Ирина Чайковская. Дорогой Юрий, знаю, что вы медик, что занимаетесь стволовыми клетками... Вопросы медицины редко кого не занимают – и в России, и в Америке. Мой вопрос к вам: как вы относитесь к тому, что происходит сейчас в Москве под маркой «медицинской реформы»?
Юрий Хейфец. Все очень просто. Если гибнет государство, то в нем не может быть никакой отдельной отрасли, которая не гибнет. Если гибнет государство, в нем гибнет все: экономика, идеология, мораль, политика, все, что касается юриспруденции, искусства, спорта. Все, что касается медицины, гибнет тоже. Российская медицина погибает, и я думаю, что ждать ее окончательной гибели не так уж долго.
ИЧ. Печальная констатация.
ЮХ. Я сторонник беспощадной ясности. Я врач. Закончил Свердловский медицинский иститут в 1977 году, и мой любимый учитель профессор Кортев, к сожалению, покойный уже давно, говорил: «Врач должен идти к беспощадной ясности сквозь собственные иллюзии и обманчивую симптоматику». И эта замечательная фраза сидит в моей голове, я всегда иду к беспощадной ясности, как бы она ни была страшна или неприятна. Потому что самая страшная жизнь – это жизнь-заблуждение. Такие жизни продиктованы самыми добрыми мечтами и чувствами. Нет ничего страшней иллюзий.
ИЧ. Я с вами согласна, но в некоторых случаях иллюзии помогают. Россия – «странная страна», страна чудес, и все мы живем «в ожидании чуда» - так называется одна из моих книг. И что же? Иногда нас выносит кривая, несмотря на полную очевидность гибели. Вы не уповаете на чудо?
ЮХ. Я не считаю, что Россия «странная страна», не считаю, что она выходила из тяжелейших положений благодаря чудесному стечению обстоятельств. Как у всякой другой страны, у России была своя миссия. Весь мир – это организм, есть своя миссия у печени, у сердца, у органов размножения.
ИЧ. Не базаровщину ли вы, Юра, проповедуете? Все же это несколько механическое сравнение, для вас нет разницы в мире физиологии и, скажем, геополитики?
ЮХ. Пусть базаровщина. Но эта базаровщина лично мне помогает прийти к окончательной ясности.
ИЧ. Так какую миссию вы предполагаете у России?
ЮХ. У России с самого начала была одна единственная миссия – прокладки, шунта, соединительной ткани между Западом и Востоком.
ИЧ. Помните, у Блока:
«Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы.
Это заповедная мысль «евразийцев». А Чаадаев считал, что русский народ существует только для того, чтобы «преподать великий урок миру».
ЮХ. Чаадаев описывал симптоматику. А Блок смотрел в диагностический корень. Показать миру урок – это одна из ролей соединительной ткани.
ИЧ. Юра, не слишком ли «по-медицински» вы рассматриваете исторические процессы?
ЮХ. Это очень помогает. Лично меня это всегда спасает. Россия была как амортизатор, как сообщающийся сосуд, как некий ионообменник. Сегодня эта миссия завершена. Она уже никому не нужна: разделения между Западом и Востоком более нет. В этом одинаково «виноваты» и Запад, и Восток.
ИЧ. Вот тут как раз я спрошу вас о сегодняшней изоляции России.
ЮХ. Какой изоляции? В зависимости от состояния Запада и Востока посредник им нужен в большей или меньшей степени. Бывали времена, когда без посредника они не могли жить. Это было в те эпохи, которые мы считаем «пиковыми» - нашествие Чингисхана, великие мировые войны или всплески каких-то невероятных культурных интенций, проникновение с Востока на Запад каких-то новых идей... А бывают времена, когда роль посредника падает.
ИЧ. Так вы считаете, что этот изоляционизм России связан с тем, что потребность в ней на Западе отпала? Потрясающе. Как вы все разложили по полочкам. Даже кажется, что слишком, в истории часто нет никакой логики. А вы к тому же подходите к истории с логикой Базарова.
ЮХ. Люблю роман «Отцы и дети». Он не понят и не прочитан до сих пор.
ИЧ. Юра, тут мы с вами сойдемся. Занимаюсь Тургеневым, в Москве была на тургеневской конференции, а «Отцы и дети» - мой любимый роман.
ЮХ. У Тургенева есть несколько величайших совершенно произведений. Для меня самые великие его произведения – это как раз «Отцы и дети» и «Записки охотника».
ИЧ. В школьные годы я не любила «Записки охотника», да мы и читали только самые идеологизированные рассказы, пропускали такие, как «Чертопханов и Недопюскин», «Конец Чертопханова», «Живые мощи», «Певцы»... А это целые «маленькие романы».
ЮХ. Человек, который хотел бы понять Россию, искренне и навсегда, должен просто прочесть рассказ «Певцы».
ИЧ. Как точно вы сказали, Юра. Этот замечательный рассказ как-то мало осмыслен.
ЮХ. Он мало осмыслен, потому что его боятся. Куда приятней говорить об описании природы, куда приятней «Хорь и Калиныч».
ИЧ. Юрочка, с этого рассказа «Записки охотника» начались, не будем бросать камень. А теперь давайте сделаем резкий кульбит. Вы ведь врач, Юра?
ЮХ. Врач. И психотерапевт по второй специальности.
ИЧ. Вот и поговорим о медицине. У меня дочь учится сейчас на втором курсе медицинской резидентуры в Бостоне. И я вижу – сквозь ее опыт - как сильна медицина в Америке, какая борьба идет за каждую человеческую жизнь. Больница, где дочь работает, расположена на границе двух районов, один из которых неблагополучный. Оттуда привозят тяжелых пациентов – наркоманов, алкоголиков, людей с огнестрельными ранениями... и врачи лечат их, сражаются за их жизни, используя самые новейшие препараты, технику... Носятся с ними как с писаной торбой, не удивительно ли?
ЮХ. Для меня нет, нас так учили.
ИЧ. Учить учили, главное, что осталось от этого учения, не растратился ли запал, не пропала ли охота помочь, сделать все возможное. Как в театре – есть пьесы «заигранные», в них когда-то было что-то вложено, но со временем все это ушло. Мы знаем таких растративших себя врачей по рассказам Чехова...
ЮХ. У меня много друзей работает в Америке. Они приложили массу усилий для этого – выучили язык, сдали сложнейшие экзамены, получили лицензии. И я могу сказать одно: утеря американским врачом своей профессиональной пригодности и моральной мотивированности влечет за собой немедленное увольнение.
ИЧ. Не знаю, всегда ли. Но несколько случаев мне известны.
ЮХ. В хорошем смысле слова американская медицина беспощадна: или ты работаешь на все сто процентов – или ты не работаешь вообще. В России, к сожалению, все совсем наоборот. Я думаю, что такие слова, как «профессиональный долг» и «высокая моральная мотивированность» у современных студентов ничего не вызовут, кроме смеха.
ИЧ. И это при том, что среди эмигрантов часто есть такое суеверие: лечиться-де нужно у русских врачей, они душевнее, менее автоматизированы...
ЮХ. Это старый фокус. Русский больной расценивает любого врача - проктолога, уролога, гинеколога – как собеседника. Русскому нужно, прежде всего, чтобы с ним потрепались, чтобы его выслушали, покивали, поплакали вместе с ним над его предстательной железой. Это пустая потеря времени.
ИЧ. Американцы так и считают.
ЮХ. Совершенно верно. В Америке есть психотерапевты. Они вас выслушают, они поведут вас по дороге психотерапии. Но уролог не будет слушать о том, где учится ваша дочь, сколько лет вашему мужу и как часто болеет ваша собака. Он не будет с вами беседовать о вашей жизни.
ИЧ. А мне этого не хватает, Юрочка! У меня, наверное, не американская, а русская ментальность, мне во враче нужен «учитель» и «советчик». Помните Мандельштама: «Учителя, советчика, врача!»?
ЮХ. Это три разные вещи. Но в России так принято. Такая универсальность сплошь и рядом граничит с потерей профессионализма. Человек не может быть одновременно прекрасным учителем, прекрасным собеседником и прекрасным врачом.
ИЧ. Знаете, Юра, что-то мне говорит, что в вас эти три «угодья» прекрасно сочетаются.
ЮХ. Может быть, так как я старый советский врач. У меня действительно больные плачутся на плече. Но я роскошно живу – у меня нет потока. Стволовая медицина, которой я сейчас занимаюсь, в России крайне дорогостоящая.
ИЧ. Вот вы сейчас нам об этом и расскажете. Такой вопрос: вы действительно занимаетесь наукой? Спрашиваю, потому что не верю в существование эффективных «Сколково» на совершенно пустом месте. А Россия, судя по тому, как шустро чиновники расправились с Академией наук, как много фальшивок разоблачил «Диссернет», с наукой серьезно разошлась...
ЮХ. Тут некая странность. Дело в том, что в Америке, в Западной Европе, в Израиле медицина является страховой. Это очень жесткий социально-финансовый комплекс со своими правилами и законами. Как мне кажется, этот комплекс в основном находится в теплых дружеских объятиях фармакологических концернов.
ИЧ. Вам правильно кажется.
ЮХ. Такая линия поведения диктует определенное устройство медицины. В странах Запада фармацевты развивают только те отрасли, которые гарантируют быстрое извлечение гарантированной прибыли.
ИЧ. Скорей всего, так и есть. В Штатах прекрасно развивается наука, связанная с производством новых лекарств и вакцин.
ЮБ. Что случилось со стволовыми клетками? Фармацевты Европы и Америки не видят пока, каким образом стволовая клетка может принять фармакологическую форму. Поскольку они этого не видят, исследования стволовых клеток ведутся исключительно на лабораторном уровне, и в практическую медицину стволовые клетки не попадают. В России есть островки финансированного энтузиазма, вокруг которых «кучкуются» отдельные особи, не утратившие окончательно свой профессиональный уровень и моральные качества. С другой стороны, в России в сущности медицины как единой системы сегодня нет. На нас, следовательно, некому давить. Мы входим в огромное медицинское объединение, которое только в Москве объединяет более 18 клиник («Ниармедик»). Командует объединением Владимир Георгиевич Нестеренко, человек высочайшего профессионализма, интеллигент с большой буквы.
ИЧ. Вам повезло.
ЮХ. Повезло невероятно. Человек, который работал в лаборатории Александра Яковлевича Фриденштейна, выделившего впервые в мире стволовые клетки из костного мозга.
ИЧ. То есть, вы находитесь в самой колыбели освоения стволовых клеток.
ЮХ. Мы, во-первых, существуем, во-вторых, финансируемся.
ИЧ. Потому что Нестеренко академик?
ЮХ. О да, он крайне уважаемый человек, один из немногих оставшихся в России апологетов истинного, высокого и чистого медицинского и биологического взгляда на проблему.
ИЧ. Он очень пожилой?
ЮХ. Ну что вы! Ему слегка за 60. И вот этот человек способствует тому, что мы живы и развиваемся. Как ни странно прозвучит то, что я скажу, но мы в чем-то обогнали страны Запада. Мы вводим нашим пациентам стволовые клетки внутривенно-капельно и при необходимости производим обкалывание стволовыми клетками проблемных участков тела.
ИЧ. Не будет ли это тем чудом, о котором я говорила?
ЮХ. Это не чудо. Когда мы говорили о России, я назвал ее «посредником». Посредник есть монолитный орган. Какие-то части в нем работают лучше, какие-то хуже, это сложная система.
Саморегулирующаяся система отличается тем, что в ней участки не работающие соседствуют с работающими за двоих.
ИЧ. Это значит, что процесса разложения еще нету?
ЮХ. Он есть. Просто он не одновременно затрагивает все тело.
ИЧ. Неужели во время разложения есть и какие-то цветущие участки?
ЮХ. Как раз они должны быть. Очаговый некроз отличается тем, что недалеко от разлагающихся участков парадоксально существуют те, которые берут на себя функции отмирающих участков.
ИЧ. Вы, Юра, опять в своем роде объяснили – то ли физиологический процесс, то ли процесс социальный.
ЮХ. Но так и есть. В гибнущей стране никто не отменял наличия какого-то количества людей, которые делают работу за миллионы ничего не делающих.
ИЧ. Теперь я задаю вам глобальный вопрос. Могут эти люди, мыслящие так неординарно и занятые таким важным делом, - могут они вытянуть всю страну?
ЮХ. Нет, это не их вина, но они ничего сделать не могут. Ушла миссия. Когда гибнет государство, сначала гибнет его язык. Потом – армия, финансовая система, сельское хозяйство, промышленность.
ИЧ. О гибели языка – вам Марина сказала?
ЮХ. Я это сам вижу. Я иду от дома до метро, когда еду на работу, по наземному переходу семь минут, навстречу идет поток студентов...
ИЧ. О, понятно, что и как они говорят...
Юра, мой последний вопрос. Если не захотите отвечать - не отвечайте. В этой ситуации - что делать человеку из России?
ЮХ. Прекрасный вопрос. Пусть человек из России поступает сообразно своей собственной судьбе. Не смотреть по сторонам. Не брать ни с кого пример. Не впадать в истерику массового движения. Потому что человек должен ни на один миг не выпадать из усилия поиска смысла.
ИЧ. А лично вы, что для себя решили?
ЮХ. У меня есть сложность. Всю жизнь работая врачом, я на самом деле поэт. Я всю свою жизнь пишу стихи. И служение поэзии для меня нисколько не менее главная вещь, чем моя работа врача. Если я куда-нибудь уеду, врачом я там работать не смогу, но сердце русского поэта с собой увезу.
ИЧ. Вы где-то печатались?
ЮХ. Никогда.
ИЧ. Прекрасно. Присылайте, Юра, свои стихи. ЧАЙКА устроит вам дебют.
Стихи Юрия Хейфеца
Всё началось с того, что свет потух -
И как-то вдруг не стало смысла в прятках,
И клюнул в темя жареный петух
Страну, что пребывала в непонятках,
И бог войны расчислил, что пора
Природу взять в свои стальные руки –
И заглушило громкое «ура!»
И стоны боли, и напевы муки,
И с облегченьем ясности сплошной
Все проливали кровь на поле брани
Во имя цели жалкой и смешной
Под ветра вой в водопроводном кране,
Под кровельный пустопорожний гром
Разрухи ржавой на руинах пыльных,
Под бодрой пропаганды горький бром,
Под немоту расстрелянных и ссыльных,
Под тяжкий гнёт привычного греха
Да под глухой бубнёж худой утробы –
И гарью всё несло от петуха,
Не снятого с огня вранья и злобы.
13.04.14.
Без сна
Страна феодализма вечного,
Страна, что в пустоте повисла,
Страна такого ветра встречного,
Что нет в попутном ветре смысла,
Подобье штопаного паруса
И шахты, выход позабывшей,
И недостроенного яруса
Над крышею, насквозь прогнившей,
Отчизна равнодушья чёрного
И шума, что белее снега,
И зла, настолько же бесспорного,
Как, скажем, альфа и омега,
Империя всего, что продано,
Разбито на куски и части,
Забыто, пропито, обглодано,
Разъято на четыре масти,
Отечество беды невиданной,
Неслыханного разгильдяйства,
Подачки, человеку выданной
Под видом личного хозяйства,
Раздора злого повсеместного,
Кровищи, что сестра водице,
Вранья, на удивленье честного,
Ружья, привязанного к птице,
Избы, пожара ожидающей,
Зимы, что в пот вгоняет сходу,
Собаки, на погоду лающей,
Но на воров – ни разу сроду –
О, ты, страдалица поганая,
Души калёная заноза,
Шалава, истово желанная,
Благословенная угроза,
Досада сладкая протезная,
Судьбу терзающая сочно,
Тоска дорожная железная
(Тут Блоку нету равных точно) –
Куда прогнать тебя, проклятая?
Как от тебя сбежать, короче?
Зачем нужна ты, точка пятая,
Квадрату, что чернее ночи?
Казалось, дело строго взвешено,
Но снова эти «или-или»…
И всё ворочаешься бешено
Без сна в постели, как в могиле.
07.11.14.
Да, на улице похолодало,
Мрут созвездия по одному,
Никому не покажется мало –
Никому, никому, никому,
Не уйдут от морозного пара,
Как ведётся, ни выдох, ни вдох
И у стойки вселенского бара
Бог заплачет, как пьяненький лох,
И душа, тяжело леденея,
Превратится в густую струю
Желтоватого вязкого клея,
Растерявшего силу свою,
И уже распадаясь на части,
Я взгляну, обернувшись назад,
На пигмея, лишённого власти
Мастерами подстав и засад,
На страну, что казалась моею,
На людей, что когда-то любил,
На кресты, что увязли по шею
В неохватных объятьях могил,
На родные померкшие окна
На высоком моём этаже,
На последнего света волокна,
На себя, неживого уже…
25.11.14.
Плевок
Без объявления войны,
Так, буднично, обыкновенно,
Не нарушая тишины,
Всю дозу собственной вины
Ввели нам струйно внутривенно:
На дома нашего крыльцо
Взошли неспешною походкой -
Мы дверь открыли – и в лицо
Нам плюнули, схаркнув мясцо,
Изрядно сдобренное водкой…
Сглотнуть плевок? Поднять скандал?
По наглой харе шваркнуть сходу?
Какой бы путь ты ни избрал,
Ты, безусловно, проиграл:
Ты мерзок своему народу,
Ты не холоп, не вор, не пьянь,
Не полуграмотный бездельник,
Не любишь матерную брань…
Ты в зеркало, приятель, глянь –
Кто ты такой? Кто твой подельник?
Где дом твой, где хозяин твой,
Кому ты служишь беззаветно?
Привыкший думать головой,
Ты сердцем веришь, что живой,
Хоть дохлый дурень, что заметно,
И то, что ты в лицо плевок
Спроворил сам себе в итоге,
Закономерно так, дружок,
Что ты, плакатно одинок,
Немедля должен делать ноги:
Вали отсюда! Этот край
Таким, как ты – тюрьма и зона,
А для тебя раскинут рай
Там, где вороний грубый грай
Звучит, как здесь – напев Кобзона,
И не ищи виновных в том,
Что ты не ко двору пришёлся
В стране, что просит быть скотом,
А не листать Толстого том,
Что вдруг на чердаке нашёлся,
Где разбирал ты, чуть дыша,
Архив расстрелянного предка…
Что ты сказал? Болит душа?!
Да ты не понял ни шиша!
Ну, жди плевка из «калаша»:
Сердито, дёшево, и метко.
06.11.14.
Добавить комментарий