volkova i dovlatov-w.jpg
Окончание. Начало в №23 (1-15 декабря 2011 г)
Довлатов — газетчик
— Погодите, Соломон, про «Свободу»! Сначала расскажите про работу Довлатова в газете «Новый американец». Этот тогда только возникший еженедельник, как я слышала, жестко конкурировал со старейшей русскоязычной газетой «Новое русское слово», издаваемой небезызвестным Андреем Седых, бывшим когда-то литературным секретарем Бунина. Сейчас оба издания прекратили свое существование. Но когда-то их соперничество было очень явным, что подогревало интерес читателей.
— Я в «Новом американце» сотрудничал, хотя не входил в редакцию. Всех людей, которые выпускали эту газету, я хорошо знал. Это был очень важный этап для Сергея.
— Он тогда (1979 год) действительно был «новым американцем» — год как эмигрировал...
— Здесь я опять проведу параллель с Чеховым. Мы привыкли говорить о Чехове как об авторе «серьезных» пьес и рассказов. А он сотрудничал в самых легкомысленных, популярных и коммерчески аннонсированных изданиях своего времени: «Будильник», «Стрекоза», «Осколки», он был по своему темпераменту «газетчиком», «репортером». Для этих изданий он писал абсолютно все — юморески, сценки, фельетоны, подписи к карикатурам, зачастую без имени автора.
— Соломон, Чехов все время жаловался на газетную работу, она ему не нравилась, он не воспринимал ее всерьез.
— Да, жаловался, но и Довлатов жаловался на свою работу в газете, да и на работу на радио «Свобода». Но в этих жалобах — «вот тащу этот воз» — и у Чехова, и у Довлатова был элемент кокетства. Много общего в позиции «газетчика» в России конца ХIХ века и в довлатовский период. На рубеже XIX-ХХ веков формировалась газета свободная от политического контроля, когда уже не предписывалось, кого нужно ругать, а кого хвалить. С превращением России из страны феодальной в капиталистическую появилась коммерческая пресса, ее задачей было увлекать читателя, писать обо всем интересно. Пресса стала для журналиста источником заработка. Появился телеграф — новость можно было получить гораздо быстрее, появились фотографии — изображение можно было воспроизвести гораздо легче, появились мощные печатные машины... Развивалась технология — и я в этом вижу сходство с сегодняшнем днем. Кстати, мне было бы крайне любопытно, как Сергей реагировал бы на существование интернета, всевозможных айфонов и айпэдов... Чехов, даже прекратив сотрудничество во всех этих бульварных и полубульварных изданиях, носился с идеей создания большой, влиятельной либеральной газеты. И он добился своего. Знаменитая газета «Русское слово», которую издавал Иван Сытин и редактировал Влас Дорошевич, возникла из идеи Чехова.
— Соломон, я хочу напомнить о письме Григоровича, полученном 26-летним Чеховым, где старый писатель заклинал молодого бросить «срочную» газетную работу, не губить талант, который он в нем почувствовал, и засесть за крупную вещь. Чехов в ответ писал, что он плакал над этим письмом, что Григорович заставил его осознать, что, занимаясь спешной газетной работой, он предает свой дар... А потом... потом появилась «Степь», гениальная чеховская повесть.
— Ирина, вы неисправимы. Вы принимаете письма писателей за чистую монету.
— Исхожу из того, Соломон, что, будучи пишущим человеком, стараюсь всегда выражать свои подлинные чувства и мысли. Вы тоже человек пишущий, у вас что — по-другому происходит?
— Письма писателей — это литература. Письма Довлатова — это литература, то же и у Чехова.
— Кого вы делаете из писателей, Соломон? Вам кажется, что даже письма ими пишутся исключительно в расчете на потомков, а потому эти письма не спонтанны и не искренни. Это, по-моему, заблуждение.
— Чехов абсолютно не пренебрегал газетой, в том же суворинском «Новом времени» он напечатал несколько лучших своих рассказов.
— Да, но это уже другой жанр — не фельетоны, не подписи к карикатурам... Давайте вернемся к «Новому американцу». Что это была за газета? Довлатов был ее основателем?
— Нет.
— А кто был?
— Первые три основателя — это Борис Меттер, Алексей Орлов и Евгений Рубин. Рубин пригласил Довлатова. Там была очень сложная запутанная история. Довлатов уходил, приходил. Если вы скажете, что Довлатов подходил к своей газетной работе не с той серьезностью, как к писанию своих книг, то у меня есть против этого очень серьезный аргумент. Как известно, в писаниях Довлатова нет такой фразы, в которой два слова начинаются с одной и той же буквы. Не обращали на это внимания? Взгляните на любой подписанный довлатовский текст, пусть даже на передовицы в «Новом американце», и там нет фразы, в которой встречаются слова на одну букву. Это было для него главное правило.
— Видимо, это его дисциплинировало, как поэта — рифма. Но рифма имеет в стихах колоссальное значение. Может, и для Довлатова этот прием служил еще для чего-то, например, организовывал определенное звучание фразы?
— Это тот «намордник», который заставлял его не пользоваться случайными словами. Он фанатически следовал этому правилу, порой даже меняя слова в цитатах... Так вот, «скрипты», которые он писал для «Свободы», от этой установки свободны. А те тексты, что он помещал в колонке редактора — они позднее вошли в «Марш одиноких», — следуют этому закону. Он эти тексты рассматривал как свою прозу. Теперь о газете. Он сделал ее абсолютно революционной по отношению к тому, какой была пресса и в Советском Союзе, и — что интересно — в эмиграции. Эмигрантская пресса на Западе была зеркальным отражением советской прессы.
— Только с обратным знаком.
— Ну да, та была коммунистическая, а эта антикоммунистическая. Стилистически они не очень разнились — там, и там пресса строилась на штампах, на казенщине. Только с той стороны это были «американские империалисты», «агрессоры», «загнивающий Запад», а с этой — «кремлевские старцы», «советчина» и проч.
— В чем своеобразие «Нового американца»?
— Впервые этот свой иронический «отстраненный» стиль Довлатов распространил на газетные материалы. Он видел в газете — как и Чехов — трибуну для самых разных позиций, не было у него абсолютных авторитетов, которых нельзя было критиковать.
— Сейчас это называется «плюрализмом мнений». Довлатов ввел его в газету?
— В том-то и дело, он сделал это первым. Это был «довлатовский эксперимент». Закончился он финансовым крахом. Газета просуществовала всего три года. Но она сыграла важную роль — дала образец того, какой должна быть пресса. И это было важно как для эмиграции, так и для новой России. Довлатов попытался на скромной нью-йоркской территории осуществить большое дело. Но экономически это было в тот момент невозможно.
— Соломон, как я понимаю, «Новое русское слово» тогда выиграло в конкурентной борьбе. Издание «Нового американца» прекратилось на радость сопернику. В конечном итоге прекратилось и «Новое русское слово».
— Для Довлатова работа в «Новом американце» была реализацией его призвания. Он начинал как «газетчик» — лучше сказать «журналист» — еще во многотиражке в Ленинграде. В Таллине тоже работал в газете с большим увлечением. Он только не хотел быть пешкой, «шестеркой» — хотел руководить. Он привел в «Нового американца» талантливых людей, привлек к работе Вайля с Генисом.
— Вам нравилась эта газета?
— Конечно. Ее было очень интересно читать, это был глоток воздуха. Мы ничего подобного не читали ни в Советском Союзе, ни здесь, когда приехали. В «Новом русском слове» помещались объявления о встречах кадетов, бывших царских офицеров... Все излагалось допотопным нафталинным языком. Редактор Андрей Седых был вполне интеллигентный человек, с ним было любопытно разговаривать о Бунине, о Шаляпине, о Рахманинове, но, скажем, написать, что японский дирижер Сейджи Озава, когда дирижирует похож на маленькую юркую обезьянку, — уже было невозможно. Такого он не мог позволить. И тогда я с этим материалом объявился у Сережи в «Новом американце» — и тот с удовольствием его напечатал. Всяческие стилистические и эстетические сдвиги Андрею Седых были противопоказаны.
— Хорошая деталь, Соломон, живая. Сразу ясна разница подходов. Все же эти газеты издавались в одной Америке, в одном городе и в одно время.
На «Свободе»
— В отличие от «Нового американца», где заработок был проблематичен, радио «Свобода» давала Довлатову довольно существенные деньги.
— Вот мы плавно перешли к работе Довлатова на «Свободе». Я слушала архивные передачи Довлатова на «Свободе» — о российских актерах и о шоферах-дальнобойщиках. Точно, жестко, но не сказать, чтобы блестяще, читает несколько скованно. У вас было другое впечатление?
— У него на самом деле был очень обаятельный баритон, и эта некоторая отстраненность — то, что вы назвали скованностью — соответствовала повышенной интимности его текстов. Именно эта его сдержанная манера завоевала ему широчайшую популярность у радиослушателей.
Когда я приехал в Америку, руководство нью-йоркским отделением радио «Свобода» было в руках эмигрантов второй волны. Некоторые из них были так или иначе бывшими коллаборантами.
— Вы говорите о послевоенной, так называемой «второй волне» эмиграции?
— Да-да. Среди них было немало откровенных или скрытых антисемитов. С этими людьми было трудно разговаривать, мы находились как бы на разных полюсах. Сейчас, на расстоянии, кажется, что между второй и третьей волной была некая преемственность. Для нас понятие «второй волны» было малосимпатично. Именно этих людей я тогда встречал на «Свободе». Постепенно это все начало смещаться, и в середине 80-х во главе нью-йоркского бюро «Свободы» стал ныне покойный Юрий Гендлер, представитель уже нашей волны, привлекший к сотрудничеству Довлатова. Попав под обаяние Сергея, он стал привлекать людей, которых Довлатов ему рекомендовал.
— Соломон, вы ведь тоже тогда начали свою работу на «Свободе»?
— Я пришел туда по рекомендации и благодаря усилиям Довлатова. Когда я пришел туда впервые, в связи с мемуарами Шостаковича, то эти «мрачные личности» меня так напугали, что я в это место долго носа не совал. А Довлатов стал меня как-то даже допекать. Приходите, Соломон, я о вас с Гендлером говорил, вы ему очень интересны. А я ему: да что я там буду делать? Я ничего этого не умею. Я не журналист — что абсолютная правда. Довлатов мне: да помните, Чехов говорил, что может пепельницу описать? Описывайте пепельницу или то, что вам интересно! И в конце концов он добился того, что я пришел. До этого Довлатов таким же образом привел Вайля с Генисом. Там, на «Свободе», сформировался, как я это называю, «довлатовский кружок».
— Вы себя причисляете к «довлатовскому кружку»?
— Безусловно. Мне, кстати говоря, очень легко было до «Свободы» добираться. Десять минут от дома — такая приятная прогулка. Нью-йоркского сабвея я не люблю, и за все тридцать пять лет жизни здесь не полюбил — путаюсь, боюсь. Другое дело, идти пешком. Гендлер дал мне возможность не записывать тексты, просто импровизировать перед микрофоном. Писать я был не в состоянии, и Гендлер взял на себя ответственность и освободил меня от этого. Двадцать пять лет исполнилось моей работе на «Свободе» в качестве комментатора, сначала исключительно на музыкальные темы, потом тематика расширилась. Сейчас мы с Сашей Генисом беседуем по широкому спектру культурных и социальных проблем.
Я считаю, что это новое радио «Свобода» (особо выделю здесь блестящего Бориса Парамонова) сыграло ту же роль для радиовещания, что и «Новый американец» для газетного дела.
— Любила и люблю радио «Свобода», правда, сейчас из-за недостатка времени слушаю исключительно «Эхо Москвы». А радио «Свобода» слушала в Москве 70-80-х, когда еще его глушили со страшной силой. Слушала в Италии в 90-е годы. Это замечательное радио — радио со своим лицом.
— И Довлатов сыграл в его формировании громадную роль. Уже на подходе к студии слышались его комментарии, шуточки, это создавало атмосферу, это было интересно. И ему самому было интересно на «Свободе». Лена мне говорила, что, несмотря на такую шутку — «работа на «Либерти» — это 60 процентов халтуры и 40 процентов вдохновения» — он ходил на «Свободу» с охотой. Там всегда можно было узнать новости, пообщаться с деятелями культуры, со знаменитыми писателями — Евтушенко, Вознесенским... Это все Довлатова интересовало. Он брал оттуда так называемые «мониторинги» — выдержки из советских газет. Они очень ценились. Довлатов, прочитав сам, одаривал ими других людей. После передач нередко заглядывал ко мне, так как я жил недалеко, и мы сидели абсолютно без алкоголя, разговаривали, обменивались «культурными сплетнями».
— Он был на «Свободе» комментатором? журналистом?
— У него было несколько передач, например, «Писатель у микрофона». Он зарабатывал неплохие деньги. Гендлер прощал ему запои, из-за которых иногда срывались передачи. Довлатов вдруг исчезал на неделю или на больший срок. Гендлер обсуждал это с Леной, думал, как помочь Сергею, и как-то постепенно это все замазывалось. Другой начальник, который, может быть, меньше ценил бы дарование Сережи, его бы погнал. А Гендлер говорил: «Кого важнее взять в качестве руководителя? Человека, который читал Достоевского или хорошего организатора? И отвечал: «Организатора. Хороший организатор сможет собрать людей, которые читали Достоевского».
Наследник Чехова?
— Напоследок скажите, Соломон, о впечатлении, которое производил Довлатов на людей. Был гигантом?
— Да, Марианна (Марианна Волкова — жена Соломона Волкова, — И.Ч.) говорила, что он устраивал солнечное затмение — он заслонял собой солнце. Вот Парамонов, он такой «особнячок», сам по себе. А Довлатов любил окружить себя людьми, быть в центре общения, в центре разговора. При нем все боялись что-нибудь «ляпнуть», типа «пара дней». Сразу раздастся язвительный смешок.
— Был пуристом?
— Он поправлял «невежду», говоря, что «парой» могут быть только парные вещи, например, пара сапог. Дней может быть только два, а не пара. За «ляпами» он следил и пикировал на них, как ястреб. В присутствии Довлатова я обращал вниамние на то, «с какой буквы у меня начинается слово».
— В строгости вас держал.
— Я старался «соответствовать», быть таким же остроумным и интересным собеседником. Иногда, когда ему не хватало забавных историй, он приходил к нам с Марианной — и мы ему вываливали их целую кучу. А потом с изумлением наблюдали, что он из них отбирал и как их огранял.
— Огранял тем фантастическим способом, о котором мы говорили в самом начале...
Мой самый последний вопрос к вам: что вы не успели сказать Довлатову при его жизни?
— Я горжусь тем, что я успел сказать. А успел я сказать ему вещь, о которой я уже говорил: «Сережа, вы наш советский Чехов». Ему это страшно нравилось, очень льстило.
Когда он умер, мне позвонил из «Нью-Йорк Таймс» человек, который пишет некрологи; я этому человеку сказал, что Довлатов — наш Чехов. И это было в некрологе, появившемся на другой день в «Нью-Йорк Таймс», процитировано. Для меня он был духовным наследником Чехова.
Женский взгляд
— Спасибо, Соломон. Мне бы хотелось задать вопрос Марианне. Знаю, что она делала с Довлатовым фотоальбом «Не только Бродский: русская культура в портретах и анекдотах». Для этого альбома Сергей Донатович написал 60 текстов. Марианна, как вам работалось с Довлатовым?
— Он был очень доброжелетелен. Работа была необычная — нужно было подобрать тексты к фотографиям, это не так часто бывает. Он отнесся к написанию текстов невероятно скрупулезно. Это не было халтурой, он хорошо поработал, выложился.
— Он писал словесные портреты писателей?
— Не только. Художников, композиторов. В общем людей искусства.
— Соломон рассказывал, что с Бродским, которого вы фотографировали, вам работалось тяжело, вы нервничали, даже плакали. А с Довлатовым?
— С Довлатовым прямо противоположно работалось, никаких не было трений.
— Марианна, каким он был внешне? Сам он себя как-то сурово описывал.
— Внешне он был южный красавец.
— Вот как! Недаром покорял женские сердца! Тексты, написанные тогда Довлатовым для вашего альбома, стали одними из первых его публикаций в Советском Союзе. Наверное, этот альбом был ему очень дорог?
— Конечно, это была непроходная работа. Я с ним готовила еще один альбом «Там жили поэты». Довлатов точно так же, как и для первого, написал для него тексты. Но альбома уже не увидел. Он вышел после смерти Сережи.
— Спасибо, Марианна, здоровья вам и новых альбомов!
Добавить комментарий