркович пишет в русские эмигрантские газеты, особенно часто в «Последние новости» П.Н. Милюкова.

                В 1936 году издательство «Мондадори» выпускает на итальянском языке его книгу об истории русского политического террора, которая имеет значительный успех.

                Между тем политическая обстановка в Италии ужесточается. Режим Муссолини становится все более деспотичным, а сам Дуче все больше попадает под влияние Гитлера.

                В Германии продолжает нарастать антисемитская истерия, которая выплескивается и в другие страны. Особую роль в нагнетании ненависти к евреям играют знаменитые «Протоколы сионских мудрецов».

                Тот факт, что «Протоколы» давно были разоблачены как фальшивка, нисколько не смущал нацистов. Книга переиздавалась множество раз миллионными тиражами и немало способствовала укреплению позиций Гитлера. Нацисты финансировали издание «Протоколов» и в других странах, в частности, в Швейцарии, но здесь – преимущества демократии! – еврейские активисты смогли дать им бой. Их судебный иск привлек внимание всей мировой общественности. В Берн, где слушалось дело, съехались свидетели, эксперты, представители прессы со всей Европы. Наиболее убедительными были показания Владимира Львовича Бурцева, известного историка и журналиста, непримиримого врага царизма, большевизма и нацизма. На процессе в Берне Бурцев рассказал о своих 20-летних исследованиях фабрикации «Протоколов».

Нацисты были поставлены к позорному столбу, распространение «Протоколов» в Швейцарии было запрещено.

                В 1938 году Бурцев расширил свои показания и издал их в виде книги под названием «Протоколы сионских мудрецов – доказанный подлог». И как раз в это время Муссолини, под давлением Гитлера, развернул в Италии бешеную антисемитскую кампанию.

                Одним из ее проявлений стало широчайшее распространение «Протоколов». Стараясь противостоять натиску лжи и ксенофобии, Самуил Певзнер списался с Бурцевым и предложил подготовить итальянское издание его книги. Бурцев немедленно согласился, отказавшись от гонорара. Началась интенсивная переписка, частично сохранившаяся в архиве С.М. Певзнера. Она показывает, что между легендарным охотником за шпионами[5] и скромным журналистом установились самые доверительные отношения.

На предложение Певзнера внести в книгу некоторые дополнения и разъяснения, важные для итальянцев, Бурцев не только согласился, но и доверил ему самому определить, что и куда вносить.             

Работа была выполнена в короткий срок, но антисемитская кампания в Италии нарастала еще быстрее. К тому времени, когда перевод был закончен, стало ясно, что издать книгу цензура не позволит. Издательство, заключившее договор с Певзнером, вынуждено было его расторгнуть.

Но дальше больше. Были приняты расовые законы, которые резко ограничивали права итальянских евреев, а евреев-иностранцев обязывали покинуть страну в течение 6 месяцев. Италия, ставшая для Самуила Певзнера второй родиной, изгоняла его.

 SHAPE  \* MERGEFORMAT  

                В 1939 году он в третий раз направился в США, теперь уже для того, чтобы остаться здесь навсегда.

                Певзнеру повезло: поскольку местом его рождения была Россия, а беженцев из этой страны тогда почти не было, формальные препятствия для въезда в Америку оказались преодолимыми.

                Снова пришлось все начинать сначала. Частные уроки русского языка, редкие консультации в тех или иных организациях и, конечно, частые публикации в русской прессе, прежде всего в «Новом русском слове», сотрудничество с которым началось еще в 1917 году. 

Picture2.jpg

Из скромности или из чувства самоиронии, но Самуил Маркович не стремился создать себе литературное имя. Свои статьи он подписывал несколькими именами: то «Марк», то «С. Муравин», то «С.М. Певзнер», то другими. Все это делало его малозаметным «рядовым» литератором, хотя по уровню своего таланта, эрудиции и мастерству он мог бы претендовать на большее. Он даже крайне неаккуратно хранил свои работы, поэтому в архиве сохранилась лишь небольшая часть его публикаций.

                Статьи Певзнера, какими бы именами они ни были подписаны, всегда отличала четкость нравственной и общественной позиции. Он последовательно отстаивал идеалы гуманизма, терпимости к инакомыслию, осуждал всякое насилие над личностью, чем бы его ни прикрывали. Порой ему приходилось вступать в полемику с русскими «патриотами», которые, намекая на «засилие евреев», называли «Новое русское слово» нерусской газетой и тут же заигрывали – то со Сталиным как выразителем могущества России, то с Гитлером и Муссолини за их «национально-патриотический» курс.

                При всем своем негативном отношении к фашизму и нацизму, Самуил Маркович слишком хорошо знал сущность большевизма, чтобы обольщаться на его счет. Некоторые письма Самуила Маковича демонстрируют, как непросто складывались его отношения с тем же «Новым русским словом». О России он продолжал писать с резко антибольшевистских позиций, но редакция не всегда находила удобным это печатать, учитывая, что СССР и США стали союзниками в войне против общего врага.

                После войны позиция Певзнера тоже не всем была по душе. Так, некоторые эмигрантские авторы осуждали россиян, которые, оказавшись в Германии, старались остаться на Западе – вопреки варварскому соглашению между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным о перемещенных лицах[6].

                В русских эмигрантских газетах того времени можно найти немало рассуждений о том, как «непатриотично» русским оставаться на Западе. В полемике с такими «патриотами» Певзнер предлагал им самим воспользоваться собственными советами, прежде чем навязывать их другим.

                В 1948 году, при первой представившейся возможности, Певзнер едет в Италию, и в «Новом русском слове» появляется серия его статей и очерков под названием «Письма из Италии».

                Наряду с журналисткой работой Самуил Маркович занимается преподаванием русского языка в Пентагоне и Мэрилендском университете. В его архиве сохранился ряд писем от благодарных учеников, обращавшихся к нему за консультациями. В частности, в 1963 году он консультировал переводчиков первых произведений Александра Солженицына.

                В одном из своих писем он писал о близости своих взглядов со взглядами Льва Толстого, который во главу угла ставил нравственное совершенствование отдельного человека, а не социальное переустройство общества:

«Разумеется, я так далеко не иду в толстовском отрицании борьбы за улучшение человеческого коллектива, но его принцип мне душевно близок».

Эти слова позволяют лучше понять позицию, которую занимал Самуил Маркович Певзнер в своем журналистском творчестве и в своей жизни.

                Самуил Маркович Певзнер умер 20 сентября 1967 года. Он похоронен в Вашингтоне.

                Так закончилась жизнь этого благородного, неамбициозного человека – еврея, русского литератора, свидетеля «страшных лет» России и Италии, который отдавал все свои силы на то, чтобы рассказать людям правду об ужасах коммунизма, нацизма и фашизма, пытаясь сделать этот мир хоть немного лучше.