Окончание. Начало в номере №20 (16-31 октября)
Ночь пришла поздно. Тьма принесла не только прохладу, но и мириад отвратительных тварей: они визжали и скреблись в окна, зависали возле них, словно демонстрируя свою бесовскую красоту. Нощников боялись и аристократы, и крестьяне, приписывая им всяческие зверства. Вот только у крестьян не было таких крепких окон. Впрочем, электрического света в деревнях тоже было не сыскать.
Настольная лампа горела синеватым светом. Нощники стучали в стекло без пауз — любой огонь притягивал тварей, как магнит. Ангуш читал инкунабулу «О ядах и противоядиях» с рассыхающимися страницами, — они шелестели как крылья бабочек-траурниц, которых мальчишки таскают с собой «на удачу» в плетеных коробках. Одним глазом поглядывал на принципу. Мафдет, бледная, с синими губами лежала на вышитых подушках ровно и тихо. Но все еще дышала, что живобуд находил добрым знаком.
К рассвету принципа открыла глаза. Ангуш уже дремал в кресле, когда Мафдет произнесла:
— Третий раз уже умираю. Хорошо, что моя смерть так ленива.
— Как вы себя чувствуете, сеньора? — стряхивая дрему, спросил живобуд. Все тело ныло и требовало отдыха.
— Увы, как всегда — отвратительно. Но лучше, чем после первого случая.
За окнами раздался душераздирающий визг, переходящий в утробный вой: неосторожная кошка решила прогуляться в ночной прохладе. Хлопанье крыльев за стеклом прекратилось.
— А были и другие?
Принципа кивнула и указала слабой рукой в угол комнаты, где стояла изящная деревянная прялка.
— Кто-то воткнул в веретено шип и смазал его ртутной солью. Всех девиц учат рукоделию, но вышивку я так и не полюбила, вечно путалась в нитях. А вот прядение меня успокаивает: люблю подумать о делах, разминая пальцами шерсть.
Агуш подошел к узорчатой скамье, изучил острый гребень с белоснежной куделью, взял с сидения веретено и внимательно осмотрел — колючая игла была прилажена к деревяшке умело и почти сливалась с материалом. Рядом с прялкой висело роскошное зеркало — живобуд впервые увидел себя целиком, от русой макушки до кончиков тяжелых яловых сапог. Зрелище, на удивление, показалось ему весьма привлекательным.
— Второй случай был интереснее, — продолжила Мафдет, наблюдая за живобудом. — Утром я проснулась в постели не одна, а с тремя болотными жабами. Самая жирная и бородавчатая уже нацеливалась прыгнуть мне на лоб.
— Болотные жабы для человека не опасны, яда слишком мало,— заметил Ангуш, осматривая мшистую раму зеркала.
— Но разрыв сердца получить можно, — парировала Мафдет. — Правда, я только от души посмеялась — давно мне не попадались такие бестолковые убийцы. Третью попытку ты видел сам.
Ангуш кивнул, подошел к двери и нажал кнопку звонка. Вскоре появилась заспанная служанка в ночной рубахе.
— Принесите теплое молоко,— сказал живобуд. Служанка механически кивнула и удалилась.
— Пейте до тех пор, сеньора, пока слабость не пройдет, — Ангуш поклонился принципе, собираясь выйти из комнаты. — Заведите себе наперсницу, еще лучше — дегустатора. И уберите из комнаты зеркало, в нем слишком много ртути. От таких предметов жизнь красочней, но короче.
— Я с трудом двигаюсь, но позвать стражу смогу, — напомнила живобуду Мафдет. — Ты должен разобраться с Фантиной. Обещай мне!
Пожав плечами, Ангуш сказал:
— Я не прочь взглянуть на нее, сеньора. Но обещания — бесполезный товар в наше время, и потому я его не имею.
Нощники закончили с трапезой и заново слетелись на огонек.
Картины падчерицы Ангуш изучил с особым тщанием. Краски на них пошли самые дешевые, но в мастерстве Фантине трудно было отказать: природу — не ту вялую флору, которую мог лицезреть каждый, а настоящую буйную растительность, почти незнакомую современным людям, — художница писала виртуозно. Хуже удавались портреты. В них виделась усидчивость, внимание к деталям, но душу на такие полотна девушка не растрачивала. Разве что свежий портрет Птаха выбивался из общей массы: Фантина ловко преобразила вялые, плывущие черты лица молодого принципата, погрузив во мрак особо неудачные линии и выделив светом то, что приятно глазу.
Увлекшись просмотром, Ангуш не заметил вошедшего. Птах уверенно, размашистыми шагами, прошел к полкам. Вытащил тонкую книжицу, обернутую коровьей кожей, принялся листать страницы. Губы принципата едва заметно шевелились.
— Сеньора замучила бессонница? — сказал Ангуш.
Птах выронил книжку и резко обернулся. Черный домашний халат разлетелся шелками, обнажая темно-красный подклад и худощавые икры.
— Нет, просто скучаю, — принципат обворожительно улыбнулся, демонстрируя великолепные зубы. Он наклонился, поднимая свое чтиво. — Фантина ищет себе краски подолгу и никогда не берет меня с собой.
— А где она пропадает в такое время? — спросил живобуд.
— Не знаю. И никогда не знал. Спроси у нашего лесника — он как-то подвозил ее домой.
— Спрошу.
Птах еще раз широко улыбнулся, вернул книжицу на место и вышел.
Живобуд, проводив принципата взглядом, сунул нос в полки, но их содержимое могло заинтересовать лишь реликтовых мечтателей да, пожалуй, самих авторов, умерших по причине отвращения к миру. Сплошные сентиментальные баллады, без конца и надежды на воссоединение возлюбленных, зато с живейшими описаниями сиюминутных страданий и полные сомнительных, но ярких образов мучителей. Нашлась и пара технических справочников, с языком скверным до такой степени, что в руки брать противно.
Однако книга, которую брал полистать Птах, оказалась на удивление полезной — в ней Фантина хранила записи о составах красок, от киновари до кобальта фиолетового, и на большинстве страниц стояли пометки «нет основы». Попадались рецепты экзотические, очевидно, почерпнутые за стенами художественной школы — вроде «пурпура из слизи гадов» и «ультрамарина грибного». Несколько названий были отчеркнуты жирным, особенно реальгар и аурипигмент — тона, которые под новым солнцем ценились выше прочих. Поскольку только на картинах можно было увидеть такой цвет.
Их было не меньше сотни. Крепко сбитые мужики с рогатинами, босые бабы с ухватами и камнями — все выстроились на дороге. Лошадь, выданная Ангушу на конюшне принципы, едва ли заметила препятствие — слепая на оба глаза, ледащая савраска исходила пеной и беспрерывно мотала головой. Пришлось немало потрудиться, чтобы отговорить это несчастное создание от срочного визита к лошадиному богу. Ангуш, одной рукой натягивая повод, другой нащупывал в кожаном мешке стальное лезвие, готовясь дорого отдать свою жизнь. Савраска закрутилась в полувольте, но остановилась.
Вперед выдвинулись пятеро «мельников»: мастера при водяных колесах динамо-машины, снабжавшей принципу электричеством, отличались завидной шириной плеч и печатью угрюмости на лицах.
— Поговорить бы, — начал один, помахивая своей рогатиной, как перышком. — Мы, вощет, люди мирные...
Ангуш громко хмыкнул.
— А свой инструмент, надо полагать, вы взяли для оживления беседы? — сказал он, оглядывая толпу. Лица селян были мрачны и не предвещали ничего хорошего.
Мельник упрямо продолжил свою речь:
— Если вы и есть живобуд, то должны помочь. Бродячие мудрецы завсегда людские проблемы решают — для того их и растят.
— Извините, уважаемый, но принципа Мафдет...
— Значит, ты не живобуд? — угрюмо переспросил мужик и поднял глаза на Ангуша. Взгляд у громилы неожиданно оказался затравленный, как у голодной шавки в морозный вечер.
— Живобуд, — устало подтвердил Ангуш. Саврасая просела, но выровнялась и принялась яростно хлестать себя хвостом. — Но принципа...
— Люди у нас гибнут, — снова не дослушал Ангуша мельник. — Топляница у нас в речке завелась. Или ведьма какая.
Ангуш тяжело вздохнул, готовясь к душераздирающему рассказу. В любой местности находилась своя ведьма. Обычная молодая девчонка, у которой обнаруживалось внимание к травам и старый справочник с рецептами примитивных настоек. Спокойная жизнь у таких самоучек длилась до первой серьезной промашки. После — несмываемое клеймо ведьмы, в лучшем случае, изгнание. Впрочем, к мужчинам-ведунам селяне относились снисходительнее.
— Брат мой погиб. Вчера на динамо пошел и не вернулся, — с горечью произнес мельник и, подойдя к кобыле, машинально притянул к себе повод. Кляча коротко всхрапнула и завалилась на дорогу, распластываясь и выгибая суставы. Ангуш успел соскочить и потянулся послушать дыхание животного. Не услышал даже всхлипа.
— Что ж ты, живобуд, скотину свою не спас? — озадаченно спросил мельник. В глазах его проступило нормальное живое удивление.
— А ты почему брата не сберег?
— Что я ему, сторож что ли? — мгновенно вскинулся мельник. — Ушел механизмы проверять, да так и не вернулся. Думал, к бабе какой заглянул на огонек. А утром из-под берега вынули холодным, и весь рот в зелени.
— Трава набилась?
— Вощет, не трава, — отмахнулся мельник, гладя дохлого скакуна меж ушей. — Вроде сметана, только зеленая, как болотная кочка. И другие тоже перемазанные всплывали — желтые, клюквенные рты. Один даже серебряный попался.
Ангуш поднялся, оглядел еще раз толпу.
— И где же вы собирались искать ведьму, уважаемые? Неужели в замке принципаты?
— А и там тоже черти водятся, — буркнул мельник, и толпа согласно загудела. — Рази им все хорошо, что не ищут злодейства, то значит там зло и сидит. Или тот, кто им заповедует.
Ангуш не мог не согласиться с таким доводом. Но вслух произнес иные слова:
— Значит так, уважаемые. Горю вашему помочь я берусь, но сейчас мне нужно на горелый хутор.
— Правда, что ль, поможешь? — недоверчиво протянул кто-то из толпы. — Побожись!
— Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями...
— Чудно говоришь, — покрутил головой мельник, и народ ему поддакнул. Но Ангуш чувствовал, что гнев на время оставил селян, и на открытый конфликт с сеньорой они идти уже не хотят. Несколько спокойных часов живобуду подарили в обмен за старинную клятву.
— А правда, что живобуды могут сердце взглядом остановить? — пискнул из толпы, вытягивая шею, замурзанный парнишка.
— Правда. Если попадется дурак со слабым сердцем, — эту шутку Ангуш повторял сто раз, или даже двести, но миф был живуч, как лесной клещ.
Селяне недоверчиво загоготали.
— До хутора ты пешком до вечера не дойдешь, а наши кони под седлом не ходят, — мельник заговорил по-деловому, словно обсуждал цену на овес. — Я тебе свою повозку дам. Только это... Можно, твою лошаденку забрать-то? Принципата вряд ли обидится.
— Зачем тебе мертвая туша? — удивился Ангуш.
Мельник смущенно отвел глаза.
— Моих скакунов нужно покормить. Жаль, когда столько мяса пропадает.
Дорога на горелый хутор шла сквозь выморочный бор. Елки здесь были невысокие, в половину деревенской колокольни, но прямые и радостно-зеленые, без видимых признаков болезней и с настоящим хвойным духом — смолистые запахи запутывались в волосах Ангуша вместе с клочьями сизого тумана. Природа не страдала консерватизмом: напротив, она с любопытством ребенка все больше и больше изменяла себя, подлаживаясь к новому солнцу. Это людям хотелось возделывать привычные злаки, есть возлюбленную за много веков картошку и пить молоко без цветочных запахов.
Легкая повозка мельника вздрагивала на кочках, влекомая шестеркой матерых волков. Привычные к упряжке звери бежали споро, на подозрительные шумы не обращали внимания и легко подчинялись вялому управлению живобуда. Возле бетонной коробки, когда-то яично-желтой, а сейчас почти целиком замшелой, Ангуш остановился. Горелые хуторские дома остались поодаль, там же остались птичьи крики и стрекот кузнечиков — словно на останки здания из прошлого мира нахлобучили колпак одиночества. Предупрежденный селянами, живобуд не сунулся в двери, а сперва осмотрелся, заглядывая внутрь через дыры в толстых клетчатых окнах. Внутри, насколько хватало обзора, все было засыпано рудой, стояли колбы, и даже вытяжной шкаф имелся — немного чудаковатый, но вполне узнаваемый. Рядом в огромном сетчатом колесе неистовствовали нощники, приводя его в движение.
Мелькнула спина в синем матерчатом халате. Живобуд вернулся к двери, но не успел переступить порога, как заработали сигнальные трещотки.
— Билка, ты что ли? — женский голос звучал мягко и насмешливо. — Сегодня мне нощников не надо гонять, еще третьего дня не кончились.
— Билка — это корова? — уточнил живобуд, не зная, как начать разговор.
— Да, бродит тут одна, сообразительная,— не оборачиваясь, ответила девушка. — Помогает мне с нощниками воевать. Ой! — собеседница вздрогнула и быстро повернулась, опрокинув несколько плошек с цветными порошками. Пол-лица девушки скрывала самодельная повязка, черные глаза смотрели настороженно.
— Ты — Фантина? — спросил живобуд. Девушка кивнула.
— Хорошая у тебя лаборатория, — одобрительно кивнул Ангуш. — Приспособить нощников я бы не догадался. Даже жаль тебя с ними разлучать.
Фантина по-прежнему молчала, только глаза ее расширились и сжались в узкие щелочки.
— Зовут меня Ангуш Талано, живобуд, — буднично, словно читая сельский указ, произнес Ангуш. — К тебе меня послала принципа Мафдет. Догадываешься, с какими целями?
Девушка преобразилась. Зажмурив глаза, с истошным воплем, заглушающим даже визг нощников, она стала метать в Ангуша свою посуду — красная и желтая пыль взлетала над головой живобуда и оседала хлопьями на кожаный жилет. Дальше в ход пошли камни руды, латунные ступки, падавшие всего в метре от живобуда, и даже колченогий березовый табурет.
— Да, я так и подумал, — спокойно проговорил Ангуш, стряхивая с плеча краску. — Добром ты не пойдешь. Извини, в душу лезть и дружиться мне с тобой некогда.
В замковом парке полукругом собрались селяне. Огражденные рядом латников, они переминались с ноги на ногу, крутили головами и тихо переговаривались. На крыльце в окружении охраны в знакомом кресле сидела парадно одетая принципа. Лицо покрывала восковая бледность. Держалась она ровно и надменно, словно пренебрежение к болезни было ее излюбленной игрой.
Когда Ангуш достал из повозки связанную Фантину, по парку пронесся вздох. Птах, расталкивая своих дружков, рванулся к девушке: лепеча наивные извинения вперемешку с нежностями, он разматывал тугой кокон веревок, злобно поглядывая в сторону живобуда.
Ангуш выждал немного и, потирая покрытые укусами кисти рук, заговорил:
— Величественная сеньора! И вы, уважаемые селяне! Вы собрались здесь, чтобы устроить судилище, и я, Ангуш Талано, живобуд из магистерата, должен разрешить вашу проблему.
Принципа важно кивнула и сотворила нетерпеливый жест. Ангуш повернулся к селянам, но они безмолвствовали. Никто не кричал «долой ведьму!», не требовал кровавых пыток и немедленной казни. Живобуд приободрился.
— Вы знаете, что я обучен отличать всхожие зерна от пустых, а добрые изменения натуры от пагубных мутаций.
— Затем тебя и зовут люди, — проговорила принципа, желая ускорить процесс.— Эти твои знания о природе вещей бесценны, но пожалуйста, переходи к сути дела.
Ангуш горько улыбнулся. Память его содержала информацию о множестве наук, но люди видели в нем только лекаря и алхимика. А куда вернее — посланного небом судью, грозящего огненными перстами. Стоило ли тратить полвека на книги, если в каждом сеньорате от тебя ждут лишь красочного представления? Первая попавшая кликуша, каждый бесноватый проповедник для такой цели сгодятся. Еще и превзойдут живобуда в мастерстве.
Ангуш поклонился принципе:
— Ваши беды, — он повернулся к селянам, — и ваши — запачканы красками. Не страшные нощники и невиданные людьми топляницы вредят вам. Ртутная киноварь, хромовая зелень, оранжевый реальгар и аурипигмент принесли горе в ваши дома.
— Пожалуйста, короче, — бросила Мафдет. Она хищно шевелила пальцами, от чего перстни ее грохотали как лесные орехи, ссыпаемые в короб.
— Эти краски, весьма ядовитые, делали на горелом хуторе. Брата мельника и великую принципу травили одни руки. Какая шутка небес!
Фантина зашипела, как разъяренная кошка, и попыталась броситься на Ангуша. Птах удержал ее, ласково, но сильно сжимая тонкие плечи. Он по-прежнему шептал ей ласковые глупости, смешно шлепая мокрыми пухлыми губами.
Ангуш в последний раз взглянул на селян, готовясь произнести обвинение. С тоской заметил, что ряды сжимались, и пространство меж фигурами в центре и латниками любая болотная жаба преодолеет в один прыжок.
— Вы грешили не на того художника,— выдохнул живобуд и добавил металла голосу. — Принципат Птах, я обвиняю тебя в убийствах селян, в покушении на принципу Мафдет, и объявляю тебя дурным семенем!
Толпа качнулась, и только удерживая охраной, не приступила к немедленному возмездию. Мафдет приподнялась в кресле и презрительно процедила:
— Ты ошибся, бродяга! Скорее этот старый куст зацветет, — она не глядя ткнула в сторону, — чем я поверю, что мой сын хотел меня отравить. Чистая кровь!
Редкие негромкие смешки прозвучали в парке, затем они перешли в истерический гогот. Хохотали все, от мала до велика, и даже латники, поддавшись настроению толпы, заливисто ржали, прикрывая рты тяжелыми кольчужными рукавицами. Мафдет с неприличной для ее положения нервозностью вскочила и уставилась на покрытый бледно-желтыми цветами куст.
В доме мельника было шумно и весело. Ангуш сидел за крепким сосновым столом перед кружкой свежего пива. Голову его венчал венок из васильков и ромашек, а с шеи свисало бузинное ожерелье.
— Нет, а вот как иначе, если не под вытяжкой? — доказывала живобуду Фантина, активно размахивая руками. Ее глаза горели, а темные локоны разметались по плечам. — Ведь бабка моя от красок с ума сошла. И маску обязательно носить.
Ангуш, то и дело пряча нос в кружке, согласно кивал.
— Но как ты узнал? — внезапно помрачнела девушка и сердито отодвинула от себя надрезанный сладкий пирог. — Птах с детства с головой не дружил, я его прикрывала перед Мафдет — жалела дурачка. Притворялась слепой, когда он мне сыпал в постель горох, а потом жаловалась ему же, дескать, ужасно спала. Иногда даже казалось, что это он приемыш в семье, а не я.
— Птах был слишком самоуверен. Не зная основ науки, он просто перебирал одно средство за другим, и даже мое появление его не остановило. И потом, еще древние говорили — ищи, кому выгодно.
Фантина, словно не соглашаясь, помотала головой. Потом она уткнулась остреньким подбородком в сложенные на столешнице локти, и спросила:
— Как такое может быть? Почему он сошел с ума, а я нет? — девушка вздохнула и вдруг ехидно подмигнула живобуду. — Только, пожалуйста, без этой выспренней чуши, которую ты наговорил Ринату про Билку. Я все-таки не просто деревенская девка, а с образованием!
— Если мне позволит ученая дама, — Ангуш не скрывал иронии, но серые глаза были серьезны, — то я воспользуюсь аллюзиями из пейзанской жизни. Возьму, к примеру, горох и стану отбирать для посева только гладкие зеленые горошины, а сморщенные пожелтевшие выбрасывать, считая их порченными. Урожай мой, вот незадача, будет год от года уменьшаться и хиреть. Потому как в этих некрасивых зернах хранилась часть гороховой мудрости о болезнях и вредных тварях.
— Но порченные семена бывают? — не унималась Фантина.
— К сожалению, — мрачно согласился живобуд, вспоминая перекошенное от гнева лицо принципата. — Мое дело указывать на них людям.
Он помолчал, допивая свой напиток. Затем громко хлопнул кружкой по столу:
— Вот только я всегда думаю — какую часть мудрости они унесут с собой?
Добавить комментарий