Постоянный автор и друг ЧАЙКИ Юлия Добровольская недавно получила почетную пенсию Сhiara fama (По совокупности заслуг) от Итальянского правительства. Наш журнал поздравляет Юлию Абрамовну с этим событием!
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку
Сколько зим, - говорю, - сколько лет!
Таня
В конце 90-ых у меня оставался только один университет – Католический – и, под занавес, Государственный, оба в Милане. В последнем в моей жизни классе сидело сорок студентов. Мне было тогда 89 лет.
С последним уроком жизнь оборвалась, навалилась старость.
Душа моя, уж никуда не годна я
Под старость жизнь такая гадость...
Впрочем, нет, был ещё всплеск. Под дружеским нажимом я накатала «Post scriptum. Вместо мемуаров». Эйфория от её успеха продержала меня на плаву ещё какое-то время. Недолго. Спохватившись, что тупею, как-то цепенею, я завела привычку проверять себя на сообразительность: пописывать. Лев Разгон был прав, после девяноста всякий пишущий оскудевает. Однако американская «Чайка» эти мои вымученные писульки, по старой памяти, публиковала и – вот сюрприз! – на них взволнованно откликнулись люди, причастные к описываемым лицам и событиям: Анна из Москвы и Сергей из Омска, оба инженеры – дети Мирона Тетельбаума, лишь из Чайкиных публикаций узнавшие (и потом из самого «Постскриптума») трагическую историю своего отца. В Вашингтоне объявилась неведомая мне дотоле двоюродная сестра Алина – преподаватель испанского языка в тамошнем университете. Звонили, писали бывшие ученики – дипломаты на пенсии.
Тем временем мне перевалило за 95. Чувствую, стала сдавать, нужна помощь – постоянная, а не три раза в неделю по три часа, как при незабвенной Виттории. Виттория Конте, пожилая плотненькая калабрийка с умными чёрными глазками на добром лице, не от хорошей жизни пошла в домработницы. Муж – шофёр, рыжий красавец и бабник, padre padrone, то бишь самодур, бросил её с четырьмя детьми и уехал с любовницей-болгаркой в Болгарию. «Я у вас отдыхаю душой», – приговаривала бедняга Виттория.
Забредший как-то ко мне мой итальянский «муж» Уго Джуссани, проведя у меня полдня, смекнул что к чему, добрая душа, начал посылать мне на подмогу свою перуанку, которой он платит ежемесячно зарплату за то, что она ухаживает за его немощными, неимущими миланскими родственниками. (Уго со своим Иоахимом живёт в Ницце). Перуанка удивлялась, как я в свои годы справляюсь сама. «Теперь у всех стариков есть badante», – авторитетно заявляла она.
Сноска. Раньше о престарелых родителях заботились в семьях, но когда женщины пошли работать, возникла потребность в посторонней помощи, и в Европу из бедных стран за тысячу евро в месяц – ухаживать за стариками (по-итальянски badare ai vecchi, отсюда неологизм badante - помощница) устремились женщины, надолго покидающие детей, мужей и собственных стариков. Другой вопрос, скольким нашим старикам эта помощь по карману.
Одна мысль о круглосуточном присутствии в доме чужого человека наводила на меня тоску и панику; ведь мой текущий счёт в два счёта иссякнет, а что потом? Отягощать друзей, повиснуть на них ещё и материально? Как получилось, – в который раз убивалась я, – что работая за двоих и за троих я не обеспечила себе на старость? Растяпа какая...
В конце концов я сдалась: «Ребята, ищите мне badante!» – кликнула я клич своим. Первыми откликнулись Букаловы, – предложили вызвать с Украины Таню, до конца ухаживавшую за Алёшиной мамой – Женей. “Это как раз то, что тебе нужно”, – уверял он меня. Увы, он ошибался. Одно дело было присматривать за матерью директора ИТАР-ТАСС’а на вилле с парком и бассейном, другое – ютиться со старухой в тесной двухкомнатной квартире.
Как бы там ни было, я приготовилась уступить свою кровать в маленькой комнате и стелить себе постель на диване в «большой», а также разлучиться с письменным столом.
В дом вошла стройная, подтянутая, бедно, но тщательно одетая женщина средних лет. Замысловатая причёска обрамляла её усталое лицо с азиатскими глазами-щёлками. С печальной историей за плечами: муж бросил её с тремя детьми, тремя маленькими девочками; ушёл к другой, с четырьмя мальчиками, и сгинул.
Таня – из Чернобыля. Пережила катастрофу, эвакуацию. Как она в этом гиблом месте, одна, на нищенскую зарплату вырастила детей и дала им образование, уму непостижимо. Выручила только «гуманитарная» помощь: три добросердечные итальянские семьи каждое лето брали к себе её девочек на летние каникулы, пока те не выросли. Все три смышлёные, они заговорили по-итальянски – верный кусок хлеба в наши дни.
Жёсткий, властный характер Тани, таким образом, объясним. Раздражительная, крикливая, она регулярно доводила моё верхнее давление до двухсот. Готовить не умела; в течение всего года, что она у меня жила, на первое был невкусный суп-пюре, на второе – безвкусные котлеты, и так изо дня в день. Но это бы полбеды, я не привередлива. Плохо было то, что в доме поселился враг. Вот несколько зарисовок с натуры.
“Я нанималась ухаживать за вами, а не за вашими гостями”, – качала права Таня. Вычитав в газете грустную историю одной русской семьи, я поинтересовалась её мнением. Очень советская, с гебешным душком, Таня поставила меня на место: “Я нанималась обслуживать очень пожилую женщину, а не участвовать в дискуссиях”.
“Ради Бога, – умоляла я, – выбрось эту свою косметику, она провоняла весь дом! Я сегодня же куплю тебе другую, без запаха”. “Мне здесь всё запрещается, – взвилась она, – живу, как в сталинском лагере!”
“Почему вы мне сделали такой дорогой подарок?” – с кривой улыбкой спросила она, получив от меня на день рождения маникюрный несессер; я видела, как долго и тщательно она ухаживает за собой, думала сделать ей приятное и, чем чёрт не шутит, дождаться благодарности. Но слова спасибо она не знала.
Итальянский язык ей не давался, да она особенно и не старалась: ни спросить, ни ответить, безъязыкая. И я получила отставку с такой формулировкой: “Вы плохой преподаватель, только и знаете, что делать замечания. Вы оскорбляете моё человеческое достоинство! Я больше заниматься с вами не буду!” И не стала.
Помимо всего прочего Таня оказалась хамелеоном при посторонних, особенно по воскресеньям в гостях у Клаудии и Флиппо становилась ну просто “облаком в джинсах”. Улыбчивая (да, да!) она нисколько не походила на злобную хамку, какой была на самом деле и какой я откровенно описывала её своим. Но моя бывшая ученица, а ныне подруга, Клаудия Дзонгетти мне не верила, до сих пор не понимаю, почему. Неизбежные, когда живёшь впритык, конфликты она приписывала моей “неуживчивости”. “Надо терпеть, – уговаривала она, – другая будет хуже”. Франко, который знал и видел, был согласен с Клаудией, что другая будет хуже, и острил: “Però che culetto alto che ha!” (Какая прекрасная у неё крутая жопка, или приличнее говоря, какие у неё красивые крутые бёдра!)
Особенно мне досталось летом, на даче. Целых два месяца с ней наедине. Уютный домик над Lago Maggiore в садике с pergolato – виноградной «прогулочной дорожкой», с милыми хозяевами вспоминается как кошмарный сон. Дело дошло до того, что за невозможностью до Тани достучаться, я стала писать ей письма-ультиматумы: «Если дорожишь местом, прекрати на меня орать». Как с гуся вода: «Просто у меня такой звонкий молодой голос».
По возвращении домой, в Милан, когда в нос шибануло вонью от протухших продуктов, – она забыла их вынуть перед отъездом, – визг: «Это вы виноваты!»
Развязка наступила сама собой: Тане надо было ехать на свадьбу дочери и она привела мне замену – свою землячку Люду. Хохлушка-хохотушка Люда, долго мыкавшаяся в поисках места, узнав, что я беру её с закрытыми глазами, насовсем, аж заплакала от счастья.
Через месяц Таня костила её: «Предательница!» и просилась обратно. Сейчас, полгода спустя, выяснилось, что она переменила за это время пять мест.
Люда
Люда выглядит намного моложе своих сорока восьми лет. Складная (хотя без талии – она любит пиво), кукольное личико, шустрые глазки из-под густой белой («жемчужного цвета») чёлки, пышный бюст, которым она законно гордится и козыряет. Заливисто смеясь, по своему обыкновению, она рассказывает, как в магазине жена одёргивала мужа, засмотревшегося на её декольте.
Люда франтиха с неутолимой жаждой всё новых кофточек, маечек, платьиц, халатиков, туфелек-сандалий в восточном вкусе. Франко удивляется: «Калейдоскоп! Сколько у неё этого всего?». Одевается Люда по моде западных «-надцатилетних», видимо, почерпнутых из журналов мод ещё у себя на Украине: если платье, то выше колен, но всё больше лосины всех цветов, включая белый, скорее противопоказанный её упитанным ляжкам.
Магазины, распродажи, базары – её страсть. Это естественная реакция на годы лишений. Вспомним, так же реагировали на западное изобилие советские женщины, измученные дефицитом. Сейчас в российских и украинских магазинах есть всё, но большинству не на что покупать.
Люда хорошо готовит. Её коронный номер – на первое борщ, на второе голубцы. Настряпав на маланьину свадьбу, она даёт гостям с собой ещё сухим пайком.
Несмотря на хохлацкое упрямство и какую-то не по годам инфантильность, характер у неё неплохой. Она добра, приветлива, гостеприимна, а главное, излучает радость жизни, joi di vivre. Дитя природы, она ни на кого не глядя делает то, что ей хочется. Например, в гостях, после сытного обеда, кладёт себе на вытертую корочкой тарелку ломоть хлеба, поливает маслом, солит и уплетает.
В Италии ей не хватает смачной украинской еды. “Макаронами я не наедаюсь”, – жалуется она и просит дочь прислать ей сала, колбасы, круп, сгущённого молока, благо фургон Украина-Милан курсирует бесперебойно. “У нас продукты вкуснее… И почему здесь нет маленьких огурчиков, так хочется маринованных…”. Физиологиня, как говорил своей будущей жене Нине будущий нобелевский лауреат Витя Гинзбург.
Люда свободно говорит по-русски. Словечки вроде «А чо?» («Почему») или «ставить» вместо «класть» («Куда поставить эту подушку?») – забавные исключения. Она широко пользуется ласкательно-уменьшительными: «Надо купить молочка», «У нас кончились яблочки». Мои уроки итальянского дают плоды, но сама заниматься она ленится. Камень преткновения – глагол-связка. Никак не могу ей втемяшить, что «Мой брат врач» нельзя перевести «Mio fratello medico» вместо «è medico».
Оказалось, что она лучше запоминает слова, если они в рифму, и я стала сочинять ей стишки:
Franco è il nostro miglior amico,
È un gran massaggiatore e fico.
È buono come il pane
Il nostro amico franco Pagliano.
(или с дидактическим уклоном):
Mi chiamo Ljuda, sono badante,
Di donna Julia aiutante.
Andiamo d’accordo se non metto
Troppo fuori le mie tette.
Выучивает она их охотно и любит с ними «выступать» перед гостями.
Люда кончила институт в Каменец Подольске, на первом курсе вышла замуж, родила, подбросила ребёнка матери в село, развелась. Работы по специальности, учительницей украинского языка, не было, пошла торговать на базаре – рыбой, овощами, фруктами, в жару и в стужу: тяжёлый хлеб. Второй муж, Саша, Александр Петрович, много старше неё. Он директор Центра для неполноценных детей. Когда он ежедневно, в восемь часов вечера, звонит, то перед тем, как передать трубку Люде, мы с ним общаемся. Умный, положительный человек. Как это он отпустил свою вертихвостку одну в Италию, непонятно. «Мне всё там опротивело, надоело бедствовать, хочется помочь дочери и внучке», – отвечает Люда на вопрос, почему подалась в хожалки.
Люда и её коллеги зачитываются «Постскриптумом», видимо, всколыхнувшим созвучные волны эмоций. Теперь Юлия Добровольская – самая популярная писательница у этой категории населения Италии. Люде захотелось иметь свой экземпляр книги («чтобы всегда была в семье»), но её не достать, уже пробовали, распродана. Я проявила несвойственную мне расторопность и выудила в Генуе два экземпляра в подарок Люде и её односельчанке и подруге Тоне.
«Постскриптум» пришёлся по вкусу и Саше, он разразился комплиментарной телефонной рецензией. Проявляя повышенный интерес к моей особе (неудивительно, я работодательница его жены), он прочитал также «Улицу Горького 8, квартира 106» Марчелло Вентури – разыскал киевский литературный журнал «Всесвит», где напечатан перевод на украинский.
Люда охотно выполняет «интеллектуальные» поручения: порыться в словаре, найти запропастившуюся книгу. Она печётся о моём престиже: чуть что демонстрирует последнюю публикацию. Вот и сюда, в Тонеццу, она захватила свежий журнал академии Урбенсе города Овада, где Джорджо Фассино напечатал статью на восьми страницах «От окопов Испании до Лубянки».
В горах ей нравится. «Ой, хоть бы скорее прошла ночь и настало бы утро, чтобы идти в лес за грибами!» – как-то по детски размахивая руками, мечтает вслух Люда, как будто ей восемь лет, как её внучке.
Тонецца, июнь 2014
Добавить комментарий