Спасает не врач, а чуткий, заботливый человек
Это случилось 22 января 1944 года при выполнении задания в тылу врага. Группа разведчиков, возвращаясь с боевого задания, переходила линию фронта. При переходе я был тяжело ранен в тазобедренный сустав разрывной пулей. Стрелявшего тут же уничтожили гранатой, а меня положили на плащ-палатку и в течение 4-5 часов доставили в часть и отвезли в санбат. Начальник, женщина-подполковник осмотрела меня и сказала: «Ногу ампутировать, готовьте к операции». Подошла женщина-капитан тоже осмотреть рану. Я достал из вещмешка пистолет и сказал: «Я всю жизнь мечтал стать футболистом, если мне ампутируют ногу, — я покончу собой!». Женщину звали Ева Ивановна Ломова, мне было 18, а ей — 23-24. Через 20-30 минут она вернулась и говорит: «Положите его на стол». Я спросил: «Что Вы будете делать?». «Сейчас увидишь», — ответила она. Принесла большую железную шину, промыла и дезинфицировала рану, потом накормила и положила отдыхать на солому.
Утром в 7 пришла, осмотрела меня и сказала, что у нее есть возможность эвакуировать меня в Великие Луки. Через несколько часов я был уже там, а оттуда самолетом меня доставили в Москву. Врачи в Москве также сказали, что ногу надо ампутировать, но я отказался, и через пару дней меня отправили в Казань. А там профессор Ашалик Берман сделал мне уникальную по тем временам операцию по замене сустава. Постепенно дела мои пошли на поправку. Я пролежал в госпитале 7-8 месяцев.
Конечно, многим людям я обязан моим возвращением в жизнь, сохранением моей трудоспособности. Но, прежде всего в меня поверила и на мой зов откликнулась замечательный, чуткий человек — Ева Ивановна Ломова.
Николай Резниченко, Ветеран Великой Отечественной войны, Балтимор
СИМФОНИЯ ВОЙНЫ
Посвящается Дню Победы
|
...Он шел в пальто с поднятым воротником и в шляпе, низко надвинутой на лоб. Шерстяной шарф неуклюже обматывал шею. Никто из редких прохожих не узнавал его. Да и было ли до кого-нибудь дело в те осенние дни, когда вперемешку с дождями свистели пули и рвались снаряды... Но Консерватория продолжала жить. Струны лопались от холода, и пальцы коченели, — а музыка жила!..
— Какая трагедия, — думал он, — сколько горя выпало на родную землю...
Он видел страданья изможденных ленинградцев. Он и сам стоял в длинных очередях за бутылкой воды и куском хлеба... На память ему пришли стихи Ольги Берггольц: «Ленинградцы, дети мои!.».
Квартира была пуста. Лишь в одной комнате с наглухо забитыми окнами стоял рояль, и горела тусклая лампа. А по радио шли сообщения одно тревожнее другого — город оказался отрезанным от мира!.. Он сел за рояль... — один за другим возникали на листе партитуры инструменты, связанные между собой упругим ритмом барабана. Композитор ощущал лязг гусениц танков, чеканный шаг. И все это превращалось в чудовищные звуки!.. Это была не просто музыка, это была симфония войны!..
Он работал без устали. В нетопленой квартире ему было жарко от напряженного труда! И молва о том, что композитор пишет симфонию, разлетелась по городу. Музыканты переписывали партии с только что написанной партитуры. Музыка вселяла уверенность: жизнь продолжается!..
У здания Филармонии висела написанная от руки афиша. Было холодно. Люди сидели, стояли в пальто, в валенках, но их дыхание согревало музыкантов.
И вот! —дирижер Курт Элиасберг встал за пульт. С первых же тактов музыка захватила аудиторию! Она звучала с необыкновенным подъемом, ибо это была музыка тех, кто сидел в зале, кого смерть поджидала за каждым углом, — и эта музыка говорила о страданиях народа российского и о великой мощи и силе его!..
Успех был ошеломляющим: симфония преодолела кольцо блокады: с триумфом прозвучала в Лондоне и Нью-Йорке! — ее услышал весь мир!..
В искусстве есть творения, которые характеризуют эпоху. В музыке — это Торжественная Увертюра «1812 год» Петра Ильича Чайковского и Седьмая, Ленинградская, симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича — музыкальный памятник Великой Отечественной войне.
Ион Мельник (Атланта)
- 1 просмотр
Добавить комментарий