saulina-w.jpg
Трава на поляне выглядела жалко. Шесть всадников в новеньких доспехах топтали сухой осот копытами своих коней. Разъезжая вперед-назад, они заигрывали друг с другом длинными мечами, скрещивая лезвия в притворном поединке. Один из воинов, раззадорившись, кольнул скакуна противника — вороной конь с коротким ржанием дернулся в сторону, чуть не сбросив своего ездока.
—Эй, Птах, давай живобуда отвяжем? — один из латников, коренастый, с красным нечистым лицом, подъехал к Ангушу и демонстративно помахал своим мечом. — В догонялки поиграем. Та дурная корова все равно сбежала... А до ночи еще далеко.
— С ума сошел, Кайлюс? — отозвался худосочный блондин, лениво повернув голову. Его пурпурный плащ вздувался от ветра пузырями, приоткрывая дорогую кольчугу. — Это же живобуд!
— Да что он против хорошего меча сделает?
— Не трогай магическое дерьмо. Говорят, живобуды могут заставить кусты расти сквозь брюхо или ос напустить, — Птах направил чубарого жеребца к привязанному Ангушу. В гриву скакуна были вплетены маленькие серебристые стеклышки. Такие безделушки зеркальщики из далекой Зулуси не продают — только дарят за дорогой заказ.
— Еще они вольны взглядом сердце человеку остановить. Можешь такое, магик? — процедил Птах, повернувшись к живобуду.
— Запросто, — слова из пересохшего горла вылетали с трудом. Ангуш откашлялся и добавил, стараясь выговаривать слова как можно громче. — Если попадется особо внушаемый дурак со слабым сердцем.
Светлые пустые глаза Птаха удивленно заморгали, а пухлые мокрые губы широко распахнулись.
— Ты бы развязал меня, Птах, — помолчав, сказал живобуд. — Сейчас дождь пойдет, а я не люблю мокнуть без нужды. Ливень будет. Может, даже с молниями.
— Принципату молнией грозишь, тварь? Да я тебя... — краснорожий соскочил с коня и замахнулся на Ангуша мечом.
— Оставь, Кайлюс! — Птах отпустил поводья и лениво вытянул правую руку вперед. — Видишь этот камень?
Краснорожий, тяжело глядя на живобуда, убрал лезвие в ножны. Затем повернулся к своему сеньору.
— Красный яхонт! — гордо сказал Птах, любуясь огромным перстнем. На стальном манжете принципата, словно в насмешку над роскошью украшения, желтели пятнышки краски. — С таким защитником гнев небес мне не страшен.
Ангуш усмехнулся. Ему случалось видеть людей, чья вера в силу рубина была столь же велика. Чеботарь из Заполиц вшил сорок старых часов в подошвы своей обуви. Хвастался направо и налево по пьяному делу: мол, у нашего сеньора яхонтов меньше, чем у меня в сапогах! По ним мастера и опознали. Лечить там было уже нечего — даже живобуд не может вдохнуть жизнь в горсть угля.
Стих жаркий и душный ветер, замолкли птицы, и даже комары перестали звенеть возле уха Ангуша. Первые капли дождя упали на поляну.
— Ах ты, козлище вонючий! Даже связанный колдует, — Кайлюс зашипел, как сырое полено в печи, и плюнул в живобуда.
— Оставь его.
— Птах, он же дождь вызвал!
— Я сказал, оставь его, — надменно процедил Птах. — Моя мать приказала доставить живобуда живым.
Ангуш, потирая связанные руки о ствол сосны, тяжело вздохнул. Если принципе понадобился живобуд — добра не жди.
Замковые стены окружали нескончаемые блеклые клумбы еле дышащих розовых кустов. Несведущему человеку могло показаться, что строения возвели прямо среди многолетних трудов садовника. Но Ангуш догадывался, сколько монет оплакала принципа, расплачиваясь за работы по озеленению. В свете гаснущей Звезды не так-то просто возделывать привычные растения.
Завершая путь по аллейке, живобуд не удержался — высыпал из кармана горсть «шадеша» возле крыльца. Смесь азота, фосфора и калия попала прямо под здоровенный колючий куст с жухлыми листьями.
— Эй, не балуй! — проворчал охранник, тыкая живобуда в спину. — Сейчас снова руки затяну.
— Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей, — машинально отозвался Ангуш, и, вздрогнув, извинительно добавил, — зла не сотворю. Не вяжи меня.
— Вот и ладно, — буркнул охранник. — Ступай, дальше мне хода нет.
Охранник еще раз подтолкнул Ангуша, да так, что живобуд влетел в просторную залу как пушинка. И зажмурился. Свет сотен ламп ударил в глаза сильнее, чем рука ворчливого провожатого в спину.
— Позвольте сопроводить вас к принципе Мафдет, — слуга вынырнул из-за мраморной колонны, пока живобуд растирал пальцами веки.
— У вас всегда так светло, или лампы зажгли в мою честь? — сказал Ангуш, вкладывая в вопрос как можно больше ехидства.
Слуга вежливо покачал головой и повернулся к лестнице, жестами приглашая живобуда проследовать за ним.
— Приципа Мафдет не пугает гостей. Ни электричеством, ни пытками, ни каким либо другим способом. В этом нет необходимости.
— Такая добрая и любезная? — спросил Ангуш.
— Наша принципа — человек действия, — мягко ответил слуга. — Если захочет убить, то предупредит своего противника прямо, без намеков. А к друзьям она добра, это правда.
— Прямо сердце радуется, — хмыкнул Ангуш.
— А что касается любезности, — слуга остановился перед широкими дверями и оправил голубую шелковую курточку, — то я рекомендую выполнять любую просьбу принципы неукоснительно и без лишних раздумий. Если вас попросят в одной рубашке станцевать тарантеллу, продекламировать стишок с крыши замка, прокатиться на поросой свинье...
— Не трудитесь подыскивать образы, я вас понял.
Слуга помолчал. Прежде чем положить руку на латунную скобу, он произнес:
— Поверьте, это будет спрошено с вас не для удовольствия, а только ради пользы.
Ангуш, входя в распахнутую перед ним дверь, пробурчал под нос:
— Когда найдете человека, чья польза произрастает отдельно от удовольствия, — будьте любезны, пришлите весточку. Даже с края света вернусь полюбопытствовать.
В комнатах принципы царил полумрак. Огромные медные радиаторы превратили помещение в пустыню. Ангуш словно прошел крещение огнем — воздух выжигал легкие, заставляя дышать глубоко и часто.
— Ты молод, — голос был едва слышен, но звучал надменно и твердо. — А молодых живобудов не существует.
В высоком кресле рядом с обогревателями сидела пожилая дама, кутаясь в одеяло из медвежьих шкур. В волосах цвета травяного чая блестели бриллиантовые гребни, лицо, даже иссушенное и обсыпанное ржавыми пятнами старости, выдавало породу.
— Подойди ко мне, мальчик. Старость не заразна, — усмехнулась принципа.
Ангуш приблизился к креслу и преклонил колено.
— Счастлив видеть столь величественную сеньору! — громко произнес он и вздрогнул, услышав сухой тонкий смех.
— Жаль, я не могу встать, — проскрипела Мафдет, отсмеявшись, — иначе бы ты узрел, что моего величия хватило только на два аршина. Что поделать, мой отец тоже был невелик ростом. Зато жажды жизни в нем хватило бы на восьмерых.
— Я слышал разговоры о вашем отце, — дипломатично заметил живобуд. — Ходили слухи, что он приказывал проверять пыточные машины на себе. Дескать, если сам принцип сумеет выдержать боль, то невиновные узники и подавно. Баяли и о том, что ни один арестант за время его правления не покинул подвалов.
Приципа удивленно моргнула и, откинув меха, вытащила сухонькую кисть руки, пальцы которой были густо усыпаны перстнями.
— А ты не так уж и юн, раз помнишь эти враки, — медленно сказала она, погрозив живобуду. — Как ты это делаешь?
Ангуш помолчал, подбирая слова. Интерес принципы был столь же уместен, сколь и обычен — каждая женщина желала узнать рецепт, как только встречала настоящего живобуда. Любопытство распространялось только на сохранение молодости. Эликсир памяти, пусть и весьма скверный, мог сварить любой деревенский ведун, вот только был ли спрос? Все женщины одинаковы. Но одно дело завираться перед неграмотной крестьянкой, а другое — объяснять свою сущность пожилой сеньоре, воспитанной среди книг.
— Живобудам проводят рекомбинацию генов, — откашлявшись, начал Ангуш, осторожно поглядывая на принципу.— Внесение дополнительных участков кода от самых разных живых существ, чья отдельная функция кажется наиболее удобной. К примеру, в мой желудок и слюнные железы встроены гены Rattus rattus, это переводится как...
— Я знаю, что это, — отмахнулась принципа. — Желудок крысы. М-да, удобная, наверное, штука для такого бродяги. А жить ты, очевидно, должен как ворон или черепаха?
— Жизнь воронов не столь длинна, как описывают в летописях, — мягко возразил Ангуш. — Мы долговечны почти как секвойи: только такой мутант годится для обучения. Полвека в магистерате живобудов иному не выдержать. А молодость тела — лишь побочный эффект долголетия, неустранимый кусок кода.
Мафдет надолго затихла — со стороны могло показаться, что принципа погрузилась в сон.
— Надо полагать, просить у тебя подробную инструкцию бесполезно, — наконец произнесла она. — Ты ответишь, что ставить такие опыты можно только в детстве и платить приходится столь дорого, что не хватит всех сокровищ мира.
Живобуд, виновато разводя руками, вздохнул:
— Увы, моя сеньора. Но опыт совершенно бесплатный, если не считать родственные и семейные узы сокровищем.
— Для простого смертного недорого, пожалуй, — кивнула Мафдет. — Благородным — цена выше, впрочем, как всегда. Мы заболтались, а я еще не сказала о деле. Встань и назови свое имя.
— Ангуш Талано, сеньора, — сказал живобуд, выпрямляя колени.
Принципа с циничным удовольствием осмотрела тело Ангуша, не пропуская ни уголка.
Глаза у Мафдет были ясные и смешливые, как у девчонки.
— Крепкий, сильный, глаза голубые — как у моего отца. Люблю этот цвет!
Ангуш, с детства обладавший серыми глазами, промолчал. Спор об оттенках красок, особенно с пожилыми дамами, он считал бессмысленным.
— Да, ты должен ей понравиться.
— Кому, сеньора? Разве я не должен лечить вас?
Молодая невзрачная девица вошла в комнату. Поставила на столик поднос с ярко-желтыми фруктами, прошептала что-то на ухо принципе и присела в книксене. Мафдет кивнув, отпустила служанку. Затем легко потянулась, взяла одно яблоко.
— Меня можно лишь заштопать на время. Днем позже умру, или раньше — не имеет значения. Я боюсь смерти, но уже не так сильно как это было в мои сорок.
— Тогда, принципа, вы путаете мою профессию с какой-то иной, — холодно сказал Ангуш. — Я не делаю отваров для вечного сна и вечной любви, не пересаживаю сердца младенцев, и даже мышей не травлю. Для этого лучше спросить других — и они придут. Всегда появляются, черт бы их подрал!
— Еще раз заикнешься о моем невежестве, и я прикажу закопать тебя в саду,— в тон живобуду отозвалась Мафдет. — Навоз — хорошее удобрение, но на трупах врагов розы растут лучше. И слаще пахнут. Этой аграрной мудрости я научилась у отца.
Ангуш молчал, но смотрел на принципу с вызовом.
— У меня сын, живобуд. Хороший мальчик, в мою породу, хотя и от отца взял немало. Но есть еще и падчерица.
— Перворожденная? Но сеньорат не передается женам, только муж может стать принципом.
— Помолчи!
Живобуд, вздохнув, подавил в себе вопросы.
— Эта девчонка вообще никто, — сказала принципа, сложив губы в подобие милой улыбки.— Первая жена принципа Дарандуко была бесплодна — даже живобуд не смог бы воскресить ее лоно. Уж поверь, я знаю, о чем говорю. Мой муж пустил по ветру десять имений, прежде чем до него дошла эта истина.
В радиаторах внезапно зашипело, забулькало масло и снова стихло.
— В деревне умерла родами девка, а ребенка взяли в замок. Через год принципы Танит не стало, а у бедной Фантины появилась мачеха. Мне делали предложение в жуткой спешке, — хихикнула принципа и подмигнула Ангушу. — Не будь я к тому времени дважды вдовой, Дарандуко получил бы отказ. Но романтических бредней я успела наслушаться с лихвой, по мне, — блюдо весьма пресное в любом исполнении. А тут хоть какое-то разнообразие.
Принципа откинулась в кресле и закрыла глаза.
— Дети от моих предыдущих браков умерли в младенчестве, и я честно взяла на себя роль матери Фантины, думая, что мне уже не суждено родить. Ошиблась дважды: девчонка меня так и не приняла, а потом появился Птах.
Мафдет мечтательно улыбнулась и захрустела яблоком. Желтый густой сок сбежал на подбородок, и Ангуш удивился — никакой плод, рожденный под прошлым небом или сейчас, не имел такого яркого тона. И сильного запаха чеснока.
— Пока дети росли, я не испытывала беспокойства. Птах и девчонка все делали вместе, даже учились в султанате Зулуси — правда, Фантине военная наука была без надобности, она выбрала себе занятием смешение красок. Мой дом переполнен ее мазней, если захочешь — полюбопытствуешь.
Ангуш посмотрел на принципу. Видно, в его лице было что-то такое, отчего Мафдет начала оправдываться.
— Школа в Зулуси не похожа на магистерат живобудов, в ней учатся не полвека, а всего пять лет. Но это лучшее образование, которое может дать богатый сеньор своим детям. Мой сын наследует сеньорат: глупец на этом месте не продержится и полугода.
— Вы мудры, сеньора,— сказал живобуд. — Многие правители сейчас предпочтут сохранить деньги на армию, а профессоров вешают на дубах — если, конечно, найдут в своих владениях достаточно крепкое дерево. И профессора.
— После того, как солнце ослабло, многие сделали ставку на силу, — согласилась принципа. — Но выживает не тот, кто здоров как бык, а лишь тот, кто по-настоящему желает выжить.
Живобуд не стал спорить. Хотя знал, что повешенные ученые мужи вряд ли имели меньшую волю к жизни. Вот хитрости и денег на подкупы, им, пожалуй, недоставало.
— Я хочу, чтобы мой сеньорат выжил, — продолжала Мафдет. Лицо ее, перепачканное яблочным соком, внезапно побледнело и покрылось испариной. — А Птах влюбился в эту ублюдочную девку, в эту проклятую безродную Фантину, у которой к тому же была совершенно сумасшедшая бабка. От дурной крови не родится благородный скакун.
— И что вы хотите от меня? — спросил Ангуш. Перемены в лице принципы ему не нравились, но протокол был строг к нарушающим течение беседы простолюдинам.
— Познакомься с Фантиной. Прояви интерес. И добудь мне доказательства ее испорченности, — проговорила принципа, выбивая громкую дробь зубами.— Тебе не впервой узнавать дурное семя.
— Но...
Двери покоев распахнулись. С бряцаньем и лязганьем к креслу промаршировал Птах, на ходу отстегивая плащ.
— Матушка, как вам эти молодильные яблоки? — радостно спросил он. — Меня уверяли, что этот сорт прекрасно справляется со слабостью тела и придает румянец щекам. И Фантина одобрила — нашла их «гранди колорито». Она сейчас как раз едет за красками для новой картины.
Принципа, мило улыбнувшись, открыла рот, но вместо слов вырвался лишь сухой тревожный кашель. Затем Мафдет согнулась, и ее вырвало прямо на меха.
— Охрана! Ко мне, — зычно заорал Птах, пуча глаза.— Вздернуть живобуда! Он отравил принципу!
Замелькали плащи и латы, горячий воздух в мгновение наполнился кислыми запахами, грохот ног смешался со звоном металла. Включился верхний свет — и комната словно съежилась. Живобуд пятился к окну, подгоняемый остриями выставленных вперед мечей.
Принципа, шатаясь, приподнялась с кресла. Ростом она и впрямь была невысока — Ангушу по грудь, — к тому же с возрастом спина Мафдет превратилась в лунный серп. Дыша громко и сипло, как лошадь гонца, принципа резко бросила:
— Живобуд останется в живых.
И осела, теряя сознание.
Хмурый как грозовое небо мужик нерешительно топтался внутри кузни. Когда в двери протиснулся откормленный низенький бородач, хмурый радостно буркнул:
— Ну, наконец-то! Ноги искривились, или по пьяному духу заплутал?
— Извини, Ждан! Баба просила воды натаскать — завтра с утра стирку затеяла.
— С утра бы и натаскал. Чего хотел-то?
Бородач опустил глаза и замялся, бесцельно оправляя натянутую на пузе рубаху. Подошел к наковальне, покрутил в руках молоток, со звоном бросил обратно.
— Это, порошка бы мне... От нощников. Спасу нет. Ждан, мгновенно вызверившись, рявкнул:
— До утра подождать не мог? Вечор на дворе, твари на охоту вылетят. Бородач рассеянно кивнув, сказал:
— А еще бы посоветоваться. Баб пугать не хочу, а мужики на смех поднимут. Одному тебе, Ждан, доверяю — больше некому.
— Хорош воздух языком месить!
— Корова у меня, Билка, кровососом заделалась, — нехотя проговорил бородач, вытирая рубахой пыль с наковальни.
— Да ты что, Ринат, никак мухоморы жрать зачал? — в голосе Ждана появились ноты, знакомые любому проштрафившемуся студенту. — Видать, не только деду твоему солнечной вспышкой мозги спекло, и тебе малехо перепало!
— Да взаправду, ей-ей!— вскинулся Ринат. — С рождения блажная была, в ночь убегала, думал, сожрут и черт с ней, все равно молока, как от луны запаха. И никто ее не трогал, видно брезговали. А вчера пришла в стойло — глядь, а на рогах что твои бусы, нощников натыкано, один в пасти висит, и вся морда в кровище!
— Может, пошутил кто?— хмыкнул Ждан.
— Что-то я таких шуткарей не знаю.
Собеседники замолчали. Ангуш, притиснувшись левым боком к щелястой стене кузни, заинтересованно вглядывался и вслушивался — но воздух наполняло лишь гудение комаров.
— Что делать-то, Ждан?— наконец выговорил Ринат. — Жалко дуру, с молочных зубов с ней мучился. Но и боязно — вдруг на людей перекинется?
— Я тебе другого порошка дам, для привады нощников, — всхохотнул угрюмый Ждан. — Будет твоя Билка у нас ночным охотником.
Бородач удивленно хлопнул себя по ляжкам:
— Правда, что ль? Меня же в деревне засмеют! Ждан, Жданушка — тебе же мудрость дана, кочетов пестрых для взваров твоих зарежу — только помоги!
— А что, не нравится? Неча было ее на горелый хутор гонять — место гиблое. И скотина там мрет, и земля не родит, ни один живобуд не поднимет и колоса.
— Не гонял я корову, — запротивился Ринат, — не было такого!
Ждан обошел бородача кругом, поглядывая на его лысеющую маковку, и демонстративно принюхался, с шумом втягивая воздух.
— Чую, опять ты память потерял! Ничего, наварю тебе зелья из бузины и собачьих ветров — ты у меня мамкину утробу вспомнишь.
Бородач пришибленно пискнул и попятился к дверям. Видимо, само зелье он помнил вполне отчетливо.
— Ладно, померекаю, что с твоей упырицей делать, — поскребшись в затылке, снизошел Ждан.
Ринат подергал рыжеватое мочало бороды и осторожно поднял глаза на ведуна.
— А тута людишки бают, живобуда к нам занесло. Можа, ему показать Билку? Плюнет-глянет, да и вылечит животину-то?
Ждан нахлобучил на лоб картуз, подпер руками бока и угрожающе двинулся на бородача. Начищенные ваксой сапоги поскрипывали при каждом шаге.
— Живобуд всегда полями пройдет, пшеницей да кукурузой надышится! У них в заводе спервоначалу траве помочь, человеки опосля. А к нам дороги шута горохового привели, он даже носа на пашню не кажет!
— Вообще-то, я не успел, уважаемые,— Ангуш старался говорить четко, насколько позволяла скособоченная шея и стена кузни. — Ваш принципат умеет вербовать сторонников, и мечи у его охранников весьма симпатичные. Из легированного феррита — видали, небось? Пришлось очередность дел пересмотреть.
Собеседники единым мигом вздрогнули и рванули к выходу, громко стуча подметками.
— Жаль, я тебя в лесу не прирезал, — сказал знакомый голос. Ангуш рванулся навстречу, но стальные цепи ручной лебедки держали крепко — тело лишь слабо качнулось над вычерпанной до дна угольной ямой. — Не люблю ублюдков, а ученых особенно. Как только заведется где такое дерьмо — сразу надо прибить да бросить в реку, а то жизнь кувырком пойдет.
— Исповедь палача? — ухмыльнулся Ангуш, глядя как принципатов охранник кладет ладонь на рукоять меча. — Перед каким небом прощения ищешь — новым или старым?
— Плевал я на твое прощение, — буркнул Кайлюс. — И на тебя, живобуд, тоже.
— Взаимно, — согласился Ангуш. — Дурь свою затолкай поглубже — смердит. И заканчивай дело, с которым пришел. Грех тебе небо отпустит.
Охранник недобро зыркнул из-под кустистых бровей, прыщи на щеках разгорелись ярче. Затем, отворачивая лицо в сторону, притянул Ангуша на твердую землю и принялся распутывать оковы.
— Иди, свои грехи замаливай. Лечи принципу — Птах разрешил, — с неодобрением выговорил Кайлюс.
Окончание в следующем номере
Добавить комментарий