1. Вена. Звуки музыки
Я почувствовал, что кто-то, не отрываясь, смотрит мне в спину.
Стоял теплый осенний день. Как всегда в Вене, народ вокруг вел себя безмятежно и раскованно. Я не спеша, прогулочным шагом двигался по Кёрнтнерштрассе, от собора Святого Стефана к Опере. В голове у меня уже второй час подряд звучали неподражаемые такты штраусовского вальса «Голубой Дунай». Траляля – пам-пам, траляля – пам-пам...
И внезапно в меня сзади вонзился жесткий взгляд.
Впервые про свой дар улавливать зрительную энергию я узнал еще в университете. Помню, пристроившись у окна, лихорадочно листал конспект, пытаясь найти вылетевшую из памяти формулу. И совсем некстати что-то заныло под лопаткой. Такое впечатление, что мне дрелью просверливают пиджак. Я оглянулся – и встретился глазами с девчонкой. Никогда прежде не возникала она на моем пути, наверное, училась на другом факультете. Девчонка молчала, но взгляд ее был красноречивей слов.
Что правда, то правда – я и сейчас еще ничего, а тогда – тем более. Высокий, ладно скроен, шапка темных волос. Но – серьезный. Даже слишком. Потом сам себе удивлялся – зачем мне это нужно было. Одним словом, дрель на меня не подействовала, и в то утро, в университетском коридоре, я хладнокровно отвел глаза и вернулся к поиску злополучной формулы.
Но сейчас, на венской улице, ощущение было совершенно иным. Непривычным. Будто мне на спину посадили хомяка, и он мечется туда-сюда – то в голову упрется, то на левом плече замрет. И почему-то было зябко и неуютно от его перемещений. Надо бы оглянуться, да в сплошной массе идущих ничего не разберешь. Я решил для начала передвинуться на правый край тротуара. Там людской поток не был таким густым.
Уже почти достигнув цели, я обратил внимание на узкий проход между зданиями: изгибаясь, он исчезал из виду в глубине дворов. Если бы пришлось от кого-то спасаться, автоматически отметил мой мозг, это очень удобный лабиринт. Пройдя еще несколько метров, я остановился, продолжая чувствовать взгляд, но успел только чуть-чуть повернуть голову. Не знаю, каким чудом я услышал сухой щелчок, но в ту же секунду что-то острое и обжигающее впилось мне в плечо. Падая, я увидел, как серая фигура скользнула в проход и растаяла в нём.
Несколько прохожих, не понимая, в чём дело, кинулись ко мне:
- Что случилось? Вам плохо?
Я поднялся – почти непринужденно, улыбнулся – хорошо, что я не видел свою улыбку со стороны – и произнес:
- Нет-нет, спасибо. Всё о`кей. Я просто споткнулся.
Отряхнув джинсы и стараясь держаться предельно прямо, я добрался до стоянки такси.
- В аэропорт, - коротко бросил я водителю, плюхнувшись на заднее сиденье.
Плечо ныло. Но, кажется, обошлось. Как пишут в криминальной хронике – без фатального исхода. Хроника мне ни к чему, и полиция тоже. Стреляли, конечно, из пистолета с глушителем. И тут же мысленно похвалил себя: «Молодец, Антон! Умница!» Хвалить было за что. Год назад у себя, в Сан-Франциско, после веселого, наполненного страшилками праздника Хэллоуин, шел я мимо магазина, где продаются костюмы для ряженых. И решил заглянуть. А там – ведьмы да вурдалаки, скелеты да вампиры и прочая нечисть. Зато в отделе подороже – принцессы и сказочные герои. И стояла там фигура рыцаря в полном облачении. Потрогал кольчугу – настоящая, металлическая. Я и купил ее, на всякий случай. Привез с собой в Вену. А сегодня на всякий случай одел под легкую куртку. Она-то и спасла меня, затормозив пулю.
Войдя в зал отправления аэропорта, я огляделся. Вроде бы, ничего подозрительного. Выждав пару минут, вышел в другую дверь. Снова взял такси.
- Мне в Зальцбург. Сколько?
Услышав ответ, покачал головой, но выхода у меня не было.
- Гони. Чем быстрее, тем лучше. Отель Бельмондо.
Плечо уже не ныло – оно горело, как будто кто-то разложил на нём костер. Глаза застилала мутная пелена. Я старался любой ценой сохранить сознание и не впасть в забытье. Усилием воли вызвал из памяти мелодию: траляля – пам-пам, траляля – пам-пам... Дунайские волны... Траляля – пам-пам...
В гостиницу я вошел пошатываясь. Подавая мне ключ, портье сжал губы, но ничего не сказал. Очевидно, решил, что гость пьян.
Открыв дверь в номер, я первым делом повесил снаружи табличку: «Не беспокоить». Потом, скинув с себя всё, в ванной, наощупь обработал рану из своей походной аптечки, наклеил пластырь, одел пижаму, а поверх рубашку, чтобы кровь не просочилась на простыню. И лишь голова коснулась подушки, забылся в тревожном полусне-полубреду...
... где я?.. сильно болит плечо... с чего бы это?... ах да я нёс с мужчинами гроб... а он оказался таким тяжелым... потом мы опустили его в яму... я бросил горсть земли... и мой отец ушел навсегда... в небытие... это было неожиданно и страшно... мамин звонок срочно приезжай беда... и папа на столе в клубе... люди плачут что с нами теперь будет... ветер... какой ветер... гнутся деревья... холмик пирамидка со звездой... табличка станислав иванович шевель... поминки... и мы с мамой одни... два дня... две бессонных ночи... мы уже обо всём переговорили... я знаю несчастный случай... люди охотились папа проезжал мимо... шальная пуля... как ноет плечо... отчего оно так... ах да я нес гроб... шальная пуля... а может не шальная... мы сидим в полумраке... мама погасила свет зажгла свечу... на столе фотография... мы втроем он она я мы смеемся... я уже всё знаю... мы обо всём переговорили... я должна тебе сказать одну очень важную вещь... но мама мы уже обо всём... я должна... у нее лицо измученное болью... а глаза... в них что-то странное и пляшет огонек свечи... я не могу смотреть в ее глаза... антон мальчик мой ты обязан знать твой отец был евреем... я не понимаю спрашиваю в каком смысле... в прямом говорит она... но он никогда не говорил... да говорит она... но он же блондин... да говорит она... вылитый белорус... да говорит она... но бабушка с дедушкой белорусы я их не видел они умерли когда я родился... да в шестидесятом но до этого была война... и немцы... и гетто... твоему отцу исполнилось девять... белобрысый мальчишка совсем не похожий на еврея... в феврале 43-го их гнали через лес на станцию... двое из колонны слева от них бросились в сторону... конвойные за ними... и мать толкнула сына вправо в лес беги... он убежал... потом хутор старики он стал станиславом шевелем... белорусом... никто не вернулся мать отец братья сестры... никто... он помнил... твой отец всё помнил... собрал документы... просил передать тебе перед смертью... синяя папка... синяя как небо... ветер... какой сильный ветер... как пляшет пламя свечи... в комнате мертвая тишь и пляшет огонь поминальной свечи... а ты... я замолкаю не могу закончить фразу... я знала... мама отвечает на вопрос который не прозвучал... он сказал мне за месяц до свадьбы... решай сказал он... ну как я могла уйти от него... от него!.. не спасла... ушел сам... голова... как раскалывается голова... что-то ударяет по ней... ритмично... шальная пуля... траляля – пам-пам траляля – пам-пам...
Я открыл глаза. За окном светило солнце. А рядом, на тумбочке, заливался трелями телефон. Прошло несколько секунд, пока до меня дошло, где я и почему. Но мне никто не должен звонить. И, словно, поняв, аппарат замолчал. Сколько времени прошло? Часы на левой руке, лучше ее не трогать. И вообще, надо отлежаться. Я снял гостиницу позавчера, на пять дней. Значит, у меня еще есть двое суток. Или одни? Глаза слипаются. И вдруг – барабанная дробь. Оригинальный способ стучать в дверь. Наверное, уборщики. Не буду открывать. А если откроют сами? Или вломятся силой? Они же не знают, что со мной.
- Кто там? – спрашиваю как можно более сонным голосом.
- Это портье, сэр. С вами всё в порядке? Вы не выходите вторые сутки.
- Всё нормально, не беспокойтесь. Просто хочу отоспаться.
- Вам звонили, сэр. Я дал номер вашей комнаты, но вы не ответили.
- А кто это был? Он представился?
- Ваш друг. Сказал, что позвонит позже.
- Большое спасибо. Я ему сам позвоню.
Шаги удалились.
Да, видно, не удастся отлежаться. Ситуация изменилась. У меня не было друзей, если не считать Витьку. Но он далеко, давно его не видел. Товарищей всегда хватало, и в университете, и на работе. Поболтать, погулять, смотаться куда-нибудь. А вот, чтобы душа в душу, открыто, бескорыстно – нет, такого не случилось. С другой стороны, про то, что я здесь, в Зальцбурге, в гостинице Бельмондо – об этом вообще не знает никто. Значит... значит, меня выследили. Но как? Где я сделал неверный шаг?
И кто тот доброжелатель, который обязательно хочет навсегда лишить меня возможности наслаждаться и страдать в этом мире? Его замысел меня не устраивает, он совершенно не совпадает с моими планами на ближайшие пару десятков лет. Но где я ошибся, где прокололся?
И вдруг меня осенило – он или они поступили очень просто. Прямолинейно, но эффективно. Безусловно, следом за мной по венской улице шел не только снайпер, но и наблюдатель. То, что меня не укокошили на месте, было очевидно. Наверняка, они сразу же организовали слежку в аэропорту. Я не прошел на посадку ни через какие ворота – значит, не улетел, а где-то затаился. И тогда они начали обзванивать по очереди все гостиницы и спрашивать меня. Сперва – в Вене, потом в близлежащих городах. Наконец, добрались до Зальцбурга, и я оказался на крючке. Нежданных визитеров можно ожидать в любую минуту, они ребята шустрые. Надо уходить и немедленно.
Я попытался встать – плечо ныло, но терпимо. Придется обходиться одной правой рукой. Больше всего времени заняла перевязка, вещи сложил быстро. И сел на кровати. Что дальше? Куда? Как выбраться незаметно? А если...
Я набрал номер берлинской туристской фирмы, в которой работал еще три года назад.
- Ирина? Здравствуй, Ирина, это я. Еще узнаешь?.. Виноват, конечно, буду звонить... Да, вроде, всё в норме, только есть одна закавыка. Мне сейчас, вот прямо сейчас и позарез, нужна помощь. Так сложилось, потом объясню. У нас, то есть, у вас всегда были группы в Австрии... Ну вот, на это я и надеялся. Я в Зальцбурге.. Что ты говоришь – прямо сейчас выезжают и именно отсюда?! Ирина, дорогая, позвони им – пусть свернут, вернутся, пусть заберут меня из гостиницы Бельмондо. Буду твоим вечным должником... Ладно... Пока! Целую... Запиши адрес...
Я спустился в холл, сдал ключ, выписался. И сел ждать за маленьким столиком. Автобус пришел через 20 минут. Когда мы приехали в Вену, уже темнело. По моей просьбе, меня довезли до аэропорта. На следующий день я был дома, в Сан-Франциско.
2. Сан-Франциско. Крестики и нолики
Сегодня пятница, еще два дня до выхода на работу. Плечо заживет, а вот один и тот же вопрос жжет хуже, чем рана: кто? Кому я стал поперек дороги? Если не найду ответа, тогда непонятно, что ждет меня в будущем. На первый взгляд, вроде, обходился без врагов, жил себе тихо, в меру конфликтовал. Но это мне так кажется, а о чём могут думать другие, знают только они сами. Видно, придется вспоминать прошлое и вникать в детали. Просчитать каждого, кто мог бы что-то иметь против меня.
На чистом листе бумаги я начертил с десяток квадратов. С кого начнем? Ну, конечно, с Можейко! Я взял ручку и аккуратно вывел в первом квадрате: «Полковник Можейко». И мысленно вернулся в те годы...
Пожалуй, без музыкально-драматического сопровождения этот период моей жизни не опишешь. Сначала, как положено, увертюра. Ее можно прокрутить быстро, синкопами. Школа в большом селе. Валял дурака – читал книжки про путешественников да приключения. Отметки – блеск, по всем предметам. Пока молодой учитель химии не влепил мне, сыну председателя колхоза, двойку за четверть. Скандал неописуемый – директор школы бушевал, готов был убить несообразительного учителя. Я из принципа взялся за ум и вытянул химию, а заодно и всё остальное. Кончил 10 классов, сказал искреннее спасибо педагогу, нарушившему мою дремоту, и поступил на химфак. Одновременно готовился в аспирантуру и усиленно учил английский.
Тут в оркестре некоторая заминка, и вместо фанфар – протяжный, навязчивый звук трубы. Только получил диплом – и вдруг, как снег на голову: вызвали в военкомат, дали погоны лейтенанта и отправили в особую химическую часть. Полчаса езды от Минска, лес, три корпуса, колючая проволока, охрана и – «слушаюсь, товарищ майор!». Майор был как раз неплохим парнем. Да и командир части, подполковник, тоже. Собственно, мы работали в большой лаборатории. Получали часть химикатов из ГДР, остальные – с Урала и синтезировали препарат, который у нас назывался ССД – стимулятор сердечной деятельности.
Служить было легко, атмосфера свободная. Меня послали в ГДР на шесть месяцев на стажировку. Удивился их порядку и организованности, к такому не привык. Зато выучил немецкий. И всё было хорошо, пока нашего командира не забрали на повышение, а вместо него прислали полковника Можейко. Говорили, что он метил в генералы, а его бросили на небольшую часть. Поэтому зла в нём было сверх меры, и на кого же его расходовать, если не на нас?
Начались проверки, придирки, разносы и тотальное изучение уставов и наставлений. А поскольку я нередко возражал против того, что считал бессмысленным, то и стал у полковника штатным козлом отпущения. Незаметно подкрался 1991 год, всё полетело кувырком. Нашу лабораторию частично расформировали, частично перевели на Урал. В корпусах царила неразбериха, и под шумок кое-кто обзавелся образцами нашей продукции. Я тоже решил не отставать и прихватил оба вида ССД – для внутреннего употребления и для наружного.
Перед тем, как разбежаться, скорее всего, навсегда, офицеры собрались на прощальную вечеринку. Я и представить себе не мог, что на этом, таком безобидном, накатанном мероприятии меня будут ждать два сюрприза.
Не успели мы еще сесть за стол, как мой товарищ, тоже университетский, отозвал меня в сторонку:
- Знаешь, над чем мы с тобой химичили?
- Ты что-то раскопал?
- Я случайно нашел вкладыш к ССД, который нам никогда не показывали. Посмотри.
Он протянул мне бумажку с мелким убористым текстом. Я пробежал ее глазами:
- Ну и что? Обыкновенная сопроводиловка.
- А это? – он ткнул пальцем в самый низ листка.
Я прочел еще раз, но опять не нашел ничего интересного:
- Стандартное предупреждение о побочных явлениях.
- Если бы! Вдумайся: «Повышенная доза препарата резко усиливает ритм сердечной деятельности и способна в течение часа привести к летальному исходу». Это ведь инструкция – как быстро и незаметно отправить человека на тот свет! Недаром на вкладыше стоит гриф: «Совершенно секретно».
До меня дошло. А ведь он прав. От осознания, чем я занимался несколько лет, меня даже прошиб пот. Весь вечер я находился под впечатлением от услышанного. Но это еще не был апофеоз, оркестр только начинал разыгрываться. Финальный аккорд ждал меня впереди.
Пустые бутылки одна за другой исчезали под столом, народ разогрелся, разговорился. Стояли парами, кучками, громко обсуждали все на свете – и в первую очередь, конечно, распад Союза. Уже изрядно поддавший, полковник Можейко подошел ко мне и сообщил:
- Будь на то моя воля, я бы тебя с удовольствием сейчас расстрелял.
Я сделал радостное лицо и ответил:
- Я бы вас – тоже.
Сказал – и увидел, как в его глазах нарастает страсть – вот-вот он выхватит Макарова, который у него наверняка с собой... Я напружинился, готовый к отпору. Но он вдруг сделал глубокий выдох, резко повернулся и ушел. На том и расстались.
Вернувшись домой, я в тот же вечер достал реквизированные мной в лаборатории «лекарства» и задумался – уничтожать их или нет. Сами собой всплыли слова, которые не раз повторял мой отец: «В хорошем хозяйстве всё пригодится». Я опустошил и тщательно вымыл тюбик от зубной пасты и переместил в него мазь. А жидкий стимулятор перелил в бутылочку из-под глазных капель. С тех пор они неразлучны в моей аптечке, которую всегда ношу с собой.
Я не видел моего дорогого полковника уже... уже целых семь лет. Где он сейчас? Австрия кишмя кишит русскими. Полно и честных работяг, и всяких. Может ли он быть среди всяких? Вне всякого сомнения. В наше смутное время от полковника до преступника один шаг. Тем более, что и предрасположение к этому у него есть. Я пододвинул к себе листок и в квадрате с Можейко поставил крестик.
Правда, пока неясно, как он смог бы меня вычислить. Первый раз за последние годы я пожалел, что нет рядом со мной Кати. Ее рассудительность частенько помогала мне. Катя... Когда убили отца, мы были с ней уже вместе. То, что я узнал в день похорон о своем происхождении, ошеломило меня.
Раньше я был беззаботным малым, жизнь казалась простой и ясной. Обыкновенное, как у всех, прошлое и надежда на удачу в будущем. Всё изменилось сразу и бесповоротно. Солнце светило по-прежнему, люди шутили, гневались, спорили. Но для меня мир стал другим. Как вести себя? Объяснить, что я не тот, за кого меня принимают? Это станет для всех открытием, и в том числе, для Кати. А если она... Я же не представлял себя без нее, я так привык к ее голосу, к неповторимому овалу ее лица, я любил целовать ее глаза... Нет, я не мог раскрыть ей правду. Я струсил. Понимал, что это – предательство по отношению и к отцу, и к матери. И все-таки струсил. Пусть всё остается, как есть, решил я. Скорее всего, Катя так или иначе узнает мою тайну, ведь ей доведется не раз видеться с моей мамой. Но я постараюсь оттянуть этот момент как можно дальше.
Я напрасно боялся – мама умерла через два месяца. Не смогла пережить смерти отца. Она знала, что его убили – те, кто ему завидовал, кому он мешал. Он был для нее всем. Она, городская девчонка, поехала за ним в деревню и рассорилась из-за этого со своими родителями. Те так и не смогли простить – ни ее, ни ее мужа, ни их сына. Так что не было у меня бабушки и дедушки. Ни с одной стороны...
А кроме Кати – вообще никого. Мы пережили вместе столько разных событий, и горестных, и счастливых. Когда рядом женщина, это не только тепло и поддержка, это еще и совет. Женский ум устроен совершенно иначе и обращает внимание на такие вещи, мимо которых мужчина пройдет, даже не обернувшись. Когда мы поженились, я думал – вот она, моя единственная на всю жизнь. А потом наступил быт. Причем наступал он очень агрессивно. Вечный ералаш в комнате. Обед, если он обнаруживался, - малосъедобный. Меня это сначала возмущало, потом стало раздражать. Привык к тому, что в детстве, у мамы, всё обстояло совершенно иначе.
И всё же, когда страна развалилась и стала похожа на нашу квартиру, когда у меня возникла мысль о немецких архивах, я и не помышлял о расставании. Просто однажды, не вдаваясь пока в детали, поделился с женой:
- Я готовлю документы на отъезд в Германию. Ты, конечно, едешь со мной?
- Зачем? – удивилась Катя. – Ты это серьезно? Насовсем, что ли?
- Да.
Она помолчала, потом как-то неувереноо спросила:
- Ты что, еврей?
- Да.
- Странно... Впрочем, какая разница. Мне там нечего делать. Здесь мои родные, друзья. Язык, который я понимаю. Моя страна.
Я не ожидал такого ответа и молчал.
- Тебе трудно, я вижу. Работы нет. Будущее в тумане.
Я молчал.
- Знаю, - тихо проговорила Катя. – я тебе надоела со своей неорганизованностью. Без меня тебе будет лучше.
Меня кольнули ее слова. Я никогда не упрекал ее, но, значит, она всё понимала. В нашу последнюю ночь мне казалось, что я не выдержу – разорву уже полученные документы и останусь. Катя крепилась, крепилась, а потом расплакалась. Горько, как ребенок. Мы знали, что расстаемся навсегда.
Вот я сейчас думаю – все эти разбросанные по квартире вещи и пауки в углу – разве это главное? Ведь если их не принимать во внимание, нам было хорошо вдвоем. А то, что она не захотела ехать со мной, так по-своему она права. А я сам? Сколько раз дарил ей цветы за 8 лет? 8 раз, на 8-е марта. Какая-то заколдованная цифра. Но если любят, не ждут праздника...
Нет, причина гораздо глубже. Не сложилось у нас с Катей. Встретились две до смешного наивные души, выросшие на книгах, вырвавшиеся из уютного семейного круга. Это была первая любовь – и у меня и у нее, яркая и потому затмившая всё на свете. Как часто в состоянии восторженности мы идеализируем и предмет нашего обожания, и переполняющие нас чувства. Время шло, менялся не только мир вокруг нас, менялось и что-то внутри нас. Мы сами не заметили, как костер потерял силу, стал сникать. Он угасал медленно, казалось, угольки еще тлеют, но раздуть из них снова пламя было уже невозможно.
В общем, уехал я тогда в Германию один. План был простой: устраиваюсь на работу – специалист я хороший – и начинаю искать подходы к немецким архивам, чтобы узнать судьбу родственников со стороны отца. Составив список предприятий, где могут нуждаться в химиках, отправился по адресам. После первых четырех отказов оптимизм мой увял, а вскоре и вовсе зачах, как цветок, который не поливают. Конечно, я не Менделеев, но моей квалификацией никто и не интересовался: просто русский эмигрант в данный момент им не был нужен. А пособие в этой стране полагалось отрабатывать, и для начала меня отправили мести дорожки парка и убирать мусор.
В каждой работе есть что-то хорошее. Во-первых, я теперь проводил массу времени на свежем воздухе, а во-вторых, пока метешь, можно думать. Найти хотя бы одну родную душу, мечтал я. Надежды маленький оркестрик... В нём были всего два инструмента – совсем негромкая, засурдиненная труба и скрипка.
Однажды я подобрал оставленную кем-то на скамейке русскую газету. Прежде, чем выбросить, решил прочесть, о чём в ней пишут. И наткнулся на объявление: туристская фирма предлагала групповые поездки по Германии и в разные страны Европы. Детские увлечения всколыхнули меня. Корветы, пираты, мушкетеры. Когда-то моя тумбочка была завалена картами городов и путешествий и вырезками из журналов. А если рискнуть и попытаться проникнуть в этот храм волшебников, обещающих посещение таких заманчивых мест?
Я начал с библиотеки, чтобы обновить в памяти то, что я знал. Через неделю я был во всеоружии и не спеша поднимался по лестнице на второй этаж здания, где располагалась фирма. Офис оказался скромной комнатой, заставленной столами, стульями, шкафами и оргтехникой, а волшебники – тремя женщинами средних лет. Поздоровавшись и определив на глаз, по выражению лица, начальницу, я обратился к ней самым доброжелательным тоном, словно я делал ей одолжение:
- Я просмотрел объявления нескольких туристских фирм и выбрал именно вашу, она мне больше всех понравилась. Я хотел бы работать у вас гидом.
Женщина вежливо улыбнулась и довольно резким голосом, никак не соответствовавшим улыбке, заявила:
- К нам каждый день приходит несколько наших эмигрантов с точно таким же предложением. И все говорят, что мы им больше всего понравились.
- Судя по вашему ответу, - заметил я, - вы им всем отказали. Значит, место свободно и вы меня берете?
Удивленная тем, что я не сразу повернулся к двери, а высказал несколько крамольную мысль, начальница посмотрела на меня внимательней. Очевидно, внешний осмотр оказался для меня благоприятным.
- Садитесь, - предложила она. – А вы представляете, что такое работа экскурсовода? Уезжать на несколько дней, быть в заботах и днем и ночью, ублажать незнакомых людей, у которых могут быть неожиданные просьбы и желания, быть надолго оторванным от семьи. Как на это посмотрит ваша жена?
- У меня нет жены, я одинок, - со смесью сожаления и извинения сообщил я.
Эта моя фраза несомненно взбодрила начальницу – даже больше, чем я ожидал.
- А что вы умеете? – спросила она.
- Всё, - скромно ответил я. – Например, выполнять обязанности гида. Выберите любой маршрут, любую точку на карте – я тут же , не сходя с места, проведу с вами экскурсию.
Она явно была поражена таким оборотом дела и после короткой заминки произнесла:
- Ладно. Вена.
Я выпрямился на стуле, откашлялся и начал:
- В погожий осенний день 10 сентября 1898 года богато одетая дама прогуливалась по берегу Женевского озера, направляясь к причалу. Внезапно перед ней возник всклокоченный, с горящими глазами молодой человек и резким движением ударил даму в грудь. Женщина упала, но поднявшись и глядя вслед убегающему, спросила у своей спутницы: «Чего он хотел?» Обе женщины поднялись на палубу парохода, и только там даме стало плохо. Она скончалась через несколько минут. Убийцу поймали быстро. Им оказался итальянский анархист Луиджи Луккени. В то утро он решил совершить выдающийся поступок во имя освобождения человечества. Дама на набережной показалась ему подходяшим объектом для такого поступка, и он вонзил ей заостренный напильник прямо в сердце, даже не зная, кто она. А была она императрицей Австро-Венгерской империи Елизаветой Баварской, или, как ее звали в народе – Сисси. Вена погрузилась в траур...
Я говорил еще минут пять, меня никто не перебивал. Когда, наконец, прозвучала финальная фраза, две женщины одобряюще переглянулись, а начальница вроде даже потеплевшим голосом подвела итог:
- Вы угадали – я никого на работу не брала. А вас возьму. Давайте знакомиться – меня зовут Ирина.
Мне пришлось с места в карьер включиться в напряженный рабочий ритм. Поездки следовали одна за другой. Турбюро «Берлинский экспресс» уже имело некоторый опыт, но еще не развернулось во всю силу. Хозяйка фирмы Ирина сделала ставку на меня. В рекламных объявлениях появился ударный фрагмент: «Экскурсии проводит дипломированный гид экстра-класса, знаток европейских тайн Антон Шевель». Я был занят и в обзорных однодневках и на дальних маршрутах. И действительно, народу прибавлялось, дела пошли веселее. Кроме «немецких русских» стали появляться туристы из России, из других стран.
Отношение Ирины ко мне было непростым. Особенно, если учесть, что несколько лет назад, уже здесь, в Германии, она рассталась с мужем. Меня настораживала ее жесткость. С другой стороны, я предпочитал не замечать ее заходов, прикидывался святым Иоргеном. И всё же она меня перехитрила. Поручив мне везти очередную группу по Германии-Австрии, она неожиданно добавила с таким видом, будто ее именно в этот момент осенило:
- Поеду-ка я тоже с вами. Я никогда не была в Гейдельберге. Да и тебе будет проще, я всю организацию возьму на себя.
Всё шло, как обычно. Вечером в холле гостиницы мы распределяли людей на ночлег. После того, как все наши путешественники получили по двое ключи от своих комнат, Ирина обратилась ко мне:
- Пойдем.
Мы поднялись на второй этаж, миновали короткий коридор, повернули в длинный и остановились в самом его конце.
- Вот твои апартаменты, - показала Ирина, открывая ключом дверь. И уже вслед мне, сделавшему первый шаг внутрь, добавила: - И мои тоже.
Я повернулся с удивленно-вопросительным лицом.
- Мы не можем позволить себе заказывать одиночные номера. Так мы быстро прогорим, - пояснила она.
Как лояльный работник, я, конечно же, не мог допустить развала родного предприятия, а потому без дальнейших вопросов проследовал в свою временную обитель. И сразу оценил исключительную скромность и бережливость моей хозяйки, поскольку в этом двухместном номере стояла только одна кровать...
Через месяц, вечером, когда я отчитывался за баварский тур и мы были в офисе одни, Ирина, как бы между прочим, спросила:
- Во сколько тебе обходится квартира?
Я назвал сумму.
- У тебя есть реальный шанс сэкономить эти деньги, - сказала она.
- Каким образом? – не понял я.
- Переехать ко мне.
Пришлось срочно выкручиваться, чтобы скрыть свою тупость:
- Ты возьмешь с меня меньше?
- Ну это уж как мы договоримся. Но имей в виду – я ведь не только возьму, но и дам.
А почему бы и нет, подумал я. В конце концов, мне всё равно нужна женщина. Кроме того, отпадет целый букет бытовых недоразумений. И с легким сердцем я согласился:
- На какое число назначен переезд?
- Я думаю, проще всего это сделать прямо сейчас.
Естественно, всё обошлось без каких-либо формальностей. Но раз уж так сложилось, я решил извлечь максимум выгод из своего нового положения. И наступил день, когда я впервые смог заняться своим главным делом. Тем, ради которого, словно гонимый ветром парусник, покинул родную бухту, оставил на берегу небезразличную мне женщину и бросил якорь в неприветливой чужеземной гавани. Куда понесет меня ветер сейчас?
Я уже знал направление. В трехстах с небольшим километрах к западу от Берлина и немножко южнее затерялся небольшой городок Бад Арользен. Там после войны создали центр – единое хранилище всех архивов и документов, связанных с жертвами нацизма. У меня был выходной посреди недели, и ранним утром я отправился на поезде до города Кассель, а оттуда автобусом добрался до цели. Я оказался не единственным посетителем. Очередь растянулась вдоль здания, я догадался подойти к щиту объявлений. И не напрасно.
Выяснилось, что получить доступ в архив непросто. Для розыска нужны были даты рождения погибших, точные данные об их последнем месте жительства и справка, подтверждающая мое родство с объектами поиска. Заверенного документа из местечка, где отец жил со своими родителями до войны, он мне не оставил. Очевидно, ему в голову не могло прийти, что когда-то такая бумага может понадобиться. С другой стороны, я понимал, что делать по этому поводу запрос в белорусский райцентр – занятие совершенно бесперспективное. Я позвонил Кате и объяснил суть дела. Через месяц от нее пришла бандероль.
Я освоил подержанный фольксваген, купленный для фирмы, и теперь часто проводил свободное время в архиве.
- Дались тебе эти твои родственники, - не выдержала однажды Ирина. – Их давно уже нет. Ты никогда их не знал и не видел. Что изменится, если ты найдешь какие-то сведения?
Она подавала мне в этот момент сочные немецкие сосиски с капустой, которые я обожал. Действительно, а что изменится? Вопрос, который никогда прежде не возникал передо мной. Я ответил не сразу.
- Наверное, внешне всё останется по-прежнему. Беларусь. Россия. Германия. Сосиски на обед. Но если я прикоснусь к тому, как они жили – те, которых я не видел... и как умирали... почувствую, что я плоть от их плоти, и их трагедия – моя трагедия, что-то во мне изменится.
- Красивые слова, не больше. Возьми горчицу – я забыла поставить ее на стол. А на самом деле ни на что это не повлияет.
- Не знаю. Понимаю только одно: если не осознаешь себя как звено в некоей непрерывной цепи, в связи времен, то кто ты? Ведь даже без одного звена цепь рвется. И человек теряется в мире.
Мне всё же удалось напасть на след в архиве. Если б я тогда знал, какая туго сплетенная спираль станет раскручиваться в результате моего открытия, что я стану объектом охоты и получу пулю в спину... Если бы знал – всё равно пошел бы по тому же самому пути.
Их было три родственных семьи до войны в небольшом белорусском городишке. Они не успели ни эвакуироваться, ни убежать – слишком близко от границы. Их отправили – по слухам – в Треблинку. Оттуда не возвращались.
Обычно у разных людей общей национальности одна и та же фамилия часто повторяется, что затрудняет поиск. Я рассчитывал на то, что у родителей моего отца она была как раз редкая – Париж. Две другие – более распространенные – Бреннер и Палкес.
Это была нелегкая, утомительная работа. Передо мной воображаемым белым саваном с черными вкраплениями букв лежал бесконечный список. Я никогда не чувствовал себя евреем, да и не был им. Мать – коренная белоруска, а отец... Что в нём осталось от довоенного детства? Воспитанный на деревенских хлебах, он даже говорил с белорусским акцентом. И несмотря на это, щелкнула какая-то тайная внутренняя пружинка, и на глубоко упрятанном дне моей памяти высветился древний генетический код. Я внезапно подумал, что мог быть тоже в этом списке. Нет, конечно, я не мог бы, но мой отец находился всего в одном шаге от него. И если бы не метнулся тогда в сторону, не было бы меня сегодня на свете.
Я нашел то, что искал. Бреннеров оказалось великое множество, Палкесов – свыше десятка, Париж – один. Кто они и откуда, не имело никакого значения. Напротив каждой фамилии значилось: «умер от болезни», «умер от сердечного приступа». Предусмотрительные немцы не писали «уничтожен».
Казалось, я был готов к такому ответу, но возвращался в Берлин полностью опустошенный. То, что держало меня на поверхности несколько последних лет, в одночасье рухнуло. Ни одного близкого человека. Я один в этом мире. Как жить?
Ирина, видя мое состояние, старалась сделать всё, чтобы дом встречал меня уютом, вкусной едой, мягкой постелью. Но если к чему-то или к кому-то сердце не лежит, то любые ухищрения безнадежны. Мужчина может не заметить массу недостатков в существе, которое он безумно любит. Если же он равнодушен, то остро чувствует, где и когда женщина фальшивит. Ирина в своих заботах бывала порой назойлива и всячески стремилась показать свою преданность и любовь. Я понимал: именно эти нюансы ее характера оттолкнули того, кто был с ней прежде, так же, как отталкивают теперь меня. При том, что она хорошая женщина. Ей страстно хотелось найти семейное счастье. Увы, я не мог помочь ей в этом.
Однажды, во время очередной экскурсии, когда я ждал, пока к автобусу соберутся мои подопечные, меня ошеломила неожиданная мысль: а вдруг немцы ошиблись? Сколько раз так случалось в военные годы: жена получала на мужа похоронку, а он после Победы возвращался домой. Кроме того, я ничего не знал о количестве своих родственников. Не исключено, что кто-то вырвался, дожил до освобождения и оказался на Западе.
Я снова отправился в Бад Арользен. Там хранились и архивы перемещенных лиц – тех, кто в 1945-м попал к союзникам. Угнанные на работы в Германию, освобожденные из мест массового уничтожения. Цифры поразили меня: восемь с лишним миллионов человек! Американцы и англичане поместили их в 2500 временных лагерей. Сначала я хотел отказаться от поисков – неизвестно, сколько времени они могли занять, а успех представлялся мало вероятным. Но сумел переубедить самого себя. К концу третьего месяца, когда я увидел все три родных фамилии в одном списке, мне показалось, что это галлюцинация. Американские документы сообщали, что в ноябре 1946 года лагерь Адмонт в Австрии, среди прочих, покинули лица еврейского происхождения из СССР: Бреннер – переехал в Вену, Париж и Палкес – в США, в Сан-Франциско.
Для меня это был шок. Конечно, за полвека после войны люди могли заболеть, умереть, но всё равно есть продолжение, есть родня. И теперь самое главное – найти их. Америка далеко, Вена – рядом. И, как только подвернулся случай, я рванулся в столицу Австрии.
Легко ли найти в муравейнике конкретного муравья, зная, что его левая задняя лапка немного короче правой? Примерно в такой ситуации оказался я. Венская адресная книга Lehmann предложила мне на выбор 137 Бреннеров. Не один день я потратил в звонках из Берлина и за компьютером, пока не сузил поиск, а затем довел его до четырех человек. И, наконец, остался один, вроде бы подходящий по всем параметрам. Я прикатил в Вену утром, взял напрокат автомобиль и... И, не доезжая два квартала до объекта, остановил машину, выключил двигатель и включил свой мыслительный аппарат. Объект назывался отель «Ласточка». А мыслительный аппарат заработал в полную силу почему-то только сейчас.
Видно, раньше эйфория удачи затуманила мой разум и лишила его способности рассуждать здраво и трезво. А тут сразу вопросы пошли косяком. Как это могло случиться, что в живых остались лишь мужчины, причем по-одному из каждой семьи? В немецких документах они – погибшие. Случайная ошибка в записи? Но три – многовато для случайности. И потом – они отказались возвращаться в Советский Союз и стали перемещенными лицами. Но ведь мой дед наверняка надеялся, что его мальчик выжил. Бросить сына? К тому же, ни о каких родственниках в Америке, к которым они, якобы уехали, я никогда не слыхал.
Вместо радостного ожидания встречи, во мне поселились неуверенность и тревога. Я отправился в один из торговых центров, купил парик и очки и снова подъехал к «Ласточке». Изменив свою внешность, бодрым шагом, слегка развязно, как это делают американцы в фильмах, вошел в холл. Первое впечатление – гостиница средняя по уровню. Пара человек на диване листают свежие газеты. На столике – компьютер, которым можно пользоваться за плату. Дежурная за стойкой обратилась ко мне по-немецки. Я сделал вид, что не понимаю, и по-английски объяснил: я в Вене проездом, собираюсь приехать сюда на отдых с семьей. Знакомлюсь с подходящими отелями. Хотел бы получить информацию о «Ласточке».
Конечно, ответила дежурная по-английски и подала мне рекламный буклет. Довольно быстро я нашел там то, что хотел – приветствие, подписанное владельцем.
- О! – воскликнул я. – Ваш хозяин – Бреннер? Нет ли у него родственников в штате Юта? В Америке? Я там живу в городе Эммервиль, и мой сосед через два дома тоже был Бреннер.
- Я не уверена, но думаю, это случайное совпадение фамилий.
- Жаль. Хороший был человек, умер в прошлом году. Если у вас остановлюсь, обязательно уточню.
Дежурная улыбнулась:
- Можете обождать, хозяин приедет к четырем.
- К сожалению, некогда. Спасибо за информацию.
Выйдя на улицу, я обратил внимание на деревянный щит с обещанием прекрасного и недорогого проживания в «Ласточке». Прислонившись к нему спиной, я достал фотоаппарат, чтобы снять панораму улицы. Выбирая точку съемки, я пятился до тех пор, пока не повернул щит боком к тротуару. После чего сел в машину, отъехал в конец квартала, откуда хорошо были видны вход в отель и паркинг, снял очки и парик и стал ждать. Ближе к четырем часам синяя БМВ зарулила на стоянку. Вышедший из нее пожилой, но еще крепкий мужчина сразу направился к щиту и тщательно установил его на прежнее место.
Так я впервые увидел Бреннера. В папке, оставленной мне отцом, хранилось несколько любительских фотографий. А к ним приложена записка, что раздобыл он их у белорусских друзей, с которыми когда-то работали вместе мой дед Париж и его двоюродные братья. Снимки были не совсем четкими, но сравнение не вызывало никаких сомнений: мужчина, отмеченный на одном из них, как Бреннер, абсолютно не походил на хозяина «Ласточки».
Это был тупик. В итоге поисков я знал, что в свое время этот отель действительно перешел в руки человека, пережившего Холокост. Теперь, однако, это знание не сулило ответа ни на один возникший у меня вопрос. Задача со многими неизвестными. Мелькнула, правда, мысль: подойти и спросить напрямую. Я даже открыл дверцу машины, но случайный взгляд Бреннера в мою сторону словно наотмашь ударил меня. Чувство опасности сработало инстинктивно – я моментально захлопнул дверцу.
Поразмыслив, я пришел к выводу: единственный шанс разобраться в странном стечении обстоятельств ждет меня в Америке. Как и возможная встреча с родственниками. Я честно рассказал обо всём Ирине и попрощался с ней. Сказал, что бесконечно благодарен ей. Она не заплакала. Сдержалась. И я, и она знали, что вряд ли судьба снова сведет нас вместе...
Боже мой, кажется это было так давно! А на самом деле... Надо почаще менять повязки на плече, почему-то медленно заживает. И побольше спать...
Продолжение см. Часть 2
Добавить комментарий