w-Mandelstam,_Cukovsky,_Livshiz_&_Annenkov_1914_Karl_Bulla.jpg
В дополнение к «неизвестным поэтам» в объемистой этой книжке собраны штудии Молодякова о таких заметных личностях, как Валерий Брюсов, Александр Блок, Осип Мандельштам и Борис Пастернак. Но и эти статьи отличаются некоторой «маргинальностью», касаясь в основном каких-то частных моментов или образов, а то и уводя в катакомбы эзотерики (См. «Мой сон, и новый, и всегдашний»: эзотерические искания Валерия Брюсова»).
Василий Молодяков, ныне живущий в Токио, — личность многоплановая. Слышала на «Эxe Москвы» его интересные рассказы о Рихарде Зорге, видела в интернете его книги о России и Японии, России и Германии, России и Франции и России и Италии. Слушая выступления Молодякова-политолога и япониста, с трудом представляешь его в роли собирателя-библиофила, издателя редких текстов и открывателя забытых поэтических имен русского Серебряного века. Однако можно сказать, что в нем прекрасно уживаются «политический ум», интерес к героям авантюрного и отчасти даже «дьявольского» склада (Зорге, Риббентроп), с исследованиями в области японской культуры и влечением к судьбам русских поэтов, обойденных вниманием истории.
Книга посвящена «памяти учителя и друга» Леонида Долгополова, видного исследователя русского символизма, чьи труды — а мне довелось их читать в юности — шли вразрез с культурными установками времени: школьники послевоенных поколений Блока на уроках не изучали, а о Белом в своем большинстве даже не слышали.
Василий Молодяков дело своего учителя продолжил, правда, преломил его на свой лад. Так, в его книге мы встретим статьи о «большой политике» в творчестве Валерия Брюсова и о «японском мифе» в творчестве Андрея Белого. В самих темах заявлено скрещенье разных ипостасей исследователя.
Прозвучало уже имя поэта, по-видимому, особенно близкого Молодякову. Это Валерий Брюсов, литературный мэтр дореволюционных лет, в годы революции также осуществлявший «надзор» над поэзией победившего пролетариата. Хамелеон? Беспринципный человек, переметнувшийся на службу новой власти? Автор в своих оценках осторожен. Однозначных ответов избегает. Цветаева говорила о Валерии Брюсове, что он «поэт входов без выходов». Василий Молодяков в чем-то похож на любимого поэта. Вообще среди любителей стихов хорошим тоном считается не признавать поэзию Брюсова «поэзией»; идет это, возможно, от той же Марины Цветаевой, называвшей Брюсова поэтом, «но не Божьей милостью». У Цветаевой он рационалист, римлянин, человек, лишенный слуха...
Молодяков находит ракурс, где эти «непоэтические» характеристики Валерия Яковлевича не столь обнажены: «политические публицистика и поэзия». Статья «Брюсов и Большая Политика» посвящена эволюции политических взглядов Брюсова, который в сущности всегда — и «до», и «после» — оставался государственником. В этом смысле правомерно его сравнение с Федором Тютчевым. Оба мечтали о владычестве России на морях. Обоим пришлось пережить катастрофическое поражение царизма именно на море — Тютчеву во время Крымской кампании, Брюсову — в ходе русско-японской войны. Трагикомически — тогда и сейчас — звучит «патриотический» лозунг Брюсова, предшествующий Цусиме и Порт-Артуру: «Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке». Ржавая, разъедаемая коррупцией, всевластием бюрократии и бездарностью командования государственная машина (как легко повторить все это сегодня!) сделали этот лозунг химерой, целиком отнесенной в прошлое:
И снова все в веках, далеко,
Что было близким наконец,
И скипетр дальнего Востока,
И Рима Третьего венец!
(«Цусима», 10 августа 1905)
По-другому, можно сказать, «провидчески», звучит предостережение Брюсова, сделанное перед Первой мировой войной: «Придет час, когда ислам встанет на защиту своей религии и своей культуры на борьбу с христианской Европой, притязающей быть самодержцем на земном шаре». И далее — столь же провиденциально: «...перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи». Еще удивительнее такое высказывание: «Нищий Китай станет Крезом XXI века». Сказано в 1905 году! Видно, не зря Валерий Брюсов, как и его «почти однофамилец» из петровского времени Яков Брюс, слыл чернокнижником и магом. Как кажется, этот аспект личности мэтра не менее привлекателен для Молодякова, чем его политический профиль. Не будучи специалистом в вопросах белой и черной магии, принимаю на веру утверждение Василия Молодякова, что «оперативной магией» Валерий Яковлевич не занимался и что толки об обратном — сплетни. Нам, людям другой эпохи, трудно даже представить себе, что коллизии «Огненного Ангела» Брюсов пытался проверить на близких ему людях, доводя до исступления несчастную Нину Петровскую и приводя в трепет своего впечатлительного «соперника» Андрея Белого.
Любопытное увещевание, обращенное к Брюсову-магу тогда еще молодым Павлом Флоренским (1904), приводится в книге: «Магия не проходит даром. Она засасывает в себя, и в тот момент, когда маг торжественно кричит «они в моих руках», он сам бывает в руках их...». И хотя автор уверяет читателя, что Флоренский только по юношеской наивности принимал упражнения Брюсова всерьез, весь собранный в статье материал, связанные с Брюсовым страшные мистические «видения» той же Нины Петровской, Анны Остроумовой-Лебедевой и Бориса Садовского, это утверждение колеблют. Такое впечатление, что сам автор не вполне уверен, был или нет Валерий Яковлевич в родстве с темными силами и не проходил ли в их иерархии в качестве какого-нибудь не самого главного «воланда».
Любопытна статья об Осипе Мандельштаме и Бенедикте Лифшице. Молодяков находит много общего в судьбе и писаниях этих двух современников. Весьма интересно сравнение их по «религиозной линии». Будучи евреями, оба были далеки от иудаизма, приняв Мандельштам — лютеранство, Лифшиц — православие. О выборе Мандельштама было точно сказано Владимиром Гиппиусом: «крестится в «христианскую культуру», и Сергеем Аверинцевым: «будучи евреем, избирает быть русским поэтом...». Лифшиц — красавец и атлет, эстет и дэнди, был по складу характера борцом. Православие избрал отнюдь не из конъюнктурных целей, так как ко времени крещения успел закончить университет и пройти военную службу, что для человека еврейской национальности было сопряжено с огромными трудностями. Молодяков не посягает на раскрытие тайны «интимного выбора» веры Бенедиктом Лифшицем, «подлинные мотивы которого от нас скрыты».
Исследователь рассматривает «тему Сталина» в стихах двух поэтов. Говорит об известных «антисталинских» стихах Осипа Мандельштама («Мы живем, под собою не чуя страны» (1934), и о тех, что вырвала из него «все туже затягивавшаяся петля вокруг шеи» — «Стансы» (1937).
Бенедикт Лифшиц в те же чудовищные 1930-е пишет «Картвельские оды». Не найдя их в однотомнике поэта, где отсутствие «од» Сталину объяснялось в комментариях тем, что были они «вынужденной платой за редкую возможность появления в печати», Василий Молодяков устремился в библиотеку — проверять, читать «Картвельские оды». И что же? Увидел в комментарии «случай так называемого вранья». Все «Картвельские оды» приводятся в рецензируемой книге, дабы читатель удостоверился во вранье комментаторов. Увы, удостовериться не получилось. Хотя в одах действительно «имя Сталина вообще не упоминается», вождь присутствует в каждой. Читать эти стихи было мне тяжело: кожей чувствовала, как хотелось поэту подальше запрятать, скрыть от людских глаз «необходимое» содержание, которое однако даже в камуфляже прочитывалось как то главное, ради чего все это писалось.
Совершенно согласна с автором в одном: «...тот факт, что оба поэта стали жертвами сталинского режима, делает их сталиниану... еще острее и трагичнее». Знаем про полубезумного старика — в свои 47 лет — Мандельштама, умершего в пересыльном лагере на Второй речке, под Владивостоком (у Молодякова почему-то указан «лагерь на Колыме»). И нейдет из головы описанная Лидией Чуковской встреча с импозантным молодым Бенедиктом Лифшицем незадолго до его ареста. В камере, по словам очевидцев, был он «безумен и сед» — полный близнец своего коллеги по писанию стихов и по несчастью.
Честь и хвала Василию Молодякову, собирателю раритетных изданий, издателю неизвестных текстов, «возродителю» имен забытых поэтов! В книге Молодякова нашлось место для большой подборки (32 стихотворения) «последнего ученика Фета» — Дмитрия Петровича Шестакова (1869-1937). Стихотворца, чья лирика пришлась по вкусу Василию Молодякову, кто-то презрительно назовет «поздним эпигоном Фета». Однако каждое такое возрожденное имя — еще одна копейка в копилку культуры; без подобных «вливаний» (позволю себе использовать популярный экономический термин) культура оскудевает и вырождается. В разделе «Неизвестные поэты: люди и книги» насчитала 32 имени, из коих знаю, да и то понаслышке, лишь Модеста Гофмана, Владимира Маккавейского, Анну Радлову и Вильгельма Зоргенфрея. Какое должно быть волнующее ощущение, когда держишь в руках книгу, изданную где-то между Первой мировой и революцией, а то и в разгар Гражданской (книга Маккавейского «Стилос Александрии» издана в 1918 году, а местом издания значатся «Афины-Киев»). В одном из эссе наткнулась на стихотворение эмигранта первой волны Юрия Терапиано о Питере 1919-го года и о друзьях-поэтах, сгинувших в российских катаклизмах. Василий Молодяков приводит его целиком, приведу здесь и я — отрывок:
Девятнадцатый год.
«Вечера, посвященные Музе».
Огромный прокуренный зал,
под названием «Хлам».
Вот Лифшиц читает стихи
о «Болотной медузе»,
И строфы из «Камня»
и «Tristia» — сам Мандельштам.
Морозный февраль,
тишина побежденной столицы,
О, как мы умели тогда
и желать, и любить!
Как верили мы и надеялись,
что возвратится
Былое величье, которого
всем не забыть.
А после — походы в холодной
степи и раненье.
Уже в Феодосии встреча:
«Вы, Осип Эмильевич, здесь?»
«А где Бенедикт?» —
Да, погиб Маккавейский в сраженье».
А Петников — жив,
но куда он уехал?» — Бог весть!..»
Не многим из сверстников Юрия Терапиано (родился в 1892 в Керчи, умер в 1980 под Парижем) катастрофический 20-й век дал возможность умереть в своей постели, уже не говоря о писании стихов и издании книг. Так что дело Василия Молодякова — святое.
За пределами моей рецензии осталось достаточно тем и имен. В одной из статей сборника встретилось мне утверждение, что Тютчев и Баратынский были признаны «русскими национальными гениями лишь в начале XX века, в первую очередь усилиями символистов». Соглашусь с этим, но лишь отчасти, напомнив об известной статье Николая Некрасова «Русские второстепенные поэты» (1850), где уже говорилось о Федоре Тютчеве как о поэте «первостепенном» и где в качестве доказательства приводился большой корпус его стихов. Таким образом, у Василия Молодякова, как видим, был замечательный предшественник.
1 Молодяков В.Э. Загадки Серебряного века. Аст-Пресс, М., 2009
Добавить комментарий