Статья резко полемическая. Кроме главного тезиса: стихи Набокова лучше его прозы, на полемику напрашиваются многие высказывания, например, о том, что Достоевский – лучший стилист всех времен, а Комментарий к «Онегину» — это лучшая проза Набокова. Надеемся, что читатели разберутся, что к чему, и выскажут свое мнение.
Редакция
В причудливом ты, видно, мастерица…
В. Набоков. Заключительная сцена к пушкинской «Русалке»
За несколько месяцев до Октябрьского переворота Набоков получил громадное наследство: ему целиком отошло состояние рода Рукавишниковых. В силу известных обстоятельств воспользоваться доставшимися благами Набоков не успел, пришлось искать иных доходов, претендовать на иное наследство.
Слушаю разговоры на улице, читаю газеты, включаю телевизор – и везде говорят, как будто это «с полурусского, полузабытого / переход на подобье арго». Нам не потребовалась эмиграция, чтобы оказаться в стране, где русский язык звучит как чужой. Да он и есть чужой. И уже малопонятный, малоприятный для туземцев. Набоков, казалось, нашёл выход и начал писать по-английски, но это была только иллюзия выхода: поэзия по-английски у него не получалась. А сейчас, когда поэзия по-английски и у англичан не очень пишется, нам и пытаться не стоит.
Сергей Гандлевский начал цикл лекций о поэзии Набокова с невесёлой констатации: «Сказать, что любишь стихи Набокова, – это всё равно что сказать, что у Лермонтова ты предпочитаешь рисунки». Воспринимается как оригинальничанье.
Стало уже привычным дурным тоном – писать о русской литературе, пытаясь поставить всё с ног на голову, как будто в этом есть какая-то сногсшибательная новизна. Доказывают с пеной у рта, что «Мастер и Маргарита» – второстепенный и скучный роман, а вот «Что делать?» – это да, это стоит почитать – великая русская проза. Но я не гонюсь за дешёвыми парадоксами и не боюсь банальности: «Мастер и Маргарита» – это лучший русский (а возможно, не только русский) роман 20-го века (с чем бы Набоков стал спорить), а «Что делать?[1]» – тошнотворно скучная макулатура (здесь бы Набоков кивнул головой).
Поэзия Набокова – явление более значительное, чем его проза. Русская поэзия вообще более значительное явление, чем русская проза. И это всё никакие не парадоксы. Это – правда жизни и правда литературы. Констатация наших непреложных, как ни старайся в прозе, фактов.
Общеизвестно, что война портит армию, а поэзия портит прозу. Образуются красоты, ритмические узоры, преднамеренная гармония формы – всё то, чему в честном, добротном повествовании не место. А вот поэзии проза только на пользу. Как говорится, нашему подлецу всё к лицу. В стихах появляются отчётливость и сухость, но тем и выгодна поэзия, что благоприобретенные свойства никак не мешают исконным туманности и сочности, а как-то даже дополняют, усугубляют друг друга. И другая поговорка уместна: «всё полезно, что в рот полезло».
Набоковская проза помещалась без ущерба и без остатка в его стихи. Прозаические точность деталей и хлёсткость сравнений, перекочевав в поэзию, становились только точней и хлеще. «Профиль счастья как профиль борзой»…
А сюжеты?! В концентрированном виде, в стихах, они убедительней и доходчивей. Разве не вся беда, тоска несчастного рассказчика «Лолиты» – в этих строчках из почти одноимённого стихотворения «Лилит»:
И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду?
Иногда, устав от стихов, Набоков писал свою слишком изысканную прозу, которая и принесла ему славу, напрочь и незаслуженно затмив поэзию. Это не вина Набокова, это ущербность эпохи, «фельетонной эпохи», как её называл другой Г. Г. – Герман Гессе.
Во времена скальдов считалось, что автор есть только у поэзии. Проза принадлежит всем и никому, на прозу клейма не поставишь, она у всех одинаковая –
и на что неземная зеница,
если вензеля нет ни на чём?
Набоков пытался сделать свою прозу узнаваемой, и у него получилось. Цену за это пришлось заплатить большую, повествование забуксовало на красотах речи, стало двигаться одышливо, наматывая на колёса вязкую субстанцию языка. А вот в стихах Набоков по-пушкински лёгок.
В прозе Набоков «играл и вилял голосом», как проигравший в состязании рядчик из тургеневских «Певцов»; в поэзии же голос Набокова был строг и правилен.
Есть у Вертинского такая песенка – «Концерт Сарасате», и есть легендарная история её создания. Был знаменитый скрипач Владеско, который нещадно тиранил свою несчастную жену; увидевший это Вертинский возмутился и написал песню, услышав которую Владеско был совершенно уничтожен и раздавлен и, по всей видимости, исправился. Сила искусства!
Но есть и другая, менее известная история. Набоков увидел, как Владеско издевается над своей женой, но, в отличие от Вертинского, Набоков не бросился писать стихи, а хорошенько отмудохал наглеца, чтоб тому впредь неповадно было.
Поэт отличается от эстрадной знаменитости экономией слов.
Это тайна та-та, та-та-та-та, та-та,
а точнее сказать я не вправе.
Наверное, лучшее, что написано Набоковым в прозе, – это комментарий к «Евгению Онегину». Такого едкого и насмешливого литературоведения наша словесность не знала. Никого не пожалел Набоков, иногда даже Пушкину доставалось.
Важную часть этого труда составила критика различных переводов романа. Набоков был беспощаден к нерадивым переводчикам, его особое раздражение вызывала отсебятина.
Будучи сторонником по возможности точного, прозаического, перевода, сам Набоков по-другому взялся за «Алису в стране чудес». По политическим мотивам имя «Алиса» слишком ассоциировалось с Александрой Фёдоровной – Алисой Гессенской, и главная героиня была переименована в Аню. А дальше пошла писать губерния. Вот какие стихи читала Аня-Алиса, чтобы понять, кто она такая на самом деле:
Крокодилушка не знает
Ни заботы, ни труда.
Золотит его чешуйки
Быстротечная вода.
Милых рыбок ждёт он в гости
На брюшке средь камышей:
Лапки врозь, дугою хвостик,
И улыбка до ушей…
Крокодил был и в оригинале, куда же без него. Но вместо неизвестной русскому читателю тени Исаака Уоттса, чьё стихотворение спародировал Кэрролл, у Набокова появляется весёлая, шебутная тень Пушкина. Вот уж кому даже загробный мир нипочём.
Хозяин звёзд, и ветра зычного,
и вьющихся дорог,
бог-виноградарь, бог коричневый,
смеющийся мой бог.
Как получилось, что один из самых трезвых русских поэтов написал лучший гимн Дионису во всей отечественной словесности?
Русская театральная сцена не оценила по достоинству поэзию Набокова. Прозаические пьесы: «Соглядатай», «Изобретение Вальса» – ещё кое-как ставят, а всё то, что в стихах, напрочь забыто. Зря! Превосходные вещи, с хорошо закрученной интригой и неожиданной развязкой. Неужели современному зрителю, такому терпимому ко всяким театральным эффектам, так уж нестерпимо помешают ямбы?
Вайль и Генис не пожалели для Набокова остроумного эпитета «порожноослепительный», а всегда такой точный в оценке поэзии Бродский сморозил в интервью Соломону Волкову откровенную глупость, сказав, что Набоков – несостоявшийся поэт. Кого-то может не впечатлять то, как состоялся Набоков, но состоялся он на все сто процентов, дай Бог каждому.
Ненависть Набокова к Достоевскому была всепоглощающей и подозрительной. Так нельзя ненавидеть чужих, тут своё, кровное, настоящее. Всё у них общее, кроме того, что не важно, – кроме судьбы и идеологии. Одинаково пристально смотрели они на тёмные стороны человеческой натуры, с одинаковым самолюбованием разрабатывали сюжеты, считавшиеся запретными для литературы. Была и понятная ревность лучшего русского стилиста 20-го века к лучшему русскому стилисту вообще.
А вот поэзия Достоевского – обэриутская капитан-лебядкинская скороговорка: «Таракан, таракан, таракан попал в стакан» и дальше, до окончательного текста – всё это было Набокову чуждо и неинтересно. На Набокова-поэта влиял всё тот же Достоевский-прозаик.
И вот, как на колёсиках, вкатывается ко мне некто
восковой, поджарый, с копотью в красных ноздрях,
и сижу, и решить не могу: человек это
или просто так – разговорчивый прах.
Разве это не Свидригайлов, доехавший до Америки, Свидригайлов после самоубийства, он же черт Ивана Карамазова?.. Жалко, что Набоков за Пушкина дописывал, а за Достоевского поленился, не стал. «Братья Карамазовы» задумывались минимум как дилогия, было бы где разгуляться на просторе.
Вот пьеса «Смерть», где умершие не сразу замечают своего перехода за грань бытия/небытия, всё пытаются обмануть друг друга в последних вопросах жизни-смерти, но постепенно смерть одолевает их… Подождите, не опускайте занавес, сейчас они забормочут: «Бобок. Бобок. Бобок».
Стелла!
Иди же...
Бобок, бобок, бобок…
Вот пьеса «Дедушка», где престарелый палач наконец-то встречает приговорённого, которому удалось избежать казни, и пытается привести приговор в исполнение. Не так ли чувствовал Достоевский, что его всю жизнь разыскивают несостоявшиеся стрелки с Семёновского плаца? Оттого и не было ему покоя…
А дорога к месту казни в пьесе как будто целиком взята из «Идиота».
Набокову приписывается шахматная задача, решение которой было дано Пушкиным: «И Ленский пешкою ладью / Берёт в рассеянье свою».
Его литература много переняла у искусства шахматной композиции. Но разве бывают шахматные задачи на сотни ходов (страниц)? На такой «дистанции огромного размера» теряется соль замысла. Другое дело нарочитая компактность стихотворной формы.
Дописывать за классиками – это одна из традиционных забав русской литературы. Брюсов дописал «Египетские ночи», Ходасевич и Аполлон Майков – стихотворение «Ночь светла; в небесном поле / Ходит Веспер золотой». Я так и не смог найти текст, но читал, что в
20-х годах прошлого века были изданы завершающие главы «Евгения Онегина», посмертно дописанные самим Пушкиным и надиктованные спиритам.[2] Набоков тоже поучаствовал в создании современной пушкинианы: он дописал «Русалку». Последней фразой у него было: «Скрываются. Пушкин пожимает плечами». Я думаю, Пушкин бы оценил.
Также ему бы понравились строки, напомнившие о собственной шутке:
Тут я не выдержал: «Скажите,
как ваше имя?» Смотрит он
и отвечает: «Я – Ченстон».
Мы обнялись.
Наконец-то Ченстон узнал о своём почётном месте в русской литературе, чуть ли не сразу за другим Уильямом. Великий мастер трагикомедий! «Скупой рыцарь» – это шедевр даже в переводе.
Попробуйте прочитать роман «Дар» как дантовскую «Новую жизнь», как цикл стихов, снабжённых пространным прозаическим комментарием.
Из современных ему поэтов Набоков больше всего ценил Ходасевича, который как никто понимал абсолютную современность и острую злободневность традиции, ценил прекрасную ясность.
По своей щеголеватой филологической насыщенности стихи Набокова напоминают стихи Борхеса. Но то, что у Борхеса остаётся ловким кунштюком, становится у Набокова поэзией.
Набоков восемь раз номинировался на Нобелевскую премию. Кому только он не уступал: Шолохову, Солженицыну и даже ничтожнейшему Сартру. Высокоморальные шведы ничего не поняли в «Лолите» и не смогли простить коммерческий успех. Такие вот гримасы протестантской этики. Как писал литературный неприятель Набокова, русский поэт Георгий Джонсон: «Ведь до поэзии, до вечной русской славы / Им дела нет».
Под конец Второй мировой, когда мало кто не прельстился мощью Красной армии, благами советского строя, Набокову удалось сохранить трезвость.
Каким бы полотном батальным ни являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа ни наполнялась,
не поклонюсь, не примирюсь
со всею мерзостью, жестокостью и скукой
немого рабства – нет, о, нет,
ещё я духом жив, ещё не сыт разлукой,
увольте, я ещё поэт.
Это единственный случай, когда стихи Набокова можно перепутать или даже объединить со стихами Георгия Иванова на смерть Сталина.
В безмолвии у сталинского праха
Они дрожат. Они дрожат от страха,
Угрюмо морща некрещёный лоб –
И перед ними высится, как плаха,
Проклятого «вождя» – проклятый гроб.
Есть точки, в которых любая русская поэзия необходимо сходится.
Хочешь славы – пиши прозу; хочешь, чтоб тебя читали, – пиши прозу; хочешь денег – ну тут уж совсем очевидно: пиши прозу. Хочешь выжить – пиши прозу. Сколько так сможешь повторять, прежде чем не выдержишь – зарифмуешь? Читатель давно ждёт рифму «розу».
Поэзия только мешает. Набокову ещё повезло, что на его стихи мало кто обращал внимание. А то бы и прозу не читали.
Строки Набокова запоминаются, цепляются за память, как репейник, не отлепить. Русской поэзии уже никак от них не отделаться, не отряхнуться.
Сейчас поэзия Набокова как будто мертва для читателя, но «со лба её сойдёт, как лёгкий грим, / смертельная когда-то рана».
Набоков писал: «Как любил я стихи Гумилёва! / Перечитывать их не могу». С набоковскими стихами всё наоборот: чем старше и опытнее читатель, тем с большим удовольствием он перечитывает. «Мне холодно. Ведь это осень, муза». Ну так, значит, и стихи по сезону. Только ведь от этих осенних стихов иногда так дух схватывает... Прям-таки возрождение русского сентиментализма.
«В причудливом ты, видно, мастерица» – так мог бы написать Набоков о своей поэзии, но написал о другом, о другой, может быть о пушкинской музе, чьим наследником он себя ощущал, да и был на самом деле.
[1]Можно заметить, что «тошнотворно скучная литература» вряд ли определила бы судьбы нескольких поколений русского общества. «Развенчание» Набоковым мученика Чернышевского в романе «Дар» вряд ли делает ему честь (прим. ред.).
[2] Читала в рукописи «дописанную» покойным Геннадием Барабтарло 10-ю главу «Евгения Онегина». Не знаю, опубликован ли этот блестящий текст (прим. ред.).
Комментарии
Желание быть оригинальным
Вначале хотел быть математиком - не получилось, потом предпринимателем - тоже что-то не склеилось, в промежутке вроде поэтом, но кроме "урона свобод" ничего почему-то не запомнилось. Раз ничего толком не получается, то прямая дорога в лит критики нашего журнала. А как пробиться на свет? Ясное дело: надо быть оригинальным, и главное с самого, самого начала, прямо с загаловочка:"... и другое, другое, другое" Вы где-нибудь такое встречали? Да, не в жисть! Полдела значит уже сделано, тем более гл. редакторша уже заинтересовалась, ну, добавила каких-то комментов в защиту несчастного НГ от зловредных нападок попавшего под микроскоп автора ВВ- дело десятое. Главное же - не в этом! Главное заявить о своей необычайной критической оригинальности: назвать Достоевского, которого пластаемый тут буквально на операционном... тьфу ты - критическом столе ВВ , - терпеть не мог. Зато ведь до чего оригинально-то. Или вот тот же прозаический перевод ВВ "Евгения Онегина" на английский язык - лучшая его проза. А спрашивается: если по мнению автора, ВВ был намного сильнее, как поэт, чем прозаик (!) - чего ж ему было слабо зарифмовать этого ЕО на англицкий манер?! Чушь беспросветная, конечно, - но зато ведь, как оригинально! Просто: Браво!
Набоков
Спорно? Вот и хорошо!
Добавить комментарий