Бродский и Волков
volkov i Brodski - w.jpg
Соломон Волков. Вы знаете, я сразу начну с вопроса о близком друге, потому что это то, о чем всегда заходит разговор, и на что я всегда без исключения заявляю, что никаким близким другом Бродского я не был, как не был близким другом ни Шостаковича, ни Баланчина, ни Мильштейна, – ни одного из тех, с кем свела меня судьба.
ИЧ. И это легко понять – и по тому, что в ваших Диалогах есть дистанция, и по тому, что вы оба «на вы»; но я решила вас спросить.
СВ. Хорошо, что спросили, так как это вечный источник каких-то недоразумений.
Людям кажется, что для того чтобы сделать такую книгу, какую я сделал, – с Бродским, или же с Шостаковичем, Баланчиным – нужно быть близким другом. Это величайшее заблуждение. Этого не нужно. Именно в моем случае. С тем человеком, с которым я делал книгу, я осуществлял определенную задачу. Собеседник мой прекрасно это понимал, и для того, собственно говоря, меня избирал.
ИЧ. Кто кого избирал, вы должны уточнить.
СВ. Понимаете, написание такого рода книги – это неизбежно длительный процесс. Есть интервью, о котором можно договориться, прийти и записать за полчаса.
Я знаю некоторых, которые и в 15 минут укладывались, причем брали интервью у знаменитостей, например, – у того же самого Бродского. И больше уже никогда с ним не сталкивались.
ИЧ. Знаете, я долго думала, как вас спросить, сначала написала, легко ли он согласился на цикл интервью, потом решила, что, может быть, вы вначале договорились об одном интервью, а потом уже это вылилось в целую серию. Расскажите, как все получилось.
СВ. Нет, нет было по-другому. С самого начала разговор шел о книге. Слово книга, может быть, не произносилось, но о том, что это будет серия развернутых интервью, говорили. Обыкновенно какие-то вещи предшествовали такому решению моего собеседника – Бродского ли, Шостаковича, Баланчина...
Я всегда говорил, что создание такого рода книги – прошу прощения за слово «создание», Баланчин всегда в этом случае говорил: «Создает только Господь Бог, а я, как опытный повар, изготовляю вкусные блюда, которые нравятся моей публике».
Так вот, когда речь идет о сотворении такого рода книги, – это все равно что брак, это длительный процесс.
ИЧ. Наверное, можно назвать это «брак на время», или «пробный брак».
СВ. Причем, тебе кажется, что это ты выбрал себе жену, а на самом деле, это она тебя выбрала. Так и здесь происходит. Человек, который обращается к тебе с предложением сделать книгу, называется инициатором. Но когда потом задним числом начинаешь анализировать ситуацию, то понимаешь, что все получается так, как и в том процессе ухаживаний, который завершается браком. Каждый делает встречные ходы. Но тут решающей стороной выступает тот...
ИЧ. кто дает согласие.
СВ. Потому что речь идет о несоразмерных интеллектах. Потому что... Лосев в своей во многих отношениях образцовой книге о Бродском специально выделил...
ИЧ. ну да, специально выделил, что Бродский был гений.
СВ. Он определяет феномен гения.
О феномене гения
ИЧ. С этого он начинает свою книгу. Чтобы ни у кого не было сомнений, кем был его герой.
СВ. И у меня есть свои два определения того, что такое гений. Первое: гений – это тот, который осознает нечто, что радикальным образом меняет ситуацию в той области, в которой он работает. А второй признак – это необыкновенная способность просчитывать любую ситуацию как необычайной силы компьютер. И это просчитывание ситуации происходит у гения на интуитивном уровне. А иногда я даже ощущал, как в моем присутствии этот «человеческий» компьютер начинал работать, щелкать. В итоге мгновенно принимаются решения, в большинстве случаев правильные. Гений – это тот, кто решает проблематичную ситуацию за наименьшее количество времени.
ИЧ. Не знаю, не знаю, здесь у меня есть свои «заморочки». Все же я интуицию не связываю с компьютером. Для меня это разные вещи.
СВ. Интуиция – вещь мистическая. Для меня она олицетворяется в быстродействующем мощном компьютере. Это ведь только объяснение, как принимаются решения такого рода людьми. Как произошло знакомство с Бродским? Смешно, но мы с ним знакомились дважды. Первый раз я с ним познакомился 25 мая 1972-го года.
ИЧ. Это год его отъезда из СССР и буквально следующий день после его дня рождения.
СВ. Да, я не знал тогда, что у него день рожденья, я узнал об этом значительно позднее. А был я на концерте известного клавесиниста, пианиста и композитора Андрея Волконского, вытступавшего в Ленинграде. В Лениграде жить в тот период и не знать Бродского – было довольно затруднительно для людей определенного круга. При том, что мой круг был довольно герметичен. Он был изолирован хотя бы потому, что я занимался музыкой – каждый день пять часов. И была дополнительная степень изоляции...
ИЧ. Ну да, вы жили в школе-интернате для одаренных детей.
СВ. И я был «чужаком», у меня не было рядом ни родителей, ни родственников, ни давних друзей...
ИЧ. Но к моменту встречи вы уже закончили этот интернат.
СВ. Интернат-то безусловно, стихи Бродского циркулировали в нашем музыкальном кругу, когда я еще учился в музыкальной десятилетке при Консерватории.
ИЧ. Это начало 1960-х.
СВ. Потом дошла до нас эта история очень тягостная, с судом.
А на концерте Волконского уже было известно, что Бродский уезжает, и общий знакомый меня к нему подвел и напомнил, что это «тот самый Волков, который писал о Блоке и музыке». Бродский так иронически скривился.
ИЧ. Конечно, он же к Блоку всегда плохо относился, считал поэтом с «дурным вкусом».
СВ. А для нас для всех Блок был кумиром.
ИЧ. О да.
СВ. Можно представить себе состояние Бродского, который уже собирался уезжать.
Когда мы второй раз с ним познакомились, он уже не помнил об этой встрече. В 1978 году, через 6 лет, мы с Марианной пришли на его лекцию в Колумбийский университет.
Сам творил свою легенду?
ИЧ. Соломон, позвольте мне удивиться одному обстоятельству. Вообще удивление меня не покидает, когда я слышу или читаю о Бродском. Знаю, что между вызовом в ОВИР, где ему в приказном порядке велено было убираться, и отъездом прошло три недели. Оформлять документы и прощаться он ездил в Москву, а, вернувшись, не только успел завершить свои дела, проститься с друзьями, собрать вещи, но и сходить на музыкальный концерт, так?
СВ. Я помню это ощущение очень хорошо: он появился, чтобы...
ИЧ. кого-то увидеть?
СВ. Нет, чтобы на него посмотрели. Ему было важно впечатать себя в этот пейзаж.
ИЧ. Вы продолжаете свою тему – Бродский сам творит свою легенду.
СВ. Конечно. Это весьма характерно для Бродского. Кстати, об этом же говорит Гордин.
ИЧ. В предисловии к вашей книге Яков Аркадьевич говорит, что Бродский в Диалогах хотел создать свою «версию» собственной жизни.
СВ. Вы пропустили одно важное его высказывание. Я вам сейчас его напомню: «Бродский принимал в «делании» своей биографии самое непосредственное и вполне осознанное участие, несмотря на всю юношескую импульсивность и кажущуюся бессистемность поведения». В том-то и дело. Те люди, которые знали Бродского с юного возраста, видят эту черту. Услышав это, я впервые задумался о том, в какой мере крупная фигура, в данном случае поэт, сознательно выбирает ситуации и ракурсы, работающие на его будущую биографию. Человек живет, имея в виду свое будущее жизнеописание. Когда, будучи в гостях у Наймана, я это услышал и никто против этого не возразил – эта мысль уже принималась всеми как аксиома, – тогда и у меня исчез повод в ней усомниться. С этим непосредственно связано мое соображение о природе гениальности. «Компьютер» гения просчитывает все на интуитивном уровне. Подсказывает верное решание – или неверное, с бытовой точки зрения. Бродский вернулся в Ленинград, чтобы там его арестовали и предали суду – с бытовой точки зрения это был неправильный поступок, а с точки зрения «делания биографии» этот поступок был чрезвычайно правильный.
ИЧ. Соломон, я принимаю этот взгляд как версию. Об этом говорит Гордин, вы на этом настаиваете. Два уважаемых мною человека. Но согласиться с этой версией не могу. Вы говорите о некоем волевом решении – бессознательно хотел «прославиться», хотел обратить на себя внимание всего света, так? Я имею в виду приезд в Ленинград и последующий судебный процесс. Но вы упускаете нечто, всегда принимаемое во внимание в русской ментальности, а именно: судьбу. Не он так задумал – судьба так задумала. Это первое. И второе – то, что приходит в голову, особенно когда имеешь дело с поэтом, а не сухим рационалистом, просчитывающим варианты – пусть на бессознательном уровне. Но вот ситуация: или остаться здесь – и быть в безопасности, или поехать туда, где тебя могут взять, но там твоя любимая, и она, по рассказам, изменила тебе с твоим другом. Здесь для меня не компьютер начинает щелкать, и не будущий великий поэт создает свою биографию для потомков, а действует просто человек, влюбленный, ревнующий. И он не может принять другого решения.
СВ. Ирина, это совершенно законная интерпретация экстраординарной судьбы человека, который нас привлекает, хочу сказать «фасцинирует».
ИЧ. Не говорите, я еще не забыла ваш «сикофантный» и особенно «антисикофантный».
СВ. А я считаю, что никакая даже русская калька не передаст того оттенка, который есть в этом слове. Очень надеюсь, что слово «фасцинирует» с моей подачи войдет в русский язык.
ИЧ. У вас в последних книгах много этой «интернациональной» лексики, которую вы пытаетесь ввести в русский язык. Фасцинация, фасцинирует – возможно, этих слов недостает в русском языке. Посмотрим, как он на них отзовется.
СВ. Русский язык от этого только обогатится.
Встреча в Колумбийском университете
ИЧ. Посмотрим. Давайте закончим ваш рассказ. Итак, вы встретились с Бродским в Колумбийском университете.
СВ. Я ему, естественно, не напоминал, что мы знакомы. Он мне не преминул бы сказать что-нибудь... Короче, наше знакомство началось заново. В Колумбийском университете он читал лекции американским студентам о поэзии. Он говорил о стихах англоязычных поэтов – Одене и Фросте, а с другой стороны, – о русских, и там доминировали Цветаева и Мандельштам.
ИЧ. А можно задать вопрос, не связанный с литературой? Я помню, что, когда мы с сестрой, студентками, пытались проникнуть в Московский университет, на филфак, нас не пропускали и требовали студенческий билет. Вам с Марианной легко было пройти?
СВ. В этом случае было проще, я там хорошо ориентировался, так как связан с этим университетом. И вообще, если ты уверенно входишь, тебя не задерживают.
ИЧ. Мы тоже потом научились.
СВ. Никто даже из студентов – поголовно американцев – на нас особенно не реагировал. В дальнейшем выяснилось, что они все писали стихи, и в перерыве спешили к Бродскому.
ИЧ. Много было народу?
СВ. Человек 20-30.
ИЧ. Это много.
СВ. Аудитория была гораздо больше, в нее бы и сто человек поместилось. Но она не выглядела пустынной.
ИЧ. А Бродский ведь до своих высот-то еще не дошел, не был еще Нобелевским лауреатом.
О тактике «опоздания»
СВ. Бродский – типичная ситуация – опаздывал. Тут важно, заметьте, сознательно человек опаздывает или не сознательно. Такое ожидание используется как дополнительное орудие...
ИЧ. для разогрева?
СВ. Ну да, тебя нужно ждать. В какой-то момент даже потерять надежду. И тут ты появляешься – ко всеобщей радости.
ИЧ. Кстати, не вы первый говорите о том, что Бродский опаздывал.
СВ. Расскажу вам смешную историю. Я однажды присутствовал в компании, где ожидали Бродского. Самое пикантное было то, что приятельница Бродского специально привела туда женщину, которую хотела с ним познакомить. Думаю, что Бродский был в это посвящен. Прошел час, два... было очень забавно наблюдать за этой дамой. Она краснела, бледнела, а он не шел, не шел, не появлялся. В конце концов, не выдержав напряжения, она, в большом разочаровании, покинула наше общество.
ИЧ. И вот тут-то он и явился.
СМ. Да, тут-то он и явился, и самое интересное, что он был очень раздосадован, что то, за чем он явился, испарилось. Было ли это опоздание сознательным? Может быть, и да.
ИЧ. Но может быть, и нет. Я читала рассказ массачусетского поэта и профессора Питера Вирека, устроившего Бродского на преподавательскую должность в Амхерсте. Бродский, по его словам, не всегда был «надежным» – однажды на два часа опоздал к ним с женой на ужин. Вирек – это тот друг Бродского, который на вопрос декана, где его протеже получал степень доктора филологии (PhD), ответил: «В Гулагском университете». Он организовал профессорское место для Бродского совершенно фантастическим образом, не предъявив не единой бумажки – их просто не было. Думаю, что опоздать на ужин к Виреку, не входило в планы Бродского.
СВ. Не знаю, не знаю... А вот другой пример – Дмитрий Дмитриевич Шостакович.
ИЧ. Тут можно быть уверенным, что ДД никогда никуда не опаздывал.
СВ. Не только не опаздывал – он раньше приходил.
ИЧ. Другой тип личности. О Бродском вспоминают, что он, появляясь на каком-нибудь сборище, кричал: Где веселье? Где веселье? – и удалялся. Или, бывало, приглашал в гости, люди собирались, а хозяин их покидал. Такой шутник.
СВ. Случалось, что он приглашал людей, а когда, они приходили, он громогласно спрашивал: «Кто пригласил это г...?» Я это рассматриваю как часть деспотической личности. Он безусловно был деспотической личностью, пытался всех подчинить себе, заставить плясать под свою дудочку. С детских лет это был характер «мачо». Он становился очень неприятным, когда встречал сопротивление.
ИЧ. Наверное, можно набрать много случаев, когда Бродский довольно пренебрежительно относился к людям, был высокомерным. Шведский исследователь и друг Бродского Янгфельд называет его «аррогантным», что вам, Соломон, должно нравиться. Меня здесь волнует вопрос, испытывал ли он при этом угрызения совести – пусть не сразу, по прошествии времени... Но давайте этот вопрос пока отложим и вернемся к вашей встрече в Колумбийском университете.
СВ. Там я практически с первой лекции понял, что предо мной нечто столь экстраординарное, что надо как-то попытаться это дело зафиксировать на бумаге.
ИЧ. Лекции читались на английском?
СВ. Да, на английском. И американским студентам он был интересен как этакий экзотический персонаж. Они, кстати, к нему по очереди несли свои стихи. Но я-то в тот момент подумал: какого богатства лишается русская молодежь.
ИЧ. Абсолютно то же я всегда думала. Даже написала в эмоциональном порыве статью «Верните мне Эткинда!». Он, как и Бродский, был выброшен из России и читал свои чудо-лекции в Сорбонне и в Миддлбери, только не российским студентам...
СВ. Я не сразу с ним на эту тему заговорил, сначала идея, что нужно что-то сделать, вылилась в поход Марианны в редакцию журнала Columbia при Колумбийском университете. Выходил журнал на красивой бумаге, большого формата, с любовью и тщанием оформлявшийся. Марианна спросила в редакции: «Хотите я сделаю фоторепортаж о поэте Бродском, который читает у вас лекции?» И ей сказали: «Давайте!» И сразу мы договорились, что там будут стихи Бродского в переводе Алана Майерса. Тактически это был более правильный ход. Марианна сделала этот репортаж – и он появился на развороте в зимнем выпуске 1978 года. В тот момент, когда был установлен контакт с Бродским, можно было подойти к нему и мне. Я от неловкости обратился к нему: «Господин Бродский».
ИЧ. Так вы Марианну использовали в качестве легкой кавалерии.
СВ. Правильно, таков был замысел. Он мне сразу сказал: «Давайте будем «Соломон» и «Иосиф» и на «вы» – вас устраивает?
Быть на «ты» с Бродским
ИЧ. Это сохраняется в ваших «Диалогах». Дистанция, уважительное «вы».
СВ. Этому «вы» он придавал огромное значение. Известна история, когда Довлатов приехал сюда, и они встретились с Бродским. Довлатов обратился к Иосифу на «ты», тот обрезал: «Мы с вами были на «вы». Довлатов, побагровел, смешался и отошел. А затем задним числом придумал остроумный ответ: «Хоть на «их».
ИЧ. Бродский его что называется «срезал». Так было и с Полухиной. Они договорились с Бродским, что она приедет из Англии к нему в Мичиганский университет, чтобы собирать о нем материалы, и вот он ее видит – и проходит мимо. Но тут он, видно, почувствовал, что пересолил, повернулся к ней, обнял и спросил: «Где мы сегодня ужинаем?» Но первая реакция была схожая – показать человеку его место.
СВ. Все-таки он был манипулятором, и не от дурного характера, а из расчета – хотел человека сбить с панталыку.
ИЧ. Может быть, какой-то комплекс... ведь многие отмечали, что высокомерие у него соседствовало с неуверенностью, ему все время приходилось доказывать, что он на своем месте – со своими восемью классами образования. Он образовал себя сам, был очень эрудирован во многих сферах, но, наверное, временами чувствовал какую-то свою слабину...
Кто кого выбрал
Теперь, если вернуться к прерванному, вы попросили Бродского об интервью?
СВ. Нет, я высказал ему ту самую идею насчет молодежи в России, и он согласился сразу, не колебался, не говорил: дайте мне подумать. И вот тут мы возвращаемся к вопросу, с которого начинали, а именно: кто кого выбрал. Очень даже может быть, что подобного рода соображения – я даже убежден в этом – у него уже в голове роились. Он хотел собрать свои мысли в книге.
ИЧ. Между прочим, я тут на днях смотрела фильм «Возвращение», там Бродский в Венеции за три года до смерти показывает свои любимые уголки Евгению Рейну и авторам фильма. Меня поразило, что он им говорит очень многое из того, что я читала в ваших Диалогах. Целые «пластинки», как это называла Ахматова, такие уже апробированные в разговоре куски текста, обдуманные и отшлифованные. А кое-что развивал по-новому, продолжал. Там была обстановка студенческой аудитории – трое сидели внутри пустой церкви – и почти молитвенно внимали, а он говорил, вдохновенно, интересно...
СВ. Я повторюсь, у Бродского уже были эти мысли: он читает лекции перед «американами» (его словечко), а в России никто этого не слышит.
Это и было первоначальным импульсом. Мы начали с ним встречаться.
Марианна, подвигнутая успехом публикации в журнале, пошла в редакцию нью-йоркского SohoNews, самого хитового издания тогдашнего Нью-Йорка, связанного с авангардом, высокой модой и проч. На ее предложение написать о Бродском они ответили: «А кто такой Бродский?» Ей было сказано: «Тема интересная, но давайте напишите не об этом... как его? Бродском, а вообще обо всех русских поэтах». В итоге у нее получился очерк, где упоминались Бродский, Лимонов, Бахчинян и Елена Щапова, тогда уже «бывшая» подруга Лимонова. Она и стала центром этой статьи – высоченная «femme fatale» в коротенькой юбчонке. Авангардных кругов слава Бродского в тот момент еще не достигла.
Как проходили беседы
ИЧ. Прошло чуть меньше сорока лет – и в серии марок великих американских поэтов, выпущенных в Америке, Иосиф Бродский идет первым. Но давайте продолжим. Расскажите, пожалуйста, о том, как проходила ваша первая беседа с Бродским и как вообще они протекали. У вас в книге 12 диалогов-глав, под каждой беседой указано, когда она происходила. Самая первая – осенью 1978, последняя – в 1992 году, вы встречались с поэтом на протяжении 14 лет, причем при каждой новой встрече темы как-то дополнялись, расширялись...
СВ. Дополнительные фрагменты записывались в течение трех последующих лет.
ИЧ. У Бродского всегда был очень напряженный график. Как получилось, что он уделял вам столько времени?
СВ. Нужно было запастись фантастическим терпением. Я недавно вернулся из Русской школы в Миддлбери – читал лекции, и там был семинар по технике интервью. И вот, перечисляя необходимые качества, я выделил терпение. Когда ваш «герой» начинает бесконечно откладывать встречи, терпение может иссякнуть.
ИЧ. Часто переносил встречи?
СВ. Очень часто.
Должен вам сказать, что, за одним исключением, он не отменял встреч, о которых договоривались точно. Я приходил с Марианной, на которой лежала вся техническая сторона – она вела запись и освобождала меня от необходимости отвлекаться. Тот случай, о котором я сейчас расскажу, был очень показателен. Вы уже немножко меня знаете. Я как бы контактный человек, и, если бы я не умел контактировать с людьми, я не брал бы интервью, но, с другой стороны, я до невероятия немодное существо, не любящее «контактировать».
ИЧ. Я обратила внимание на ваше признание – оно есть в Диалогах, – что вы, по своему характеру, могли бы неделями не выходить из дому.
СВ. Да, это так. Бродский в этом смысле был мне прямой противоположностью.
ИЧ. Читая эти Диалоги, поражаешься вашему умению вести беседу с таким человеком и на таком уровне. Вас обвиняли, что вы постфактум добавляли свои реплики, но я этого не увидела, ткань беседы тянется непрерывно, это живой импровизационный обмен мнениями, можно видеть ваши «завиральные идеи» и «завиральные идеи» Бродского, что говорит о свободном общении. Хотя, наверное, вы что-то моделировали, что неизбежно в таком жанре.
СВ. Лесков говорил об интервью, проведенном плохим интервьюером: «Как наложено, так и заморожено». Подобный подход типичен для современной журналистики как российской, так и западной. Сегодня он интервьюирует повара, завтра модельера, послезавтра кинозвезду.
ИЧ. Они все у него на одно лицо, и единственное, чего ему нужно от этих интервью, – это сенсации.
СВ. Ну да, «жареного».
ИЧ. В ваших диалогах «жареного» нет, а нового много, книга была первооткрывательницей Бродского для читателя – и его личности, и его эстетических взглядов. В ней сохранились его живой голос, его интонации.
СВ. Книга эта не моя, это книга Бродского. Просто я оказался...
ИЧ. орудием судьбы.
СВ. В нужный момент в нужном месте.
Книга о жизни
И вообще я воспринимаю Диалоги не как книгу о Бродском, а как книгу о жизни. Она единственная из написанных мною, которую я перечитываю и, когда перечитываю, вижу, что не до конца что-то понял. По-новому прочитываются какие-то вещи. Тут дело в чем? Бродский очень рано созрел. Что меня поражает в этом человеке – это фантастическая зрелость ума...
ИЧ. Знаете, что мне пришло в голову, когда вы сказали, что это книга о жизни, – что такого рода произведения всегда становятся книгами о жизни. «Разговоры с Гете» Эккермана – разве это только о Гете? Или «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской? И жизнь, и целый срез истории. Это получается само собой, когда речь идет, или точнее «речь ведут» такие собеседники.
СВ. Я имел в виду немножко другое. Сейчас мне больше лет, чем было Бродскому, когда он умер; я об этом с ужасом думаю. Перечитывая сейчас эту книгу и сопрягая ее с драматическими ситуациями последних лет моей жизни, с опытом, полученным за все эти годы, я ее больше понимаю. Она меня сейчас наставляет, как мне жить. И когда я разговариваю с читателями, они ее склонны воспринимать таким же образом – как нужно и можно строить свою жизнь в совершенно других условиях.
Он как тот ученый, который сам над собой поставил опыт, – пусть, если хотите, этот опыт над ним поставила судьба. И он описал этот эксперимент – по превращению человека советского в человека капиталистической формации. Он научил нас, как жить в ситуации, когда ты не интересуешь государство. Там тебе было запрещено существовать как частному индивидууму, а здесь – наоборот. Очень многие выходцы из Советского Союза этого не выдержали, сломались. Им не хватало внимания со стороны КГБ.
ИЧ. А у меня было иное восприятие.
Мне не важно было знать, как он здесь жил. По-моему, ваша книга посвящена этому в последнюю очередь – уходу от «социализма», врастанию в «капитализм». В гробу, как говорится, видал он то и другое. Я вижу, как человек остается цельным, не изменяет себе на протяжении всей вашей книги – и рассказывая о Советском Союзе, и говоря об Америке. Он все время находится вне быта, говорит исключительно о литературе и литераторах. Ахматова и Оден, друзья -поэты, переводчики – вот этот магический круг.
Разговор идет о поэзии, о культуре – ими он дышал и жил.
СВ. Возвращаясь к тому, как это все готовилось, могу сказать, что памяткой об этом времени у меня осталась целая полка книг о Фросте.
ИЧ. Вы изучали материал, это видно.
Катастрофа
СВ. Один раз наша встреча кончилась катастрофой. Мы решили обсуждать Ахматову, и я подумал, что я о ней знаю – чего готовиться? Обычно я приходил запасясь длинным списком вопросов, а тут пришел без. А он был в дурном настроении. На мои вопросы отвечал односложно, у меня не было никаких записей, никаких подсказок. Все кончилось полным провалом. Это был первый и последний раз, когда я пришел к Бродскому неподготовленный. И чтобы завершить тему о задержках. Однажды мы с Марианной пришли к нему, звоним в дверь, отворяет Бродский – рубашка растегнута, встрепаный, говорит необычным голосом: «Извините меня, ради бога, но у меня сейчас одна знакомая проводит сеанс психоанализа». По растегнутой рубашке мы поняли, какого рода это психоанализ.
ИЧ. По поводу переноса свиданий. Генри Джеймс пишет про Тургенева, что тот ни разу не пришел на свидание согласно первоначальному уговору. Обязательно несколько раз переносил. Джеймс даже называл его «man of delay» – человек отсрочки. Но зато, когда договаривались окончательно и Тургенев приходил на свидание, – то встречи эти Джеймс описывает как фейерверк дружелюбия, блеска и остроумия. Джеймс пишет, что многие обижались на Тургенева за такие «отсрочки», но он его хорошо понял и не обижался.
СВ. А теперь послушайте, как завершилась эта история. Все годы нашего общения продолжались «перенесения» наших встреч. Договариваемся, потом звоним перед встречей: «О нет, давайте перенесем» – и так несколько раз. Я уже привык. Это уже было частью рабочего графика. И отвечать на это можно было только тем самым терпением, о необходимости которого я говорил студентам в Миддлбери. Но тут была другая ситуация – мы договорились, пришли и получили «от ворот поворот». Я ему сказал:
«Я на дружбу с вами не претендую, но претендую на исполнение взятых на себя деловых обязательств. Я бы не хотел, чтобы эта ситуация повторилась». Он побагровел, у него заходили желваки – и не ответил ни слова. Больше ничего подобного не случалось. Но, понятно, эта история не способствовала развитию наших дружеских отношений. Самое смешное заключается в том, что я бы никогда не узнал, кто эта дама, которая «проводила сеанс психоанализа», если бы она сама не стала говорить всем направо и налево: «Я была у Иосифа, когда к нему пытались ворваться эти ужасные Волковы».
ИЧ. Вы и имя назовете?
СВ. Не стоит, это одна нью-йоркская поэтесса.
Она сама себя в этой ситуации выдала. Тут видишь, как образуются... как это сказать...
ИЧ. волны. Образуются волны.
СВ. Ей хотелось рассказать, что она была у Бродского, но нужно было выстроить какую-то историю. И тогда получилось, что «ужасные Волковы» пытались ворваться к нему в неурочный час. Вы можете вообразить, что мы бы пошли с Марианной к Бродскому с магнитофоном и фотоаппаратом, предварительно с ним не договорившись, зная, как трудно с ним договориться?! Это исключено.
ИЧ. Ну, да, у Генри Джеймса и Тургенева все кончалось посещением парижского ресторанчика в обществе общих друзей, какой-нибудь соблазнительной княгини, типа Марии Урусовой.
О тяжести-легкости общения с великими
СМ. А для меня предложения Бродского после беседы сходить в кафе были неприемлемы. Они были бы продолжением «трудовой вахты». Просто не было сил, я хотел быстрее пойти домой и там отдышаться. Сами по себе эти диалоги были чрезвычайно напряженными. Я помню, как пожаловался Довлатову, сказал, что у меня иногда после этих разговоров кровь носом идет. А он мне на это: «А, значит, не я один такой слабак!» И ввернул какую-то шпильку.
ИЧ. Довлатов умел говорить друзьям (и о друзьях) ехидные вещи.
СМ. Из всех великих самым легким было общение с Ахматовой. И когда я поделился этим наблюдением с одной своей подругой, она сказала: «Конечно, она же была женщина».
ИЧ. Бродский был тяжел в общении?
СВ. Знаете, я всегда с усмешкой слышал высказывания: «Почему он не спросил Бродского об этом или о том?» Я в такие моменты думал: «А ты бы посидел на моем месте, я бы на тебя посмотрел». Всякий раз приходилось взвешивать, что еще можно спросить. Я в поддавки с ним не играл, и тут мы подходим к той версии, о которой вы упомянули, что я какие-то свои вопросы вставлял задним числом.
ИЧ. Я уже вам сказала, Соломон, что не увидела этого в книге.
СВ. На это есть самый простой ответ. Большая часть того, что в книгу вошло, было опубликовано при жизни Бродского.
ИЧ. А вот такой вопрос: Бродский, как мы говорили, любил «срезать» собеседников. В ваших диалогах этого нет. Так оно и было или вы удаляли такие моменты?
СВ. Я на самом деле производил абсолютный минимум редакторской работы. Разговор мог фрагментами перемежаться – Цветаева с Оденом. Требовалось переместить фрагменты.
ИЧ. Хорошо понимаю, потому как сама занимаюсь такой перестановкой.
Бродский: манера разговора и чтения
СВ. Главное, нужно было удалить бесконечные эээ, слова-паразиты, кружение вокруг слова. Я как-то хотел использовать фрагмент разговора с Бродским на радио, это оказалось невозможным – из-за этих самых эээ.
ИЧ. Это эээ мы и в фильме слышали. И слышали его картавость, его назальность, его удивительное чтение стихов – так, в лад волне, наверное, и должен читать поэт.
СВ. Чтец он был непревзойденный. И я бывал свидетелем, как он читал перед американцами, которые не понимают ни слова, и тем ни менее, они оставались заколдованными его чтением. Оно очень напоминало шаманское камлание. Это сложный сплав камлания с древнееврейской молитвой. Смесь религиозного напева и напора шамана из какого-то дикого племени. И он знал это за собой и включал эти шаманские свойства, особенно, когда ему нужно было поломать сопротивление зала. И, как правило, на сто процентов этого достигал. Вот вы говорили, что он повторял в фильме темы и мотивы Диалогов, но это, собственно и есть то, ради чего он сел со мной создавать эту будущую книгу. Он отшлифовывал свои мысли, свои соображения в течение всех этих 14 лет.
Добавить комментарий