Если спросить у нормального среднего человека, какая существует взаимосвязь между мэром небольшого города в штате Нью-Джерси, недавно ушедшим с должности, знаменитой “Джокондой” Леонардо да Винчи, несчастным маленьким Людовиком XVII, никогда не бывшим французским королем, и метисом-индейцем племени ирокезов, — упомянутый нормальный средний человек лишь недоуменно пожмет плечами: он решит, что это что-нибудь из области анекдотов. Тем не менее, всё перечисленное и масса других, таких же неожиданных вещей, подобно разноцветным стеклышкам в известной детской игрушке, сложилось в некую причудливую фигуру — одну из тех, на которые так щедра история. Именно эта причудливость сплетения судеб и событий, перед которой бледнеет любой исторический роман, причудливость, охватывающая почти пять столетий, — и стала причиной названия этого очерка — “Калейдоскоп”.
Итак, начнем с Роджера Вернона, бывшего мэра города Мэдисон в северном Нью-Джерси. Сам по себе этот человек ничем особенным не примечателен, разве что своей “голубой кровью”: предки Вернона, важные птицы в американских колониях, прибыли туда из Англии и были младшей ветвью аристократической фамилии Вернонов, основатель которой, барон де Вернон, был сподвижником Вильгельма Завоевателя. А поскольку и оный Вильгельм, и его бароны, были французами-нормандцами, Верноны всегда гордились тем, что соединяли в себе аристократизм двух самых гордых дворянств Европы — английского и французского.
Впрочем, Вернон, о котором идет речь, — самый обычный американец, и необычное, связанное с ним, заключается совсем в другом. Роджер Вернон и семеро его кузенов, все вместе, по принципу полного единогласия, владеют сокровищем, хранящимся в бронированном сейфе “Банка Нью-Джерси”. Никому не известно, на сколько миллионов долларов это сокровище застраховано, и никто не знает, во сколько оно оценивается. Ибо в сейфе этом, свернутый в рулон, лежит холст с “Джокондой”, или, если это вам больше нравится, — с “Моной Лизой”.
Но не торопитесь, это не та знаменитая “Мона Лиза”, что украшает собою Лувр, а другая, хоть они и очень похожи. Верноновская “Джоконда” публично выставлялась всего два раза и на очень короткий срок, но этого оказалось достаточно, чтобы знатоки творчества великого Леонардо оказались втянутыми в яростные дебаты на тему: кто есть кто? Или, может быть, что есть что? Эта вторая “Джоконда” — копия или оригинал? И так как она явно отличается от луврской, которая из них “оригинальнее?”
Что это не копия “той” Лизы, впрочем, видно сразу: у “этой” Лизы совсем иная форма головы, и у нее нет той самой загадочной улыбки. И задний план портрета проработан менее тщательно.
И вот даже самые осторожные скептики, после тщательнейших исследований, пришли к выводу: что это рука Леонардо, сомнений не вызывает. Но общеизвестно, что не в обычае Леонардо было делать копии собственных работ или дважды обращаться к одному и тому же сюжету. И вообще, где все эти столетия пребывала Джоконда номер два? Или номер один — кто ее знает?
Хотя в последний вопрос некоторая ясность была внесена. В начале 1700-х годов, по приказу Короля-Солнца, то бишь Людовика XIV, была произведена инвентаризация луврских сокровищ искусства. И в этом перечне упоминается “Вторая Мона Лиза Джоконда, ценностью не уступающая первой”, в качестве автора которой указан Леонардо. А сто лет спустя, в 1806-м, когда подобную же инвентаризацию сокровищ Лувра приказал сделать император Наполеон, этой второй “Джоконды” там уже не было. Она таинственным образом исчезла не известно куда, с целым рядом других картин знаменитейших мастеров. Реставрировать удивительные события того бурного далекого времени частично удалось благодаря семейной хронике Вернонов.
* * *
В 1778 году молодой аристократ-колонист Уильям Генри Вернон, сын и наследник богатых родителей, закончил юридический факультет Принстонского университета, но, по европейским понятиям, он, как и все колонисты-американцы, был “неотшлифован”, и ему недоставало некоторого изящества и утонченности — того, что именуется “светский лоск”. Дабы приобрести упомянутые качества, делающие из провинциала аристократа, существовал единственный выход: отправиться в тогдашнюю столицу мира — Париж, приобщиться к изящной утонченности парижского общества и занять в оном обществе подобающее Вернонам положение. Дело еще упрощалось тем, что послом только что провозглашенных Соединенных Штатов в Париже был Джон Адамс, будущий второй президент и близкий друг семьи Вернонов.
Вернон прибыл в Париж, Адамс представил его королю и королеве с наилучшими рекомендациями, и вскоре с ним произошло то, что обычно происходило с молодыми аристократами, представленными женственной, остроумной, щедрой и легкомысленной Марии-Антуанетте, — он по уши влюбился в королеву. И хотя в королеву, как известно, были влюблены почти все молодые дворяне, в этом молодом красавце, однако, было нечто такое, что вскоре сделало его любимцем королевской четы и фаворитом королевы, посещавшим все ее умопомрачительные празднества в Версале, все сборища ее знаменитого интимного “Кружка” и, как утверждали злые языки, даже ее известную “спальню в беседке”.
О том, насколько Вернон и королева были близки, говорит хотя бы тот факт, что, узнав о страсти своего фаворита к собиранию картин гениев Ренессанса, Мария-Антуанетта, со свойственной ей беспечной щедростью, подарила ему множество шедевров, украшавших Лувр. Когда в 1797 году Вернон вернулся к семье в Ньюпорт (тогдашнюю столицу штата Род-Айленд), и нанятый эксперт составлял каталог этой коллекции, там оказалось 52 картины, включая работы Рембрандта, Рафаэля, Рубенса, Ван Дейка и прочих великих. И была там “Вторая Мона Лиза”, только в каталоге Вернона она значилась как “Монахиня” работы Леонардо да Винчи. А в дневнике его жены было записано, что картина эта в роскошной раме висела в спальне, над изголовьем супружеского ложа, и что Вернон ежевечерне перед сном молился перед ней.
Отбывая в Париж, Вернон не подозревал, что эта поездка затянется почти на двадцать лет, что он окажется в самой гуще событий, изменивших весь ход мировой истории, и что ему самому придется участвовать в таких переделках, по сравнению с которыми все романы Дюма, взятые вместе, — просто детский лепет. Он был свидетелем безумств двора королевы, голодных бунтов, взятия Бастилии, попытки бегства членов королевской семьи заграницу, их ареста, провозглашения республики и заключения королевского семейства в Тампльскую тюрьму. И когда королева ощутила смертельную опасность, нависшую над нею, ее детьми и ее мужем, она, во время своей последней встречи с Верноном, умоляла его только об одном: во имя их любви, во имя его рыцарской верности, любой ценой спасти ее сына и переправить его в Соединенные Штаты. И Уильям Вернон поклялся ей в этом своей честью и своей любовью.
* * *
Широко известно, что у французской королевской четы — Людовика XVI и Марии-Антуанетты — долгое время после свадьбы не было детей, и эта проблема вызывала тревогу не только при французском, но и при австрийском дворе. Пока у короля не было сына, наследниками считались два его младших брата — граф Прованский и граф д’Артуа. Оба мечтали о троне, и оба, как известно, в конце концов его получили.
После приезда в Париж брата королевы, Иосифа, императора “Священной Римской империи”, уговорившего короля на необходимое хирургическое вмешательство, в 1778 г. рождается сначала дочь — Мария-Тереза-Шарлотта, а через три года и сын — Луи-Жозеф-Ксавье, именуемый историками “первым дофином”.
Вслед за этим у королевы появляются еще двое детей — в 1785 г. Луи-Шарль (“второй дофин”), а в 1786 г. — Софи, которая меньше чем через год умирает. Накануне революции смерть от туберкулеза постигает и старшего сына, и наследником престола-дофином становится Луи-Шарль, который по традиции дома Бурбонов получил титул герцога Нормандского. И никто не подозревал, сколько страданий принесет мальчику этот титул, когда этот четырехлетний хилый, болезненный и почти никогда не улыбающийся малыш, был торжественно провозглашен дофином-наследником.
После неудачной попытки бежать заграницу, 10 августа 1792 года королевская семья, как уже говорилось, была заключена в Тампльскую тюрьму. Потом последовал суд над королем. Конвент при поименном голосовании большинством голосов признал его виновным в “преступлениях против отечества”, 21 января 1793 года король был обезглавлен, и в этот же день роялисты-эмигранты провозгласили восьмилетнего дофина законным королем Франции под именем Людовика XVII.
Всё это время он оставался вместе с матерью и старшей сестрой, но 3 июля их разлучили. Революционные парижане были отлично подкованы политически: во-первых, мальчишка представлял собой бесценного заложника, во-вторых — если бы роялисты похитили его, он мгновенно превратился бы в знамя для реставрации ненавистного старого режима. Да и вообще, все равно вот-вот должен был начаться суд над королевой. Все три узника были помещены в отдельные камеры, а маленький Людовик был отдан под особый надзор “гражданина Антуана Симона” — сапожника, которому было поручено “выбить из маленького Капета весь аристократизм и воспитать его, как настоящего санкюлота (т.е. сознательного пролетария, выражаясь по-ленински)”. Рассказывали, что жестокий и хамоватый Симон “выбивал” из мальчика аристократизм в самом буквальном смысле этого слова.
Специально назначенные Конвентом комиссары Шометт и Эбер прибыли 6 октября в Тампль и устроили Людовику долгий допрос с пристрастием, добиваясь, чтобы он дал показания против собственной матери “о ее преступной деятельности”. Несчастный восьмилетний “Капетёнок” (так называли его революционные граждане) оказался на диво упорным и категорически отказался дурно отзываться о матери. Независимо от этого, Мария-Антуанетта, как и ее супруг, была обезглавлена (16 октября 1793 г.), а на следующий день после допроса Людовик последний раз в жизни виделся со своей сестрой — отныне свидания и переписка были запрещены.
Свирепствовавший во Франции якобинский террор маленький пленник Тампля почувствовал на себе: 5 января 1795 года Симон был отставлен от обязанностей тюремщика, и его заменили четыре специально назначенных комиссара, сменявшихся ежедневно. Мальчик был переведен в крошечную почти совершенно темную камеру, с отдушиной вместо окон, и еда подавалась ему через отверстие в железной решетчатой двери. А 28 июля этого же года, на следующий день после падения Робеспьера, Людовика посетил Баррас, будущий всесильный член Директории. Увидев, что в мальчике еле теплится жизнь, Баррас направил к нему главного врача республики (нечто вроде министра здравоохранения), Десо, и назначил нового охранника — Мартиника Лорена.
До этого момента хронологическая цепь событий совершенно ясна и понятна, всё же происходившее дальше напоминает вставленное в окно матовое стекло: сквозь него видны какие-то тени, какое-то движение, но разобрать что это такое — абсолютно невозможно. Поздно ночью 28 октября в Тампль неожиданно и как будто бы без всякого повода явились с инспекцией два члена Комитета общественной безопасности. Что именно они инспектировали и к каким выводам пришли, неизвестно, но 8 ноября “в помощь” Лорену назначается еще один охранник — некто Гомен. 19 декабря в Тампль опять прибывают с новой инспекцией члены того же Комитета — теперь уже трое — и составляют акт о том, что маленький пленник тяжело болен.
На основании этого акта, 22 января 1796 года, Камбасер ставит перед Конвентом вопрос — как поступить с Людовиком и его сестрой: продолжать держать их в заключении или изгнать из Франции? Сам он стоял за первый вариант, который Конвент и одобрил. Дело в том, что как раз в это время велись переговоры с Австрией и Испанией с целью обменять юных “Капетов” на взятых в плен во время войны членов Конвента, и Мария-Тереза была впоследствии освобождена благодаря этой сделке.
31 марта произошла еще одна странная замена тюремщиков: некий маляр Этьен Ласне заменил Лорена, и теперь оба тюремщика были новыми. 6 мая доктор Десо вновь навестил Людовика и написал в своем рапорте, что мальчик находится в крайне тяжелом состоянии и ни на что не реагирует. Десо начинает было курс активного лечения, но всего три недели спустя внезапно умирает при весьма подозрительных обстоятельствах. Его заменяет новый врач, Пелетан, немедленно переведший больного в другое помещение, где было больше света и воздуха. А всего два дня спустя, 8 июня, было объявлено, что узник умер.
Крайне необычно выглядело свидетельство о смерти: “Такого-то дня такого-то года Республики, в камере Тампля под таким-то номером, умер от золотухи мальчик приблизительно десятилетнего возраста и был погребен 10 июня на кладбище св. Магдалены в могиле без каких бы то ни было примет”.
Не было протокола вскрытия, не было свидетелей, видевших этого мальчика мертвым, никто не видел, как его хоронили, и никто не знал, где находится его могила. Эта странная секретность, окружавшая его смерть, и таинственные манипуляции ей предшествовавшие сразу породили сомнения и слухи. Сначала заговорили о том, что он не просто умер, а был отравлен; потом — что он вообще не умер, и что ему помогли бежать из Тампля. Слухи насчет похищения Людовика прежде всего появились в Англии и очень скоро нашли свое отражение в романе Реньо-Варена “Кладбище Магдалены” (1801). В соответствии с версией романа, юному Людовику помог бежать таинственный незнакомец с помощью шуанов — роялистски настроенных мятежников. А вместо него в камеру Тампля был помещен какой-то мальчик, примерно того же возраста, и действительно находившийся при смерти.
Добавить комментарий