В сезон летних путешествий мы решили предложить читателям два материала - Вадима Массальского и Элеоноры Мандалян, - в разных жанрах рассказывающих об одном из красивейших городов Флориды и об его русском основателе.
Редакция журнала ЧАЙКА
Тяжелый «двойной орел» золотой чеканки на мгновение завис в воздухе и затем, звонко ударившись о дубовую столешницу, скатился на ребре к самому краешку стола, изящно обогнув две большие пивные кружки. Здесь он несколько раз качнулся, будто выбирая, на какую сторону лечь, и вдруг, зацепившись за шляпку гвоздя, сделал кувырок и упал на пол.
Все посетители салуна разом выдохнули. Только старина Джек, на правах хозяина заведения, невозмутимо произнес:
- Джентльмены, я могу предложить повторить пари. Но судя по потому, что ваш золотой уже третий раз скатывается со стола, я полагаю, что ему просто хочется здесь остаться.
Питер и Джон переглянулись и улыбнулись. Впервые после ссоры. Затем Питер Деменс (он же Петр Дементьев) подошел к Джону Уильямсу и протянул руку для рукопожатия.
- Джон, я хочу, чтобы ты знал, и знали все наши компаньоны: чем бы ни закончился наш спор, наша дружба от этого не пострадает.
Питер обвел глазами людей в салуне, на мгновение задержав взгляд на двух рослых сыновьях-компаньонах Уильямса, и продолжил:
– И даже если наш бизнес прогорит, я буду благодарить судьбу, что приехал во Флориду и что встретил здесь такого человека как ты.
Джон молча пожал протянутую руку, спрятав улыбку в густой бороде, а потом вдруг с размаха хлопнул товарища по плечу, да так, что тот закачался:
- Разрази меня гром, если я не скажу тоже самое о тебе, Питер.
Хозяин салуна, закряхтев, полез под стол за 20-ти долларовой монетой, но прежде распорядился всем налить по кружке пива, разумеется, за счет двух примирившихся друзей-бизнесменов. Питер и Джон подняли деревянные кружки, но не притронулись к душистому хмельному напитку, ожидая вердикта: орел или решка. На кону было слишком много для каждого из них. На кону была их американская мечта.
А началось все года три года назад, в 1885-м, когда русский эмигрант, фермер и владелец лесопилки Питер Деменс купил в центральной Флориде за долги акции железнодорожной компании Orange Belt Railroad 777.
До этого бывший петербургский гвардейский капитан и бывший тверской помещик Петр Алексеевич Дементьев уже успел побывать и рабочим на апельсиновой плантации в верховьях реки Сент-Джонс, и лесорубом, и даже избранным местными жителями мэром городка под Орландо – Лонгвудом, в котором насчитывалась тысяча жителей – таких же искателей приключений со всего мира, как и сам Питер Деменс.
Но все эти приключения оказались «легкой разминкой» по сравнению с железнодорожным подрядом на строительство новой трассы от Санфорда на востоке, до залива Тампа на западе полуострова. Две трети пути прошлось прокладывать через джунгли и болота, кишевшие аллигаторами и ядовитыми змеями. Прибавьте к этому полчища комаров в сезон дождей и желтую лихорадку, скосившую половину рабочих, и становится ясно - прокладка «железки» в солнечной райской Флориде была делом не более легким, чем где-нибудь в заснеженной Сибири.
И все же впереди была цель – Тампа, ворота в Мексиканский залив. Здесь судьба и свела русского капитана с американским генералом Джоном Уильямсом, уроженцем далекого северного Детройта.
Правда, Уильямс, отец которого действительно был боевым генералом, при знакомстве оказался человеком сугубо штатским, к тому же страдавшим астмой. Однако с легкой руки местных газет он «получил» сначала полковничье, а затем и генеральское звание. Дело в том, что мистер Уильямс был человеком не только богатым, но и щедрым. Не одно общественное начинание в округе не обходилось без его финансовой поддержки и без его личного участия. Он был открыт для новых идей и новых людей. К тому же у старика Уильямса в его 65 лет была железная деловая хватка и генеральское предвидение. В свое время он выгодно купил у властей штата самые перспективные земли на местном побережье и теперь ждал, с кем можно будет начать здесь большой бизнес.
Джон сразу почувствовал в русском эмигранте человека с размахом. Он согласился предоставить ему 800 акров земли для строительства железнодорожного вокзала и морского причала в местечке Пинеллас Пойнт. Но Уильямса привлекли не только энергичность и амбициозность нового компаньона. Мистер Деменс был интеллигентен и хорошо образован, чего в местной глуши также не хватало, как и хороших дорог.
Уильямс годился Деменсу в отцы, но, несмотря на такую разницу в возрасте, они подружились и часто собирались семьями, устраивая музыкальные вечера. Может быть, причина была и в том, что Петр Дементьев, 4-х летним ребенком потерявший родителей, интуитивно, по-сыновьему тянулся к старшему, не только деловитому, но и душевному Джону Уильямсу.
Джон давно жил во Флориде, знал ее, перевез сюда даже детей от первого брака, но при этом оставался фанатом своего далекого, приграничного с Канадой Детройта. Он считал его лучшим городом на свете и мог рассказывать часами об этом «Париже Запада», первым мэром которого, кстати, был его отец – герой войны с англоканадцами 1812 года. Особенно Джон скучал по летней прохладе Великих Американских озер в июле, когда во Флориде стояла стоградусная жара. В такие времена его одолевали приступы ностальгии и он мог часами рассказывать о красотах американского Севера.
Петр Дементьев всегда с интересом слушал эти рассказы, тем более, что все его познание Америки пока ограничивалось путешествием на пароходе из Европы в Нью-Йорк и на поезде - из Нью-Йорка в Джексонвилл.
Впрочем, один раз его смутило, когда Джон признался ему, что хотел бы назвать новый город Детройтом, в честь места, в котором он родился и вырос и где завещал себя похоронить. Тогда Дементьев не стал возражать своему компаньону, решив подождать удобного случая. И этот случай представился в январе 1888-го, как раз на день рождения мистера Уильямса.
Придя в гости на семейные торжества, Дементьев подарил имениннику специально заказанный в Нью-Йорке шикарный альбом фотографий русского Санкт-Петербурга. После обеда, сидя у пылающего камина, друзья принялись рассматривать иллюстрации, на которых столица Российской империи предстала во всем величии и красе. Невский проспект, Зимний дворец, Исаакиевский собор, Петропавловская крепость, Адмиралтейство не могли не вызывать восхищения.
Однако Питер заметил, что Джон то и дело морщится, читая аннотации к снимкам. Вся эта имперская помпезность в описании дворцов, мостов и монументов в честь каких-то царей, князей и прочих вельмож с длинными, труднопроизносимыми фамилиями быстро утомила его. И даже забавные пояснения Дементьева, который хорошо знал столицу по своей учебе и службе, уже не могли пробудить в Уильямсе живого интереса. Джон вежливо дослушал своего русского гида, затем, сняв очки, с легким прищуром посмотрел на собеседника.
- Питер, если там так прекрасно, то почему ты уплыл из своей «северной Венеции» в Америку?
Дементьев попробовал отшутиться:
- Джон, но ты ведь тоже укатил из своего северного Детройта за тысячи миль в такую тропическую глушь.
Уильямс рассмеялся и погладил пышную седую бороду, раскусив, к чему клонит его компаньон.
- Э, нет, дружище, тут речь о разных вещах. Я никуда не уезжал из Соединенных Штатов, потому как считаю их величайшей республикой мира, лучшей, чем все европейские монархии вместе взятые!
Петр замолчал. Он не знал, стоит ли пересказывать сейчас свою длинную историю о том, почему он, молодой капитан лейб-гвардии, которому прочили блистательную карьеру при дворе, вдруг подал в отставку, чтобы заняться хозяйством в своем имении. Стоит ли объяснять, почему после убийства императора Александра Второго 1-го марта 1881-го его, Дементьева, известного своим вольнодумством председателя губернского союза мировых судей, тоже стали подозревать в связях с народовольцами. Стоит ли оправдываться, почему он принял вдруг такое неожиданное решение взять билет на пароход в Америку.
Дементьев, наблюдая за пляской огня в камине, вдруг вспомнил холодную затяжную весну 1881-го года, когда по последнему мартовскому снежку к нему в деревню, в уже проданное за долги имение, заглянул по дороге из Петербурга в Москву старый полковой товарищ. Рассказал, что в столице, начались обыски и аресты и что эта волна, надо ожидать, докатится и до провинции. И в черный список неблагонадежных в первую очередь и попадут такие, как Дементьев не в меру либеральные деятели земства. И уж тут, как нельзя кстати, припомнят ему и многолетнюю судебную тяжбу, в которую его еще по молодости втянули нечистые на руку местные торговцы лесом.
…Петр молча подбросил пару поленьев в костер. Треск горящего дерева и шелест дождя за окном сделали паузу в разговоре двух друзей еще более долгой и выразительной. Молчание друга Джон понял по- своему. Он покровительственно похлопал товарища по плечу и сказал чуть тише:
- Я скажу тебе по дружбе, Питер, что меня воротит, когда вижу то, как, приезжая из Европы, наши новые эмигранты тащат за собой ворох европейского монархического старья.
- В каком смысле?
- Называют новые полустанки Лондонами, Берлинами, Венами… Пыжатся сделать из наспех сколоченных сараев и загонов для скота новые имперские столицы.
Дементьев скривил губы, решив, что это камешек в его огород. Ведь он уже построил восемь железнодорожных станций во Флориде. Одну из них даже назвал Одессой.
- Этих людей можно понять, - пожал плечами Дементьев. - Они уехали из городов, которые строили лучшие архитекторы мира.
Джон отмахнулся:
- Лучшие архитекторы сейчас строят Нью-Йорк, Чикаго и Сан-Франциско. А скоро они будут и здесь, Питер. Здесь! И это благодаря тебе и твоей дороге!
Дождь перестал. Раскурив сигары, компаньоны вышли на деревянную террасу, которая опоясывала весь второй этаж дома. Отсюда открывался захватывающий вид и на залив на Западе, и на джунгли на Востоке, подступавшие к самому дому. В последних отблесках заката они быстро погружались в темноту и наполнялись таинственными звуками.
Вдруг где-то совсем рядом, у самого забора, Дементьев услышал трель соловья. Он ни с кем не мог спутать его заливистого пения… как дома, на верхней Волге. А потом вдруг пение стало размереннее, спокойнее, с низкими свистами и короткими переливами. Это уже был дрозд! Наконец стало казаться, что в тех же зарослях за частоколом щебечет обыкновенный воробей.
Дементьев обернулся с немым вопросом к хозяину дома.
Джон медленно взад-вперед прохаживался по террасе и наслаждался многоголосьем.
- Это пересмешник, - пояснил он. - Будь моя воля, я бы сделал его символом всей Флориды, а может и всей Америки. Он умеет подражать любым птицам. Да и не только им.
Дементьев снова прислушался. И действительно прошла еще минута, и за забором послышалось какое-то кудахтанье, а потом скрип повозки и… лай собачонки.
- Эта птица свила гнездо у нашего дома еще осенью. И если так пойдет, то к весне заговорит по-английски, - рассмеялся Уильямс.
Он как-то оценивающе посмотрел на Деменса и вдруг уже совершенно серьезно продолжил:
- Иногда мне кажется, Питер, что пересмешник лучше, чем кто-либо объясняет феномен эмигрантов: их страсть к подражательству. Можно сказать, что каждый из них ведь тоже поет с чужого голоса, поет чужие песни. Ты не находишь?
Дементьев нахмурился. Ему не понравилось это сравнение:
- У меня всегда был свой собственный голос и в России, и в Америке. А еще у меня есть мечта построить здесь на берегах, Тампа Бэя, город, который станет всемирным центром здоровья.
Уильямс кивнул:
- Я тоже читал доклад доктора Ван Биббера и совершенно с ним согласен, что наш полуостров Пинеллас по ландшафту и климату – идеальное место для такого центра. Но даже у такого города может быть только одно имя…
Друзья посмотрели друг на друга в упор, как смотрят противники перед дуэлью, когда револьверы еще в кобурах, но от рокового выстрела отделают мгновения. Дементьев первым прервал молчание.
- Или это будет Санкт-Петербург, или тебе, Джон, придется искать нового компаньона.
- Тебе тоже.
В тот вечер они попрощались сухо и холодно и несколько недель вообще не разговаривали друг с другом.
Добавить комментарий