Я люблю Вас, Аркадий!

Из цикла «Эмигрантские картинки»

Я жуть как не люблю стричься. В этом я похож на библейского Самсона. Но тому было что терять и кроме волос. А мне и стричь-то почти нечего. Однако и лысина обрастает вокруг космами. И жена начинает донимать меня со стрижкой. Способов воздействия у нее множество. Включая и тот, которым воспользовалась Далила, или как говорят здесь, Дэлайла, то есть выстригает мне клок, пока я сплю. Но на меня и это не оказывает желаемого действия. Уломать меня постричься очень трудно. Я так упираюсь, как если бы меня заставляли... не знаю... постричься в монахи.

Но как ни крути, приходит час, когда я не в силах отбиться от ее напора и иду к парикмахеру. Такой день был вчера - День Стрижки.

Жена сама набрала телефонный номер известного ей Аркадия, который стрижет у себя на дому, берет дешево и говорит по-русски. Она впервые собиралась воспользоваться его услугами. Дождавшись гудка, она всучила мне телефонную трубку.

- Алё? - сказали в трубке.

- Вы - Аркадий? - выдавил я из себя.

- Ну, что из этого? - ответил хриплый голос.

- Моя жена хочет, чтобы вы меня постригли, - произнес я и тут же получил в бок тычок от нее, чтоб не дурачился.

Аркадий замолчал, соображая, что за женатый недоросль такой? Или, может, калека?

- Что вы хотите? Чтобы приехать к вам? Так я не могу.

Видимо, он все же решил, что я больной и неходячий.

- Да нет. Я сам к вам приеду.

Он дал мне адрес, и я подался к нему, как на заклание. Если я и стригусь, то у русских “подпольных” парикмахеров. Берут они дешевле, и есть среди них неплохие мастера.

Аркадий ждал меня у дома, как и было условлено. Пузатый, неопрятный старик, с одышкой. Видимо, только что от стола, поскольку то и дело старательно обводил языком зубы и десны.

- Кто вам сказал, что я стригу? - поинтересовался он.

- Молва идет, - отвечал я, чтобы польстить ему.

Но он, наоборот, тревожно взглянул на меня:

- А кто вам дал мой телефон?

Я назвал имя его постоянного клиента, и он немного успокоился, продолжив очистительную работу языком во рту. Он боялся налоговой инспекции, прирабатывая сверх получаемой государственной помощи.

Дом был гостиничного типа. В России их когда-то называли доходными домами, а здесь апартмент-билдингами. Мы прошли по длинному коридору по обе стороны, которого тянулись двери. Одну из дверей он толкнул и сделал приглашающий жест вовнутрь.

В гостиной за столом сидели две пожилые дамы и о чем-то громко спорили, перебивая одна другую. Их голоса я слышал еще за дверью. Я поздоровался, но не получил ответа: мало ли тут нашего нестриженного брата ходит. Аркадий, не останавливаясь, провел меня в спальню, Проходя мимо дам, я успел услышать обрывок их спора.

- Он мне сам говорил, что они из Куйбышева, - уверяла одна дама.

- Не из какого не из Куйбышева! Они из Самары! Зачем ему врать, если они приехали из Самары? – возмущалась другая.

В спальне без лишних слов Аркадий усадил меня на стул, что стоял перед шкафом с наружным зеркалом на створке, накинул на меня пластиковую пленку в виде пончо и, прильнув ко мне животом, пустился стричь. Не спросил, какой фасон я предпочитаю. Фасон - не фасон, но хотя бы много или мало снимать, высоко или низко затылок - что-нибудь такое в парикмахерском духе. Нет, он посадил меня и с ходу принялся за дело, как если бы я был новобранец и пришел в военкомат для отправки. Меня это несколько смутило, но я не придал тому особого значения - не графья!

Когда он отхватал уже полголовы, я вспомнил, что мне надо было кое о чем его предупредить перед стрижкой.

- Постойте, Аркадий! – говорю.

Остановился он не сразу, но все же придержал руку.

- Я забыл поставить вас в известность, - говорю ему смущенно, - что у меня сложный затылок.

Я здесь воспользовался фразой прежних парикмахеров, имевших дело с моим затылком. Они всегда так говорили: у вас сложный затылок. У меня на затылке от сытой американской жизни залегла какая-то носорожья складка. Мне желательно, чтобы она оставалась скрытой от глаз, то есть прикрыта волосенками. Не всем парикмахерам это удавалось. Вот я и сказал.

- Что вы переживаете? Все будет о’кей, - успокоил он меня, снова пустившись водить жужжащей свой машинкой, по-прежнему вольно, даже с размахом, как при косьбе.

- Звонит мне один сегодня, - продолжал он, - и спрашивает: вы настоящий парикмахер или любитель? Когда меня так спрашивают, я сразу кладу трубку. Зачем мне эти вопросы?

Скошенные клочья волос он сдувал на пол. Он конечно был профессионал! Взять хотя бы этот его профессиональный прием. Хотя и не очень церемонный, я вам скажу. Тем более, что всякий раз при этом он обдавал меня луковым запахом - видимо ел винегрет или что-такое. Положив руку мне на макушку, он поворачивал мою голову куда ему было удобно, точно она была отдельным предметом, который нужно ему обработать. Он, конечно же, был профессионалом, старина Аркадий. У него на этом деле была набита рука. Имя даже парикмахерское - Аркадий. Правда, я все больше укреплялся в мысли, что стриг он призывников-рекрутов. Возможно, даже заключенных.

- Настоящий ли я парикмахер! Я всю жизнь работал парикмахером. Вы сами откуда будете?

Я сказал, что киевлянин, напряженно следя за его ударной работой.

- Так вы, наверно, бывали в Корсунь-Шеченковском? Я в Корсуни работал на вокзале.

Ого! Корсунь-Шевченковский. Известное место! Корсунь-Шеченковский! Это вам не что-нибудь!

Возможно, темп его работы был связан с торопливостью вокзальной жизни, продолжал соображать я своим полуостриженным котелком. Пассажиру надо успеть постричься до отхода поезда. Ему некогда капризничать и предъявлять претензии - поправьте тут, уберите здесь. Кое-как обкорнанного, опрыснутого цветочным одеколоном, его уносили поезда в Белую Церкву, в Черкассы, в Киев. А то и в саму Москву. Корсунь-Шевченковский! Это вам не хухры-мухры! Тут, между прочим, наши войска дали жару немцам, сделали им второй Сталинград. Мне вдруг представилось, что молодой Аркадий стриг солдат перед боем, вот так же торопливо и на один манер, и затем многие из них сложили на поле брани кое-как остриженные свои головушки, и некому было обращаться с претензиями на торопливую стрижку - потерявши голову, по волосам не плачут.

Голоса в гостиной усилились. Похоже, там затеялся скандал. Что-то там упало со стуком. Причем в женские крики вмешался откуда-то взявшийся мощный мужской голос:

- Из какого Куйбышева?! Из хуйбышева! Из Самары они, - расслышал я сквозь закрытую дверь.

Я коротко хохотнул, удивившись вздорности и пылу спорщиков. Куйбышев или Самара? Не в лоб, так по лбу. Аркадий по своему расценил мой хохоток. Бросив стрижку, он приоткрыл дверь и строго произнес:

- Сколько я просил... У меня клиент!

Он прикрыл дверь и вернулся к моей голове.

- Сосед пришел, - сказал он, снова приваливаясь ко мне животом. - Вы тоже в апартментах живете?

- Нет, - сказал я. - Слава Богу, уже нет.

- Почему - слава Богу?

- Шума не переношу. Люблю от людей подальше.

- А я не могу без людей, - сказал он. - Я люблю между людьми.

- Ничего странного: как вам без клиентуры?

- Причем тут клиентура? - опять встревожился он. - Думаете, у меня много клиентуры! Стригу немножко. Просто так, для себя. Я не гонюсь за клиентурой. Слава Богу, мне и так всего хватает.

- Если не нуждаетесь в клиентуре, значит вам безразлично, приду ли я к вам в следующий раз? Значит, можно не стараться?

Старина Аркадий даже бросил возиться с моим затылком, настолько поразила его внезапная моя логика. Даже животом от меня отлег. Я видел в зеркале, как он моргает, соображая, что перегнул малость со своей осторожностью.

- Я просто хотел сказать, что люблю быть между людьми.

- Людей надо любить, - добавил он мне как бы в назидание ввиду моей мизантропии, и снова занялся затылком.

Что-то подозрительно долго он с ним возился, - видать, все-таки не совладал со складкой. Он тяжело дышал мне в ухо. Еще сильнее пахло луком. Мне трудно было его любить.

Наконец, он оставил в покое затылок, сдул с головы, а также из-за ворота остатки срезанных волос и скинул пленку с моей груди.

- Ну как? - спросил он, любуясь вместе со мной в зеркале на свою работу и поглаживая мою голову. Так поглаживает столяр только что обструганную балясину. Или конюх - треплет шею любимой лошади. С грубоватой лаской.

- Покажите мне затылок, - попросил я, туда-сюда поворачивая голову.

Он с неохотой поднес зеркало к моему затылку. Так и есть! Складка обнажилась во всей своей неприглядности - ну, носорог носорогом! Настоящий бегемот!

- Я же вас предупреждал, Аркадий, - заныл я, понимая, что никак уже делу не помочь.

- Ничего, ничего. Очень неплохо, - сказал он, совсем по-куаферски, легкой рукой по-правляя что-то там на затылке, как бы даже взбивая то, чего уже не взобьешь.

- У вас сложный затылок, - добавил он наконец сакраментальную фразу, и я окончательно убедился что он - таки да! - профессионал. И пусть не сомневаются те, кто спрашивает об этом по телефону.

Я тяжело вздохнул и полез за бумажником. Вид у меня был безрадостный.

- Ничего страшного. До свадьбы заростет.

Ишь как ловко он пристроил прибаутку к своему делу: вместо “заживет” - “заростет”. Глагол “заживет” он, наверное, употребляет, когда изрежет клиента при бритье.

- А если свадьба завтра? - сказал я.

Старина Аркадий не ожидал, что можно придать ни к чему не обязывающей поговорке буквальный смысл. Он сделал вид, что не расслышал.

А у меня ведь завтра и в самом деле, если не свадьба, то событие не рядовое. Нам с женой предстоит ехать в Вилмингтон на концерт пианиста Владимира Фельцмана, собирающегося с оркестром исполнить рахманиновскую рапсодию на темы Паганини. Потому она меня и вытолкала стричься. Хорош я буду, сидя в партере со своим голым загривком.

Единственное, что меня утешало, так это мстительное чувство к жене, которая так любит видеть меня стриженым. Вот приеду, сорву с головы бейсбольный свой картузик и скажу злорадно: “На, смотри! Ты этого хотела, Жорж Данден!”. От этой мысли мне стало веселей.

- Вы знаете, у меня есть приятель, - сказал я. - Он тоже стрижет.

- Что же он вас не стрижет?

- Уехал в Австралию подработать. Он там стрижет овец.

Приятеля и Австралию я придумал, чтобы Аркадия хоть как-то уесть в отместку. Но мой намек он оставил без внимания. Он и не очень меня слушал теперь, получив свои пять долларов.

Когда он провожал меня по коридору, я вслух удивился обилию в нем квартир.

- А мне тут нравится. Я люблю жить между людьми.

- Людей надо любить, дорогой, - повторил он на прощанье, выпуская меня из дверей.

Повторяю, мне сложно было его любить после того, как он меня отделал.

Но теперь, когда чуть заросло на затылке, я не прочь.

Я люблю вас, Аркадий!