Продолжение. Начало см. Часть 1
Я, разумеется, не стала скрывать от женщин, ждавших меня, характер разговора. По их словам, я была «белая», еле стояла на ногах. Сейчас, конечно, кажется странным, что я вполне поверила угрозам. Одна из моих приятельниц, более близкая, струхнула. Другая (не от того ли, что чужая?) уверяла: «Да это они только пугают вас !» И вспоминала разные подобные случаи: «Вот у нас на работе вызывали одну женщину ...» Боже, я сама слыхала десятки подобных историй, да ведь это было когда-то, с кем-то, а то - сегодня, со мной...
Но у меня уже возник план действий. Я решила, что пойду к секретарю по организационным вопросам Союза писателей В.Н. Ильину. Когда-то в литературных кругах циркулировала история одной поэтессы. Как вызвали, почему-то в райисполком, требовали рассказов про знакомых молодых писателей, приставали с угрозами, с вопросами, словом вербовали. Она пришла к Ильину, и он избавил ее от этих вызовов. Правда, это было довольно давно, и с тех пор больше рассказывали про то, как Ильин мучил подписантов. Охоты идти к нему с просьбой не было, но и другого выхода я для себя не видела.
Приятельницы проводили меня до дому, посидели со мной. Ночь я почти не спала, обдумывала, что я скажу Ильину. Я - не член Союза писателей, но, по существующей традиции, к нему часто обращаются и члены семей писателей, особенно погибших на войне. Мой отец, литературный и театральный критик, ушел добровольцем в московское ополчение и погиб осенью 1941 года. Обычно у Ильина просят квартиру, или помочь в каких-то еще бытовых делах. Но искать защити от госбезопасности у комиссара госбезопасности? А если нет, то где ее искать?
Помните - «В круге первом»? Студентка Муза, которую запугивают, вынуждая дать ту самую «подписку», потом отпускают «подумать», заверив, что вызовут снова... Она, впервые в жизни, пишет фальшивое письмо своим родителям - ведь ей запретили с кем бы то ни было делиться этими делами... Ее душевное состояние показалось мне описанным удивительно правдиво: жуткую угнетенность вызывает контакт с этой силой.
Секретарше Ильина я сказала, что дело у меня очень важное и срочное, и она мгновенно провела меня в кабинет. Разговор с ним тоже был ошеломляюще кратким: Ильин все понимал с полуслова, и в одну минуту ему было ясно все.
- Вещей мне не вернули, а вместо этого вызвали для беседы, содержание которой я не имею права разглашать...
- Предложили сотрудничество?
- Да.
- Подписку дали?
- Нет. Но мне сказали, что полагается от трех до восьми лет.
- Что? За дядин подарок?
И он только махнул рукой.
Номер отделения, где все это происходило, моя фамилия - ни о чем он не переспрашивал, ничего не записывал. В кабинет вошел С.В. Михалков - и Ильин встал, сказав мне: «Я все понял, приходите ко мне в понедельник в одиннадцать».
А Владимир-то Сергеевич с девяти до одиннадцати звонить собирался. Но я ушла из дома еще задолго до десяти. Бродила по улицам, оглядывалась: следят или нет; похоже, что и нет, а все же спина чувствует слежку. На редкость противное чувство!
Ильина не было на месте ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Мне почему-то сразу показалось, что он занят моим делом, и по-видимому, я была права. Он пришел злой и резко расшвыривал свои бумаги по столу.
- Я не смог ничего для вас сделать. Они отрицают, что был такой разговор. Расскажите мне все сначала, и поподробнее.
Я рассказала все еще раз.
- Как же вы могли, взрослая, разумная женщина, не узнать их фамилий!? Что это значит - Владимир Сергеевич, Геннадия Геннадиевич... Фамилия, звание, должность, и без этого не начинать разговора.
- Но ведь дело происходило в помещении милиции. Впрочем, я и на улице не сумела разглядеть документы, когда меня остановили у магазина... Они свои книжечки из рук не выпускают, а я плохо вижу...
Тут я поняла, какую промашку допустила, не взяв телефона Владимира Сергеевича.
- Скажите, а может быть все-таки за вами что-то есть? Может, вы мне не все рассказали?
- Никакой своей вины за собой я на знаю.
Внезапно он перебил себя:
- А почему, собственно, вы отказываетесь сотрудничать?
Этого вопроса от комиссара госбезопасности я ждала. И ответила:
- Ну - как вам сказать - просто - я - не могу.
Он встал, поднялась и я.
- Ну, вот что. Позвонят вам - идите на встречу. Но – стоять насмерть! Если вас арестуют, пусть ко мне придет ваша дочь.
С этим я и ушла. Черно было у меня на душе, когда я вошла в свою пустую квартиру. Легла, думала что-то вялое, неопределенное. Не могу сказать, что реально я ждала ареста - нет, все же не верилось. Слишком крупно надо было задумать тогда провокацию не только против моего дяди лично, но и вообще сорвать всю пагуошскую конференцию. У пагуощцев был так называемый Постоянный (организационным) Комитет, и дядя был его членом с американской стороны. Надо было сказать, значит, что Юджин Рабинович - уголовный преступник; одно дело Владимир Сергеевич мне это говорит, а другое дело на весь мир объявить. Дядя был очень известный человек, и не только в научных кругах. Как-то раз, в конце пятидесятых годов, мы с маленькой еще дочкой пришли на утренник в Большой театр (места были хорошие, в первых рядах партера). Сосед поднялся, поклонился и сказал:
- Хэлло!
Я ответила:
- Хэлло, вы американец?
- Боже, откуда вы узнали?
- Русские не говорят хэлло и не здороваются с незнакомыми!
Разговорились, в антракте вместе пошли пить лимонад. Молодой человек был аспирант по детской психологии. Я сказала: «У меня есть дядя в Америке, я не видела его почти тридцать лет - мне три года было, когда он приезжал, и я помню оживление в доме и звяканье чайных ложечек. А теперь вот жду его в Москву.
- А кто он, как его фамилия?
- Биохимик и биофизик, Юджин Рабинович. Парень вскочил:
- Юджин Рабинович? Боже мой, я никогда не думал, что мне будет честь сидеть рядом его племянницей!
Если же не верила в реальность ареста, то чего так уж сильно перетрухнула? - спросит читатель. Теперь-то хорошо спрашивать, теперь-то видно - зря перетрухнула. А тогда... И весь день сидела у телефона, в голову даже не пришло убежать, спрятаться, пересидеть где-нибудь в секрете месячишко... Об одном мечтала - чтобы друзья по телефону не названивали, зря не дергаться на звонок. И - телепатически уловили, не звонили. Первый же звонок был назавтра – Ильин.
- Наталья Александровна? Звоню вам по поручению Комитета государственной безопасности. Мне поручено передать вам, что никаких претензий к вам не имеется. В беседе вы произвели хорошее впечатление. Что же касается того предложения, которое было вам сделано, то, собственно, уже в процессе разговора стало ясно, что вы не подходите, так что предложение это снимается. Ну, а вот вещи, которые у вас забрали, то ведь вы знаете, этот вопрос надо разбирать с ОБХСС, спрашивать с них, Комитет ваших вещей не забирал... В общем, живите спокойно. Была без радости любовь, разлука будет без печали...
Два дня после этой беседы я приходила в себя - отсыпалась, приучалась есть, а то в рот ничего не могла взять четыре дня. И пошла к Ильину - поблагодарить.
Нервы комиссара госбезопасности сильно расшатаны долгим сиденьем на Лубянке, поэтому когда я внезапно вошла в кабинет, он сильно вздрогнул:
- Что случилось? Что?
Ждал, видно, что так легко меня в покое не оставят. (И год, и два спустя встречая меня в Доме литераторов, Ильин всегда спрашивал: все ли в порядке, не беспокоят ли меня наши общие друзья). Я сказала, что просто пришла сказать спасибо. Ильин 6ыл тронут. Сладко чувствовать себя спасителем!
-А ведь вы им очень понравились, - сказал он. - Вы были в этом платье? Про Ильина всегда рассказывали, что он жалеет женщин, которые живут без мужей, справляются сами, что ему не чужды рыцарские чувства.
– Да, конечно, для сотрудничества вы не годитесь. Надо быть актрисой, а-вы... вы не актриса.
Заговорила я и о другом - а как же все-таки вещи и деньги, что делать дальше? Но Ильин сказал:
- Это уж без меня, с ОБХСС я контактов не имею. Наверное, надо на Петровку идти. А впрочем, это вообще ерунда, тряпки. Главное - они-то уж думали, что вы у них на крючке, а я вас с крючка - снял!
Ильин был в прекрасном расположении духа, доволен своей удачей, и весьма выразителен был его жест, когда он показал, как именно берут на крючок и как снимают с крючка.
Правда, конечно, главное было именно в этом. И я готова была бы забыть про дубленку и доллары, но какое-то чувство незавершенности всего этого сюжета оставалось, и я не могла быть до конца уверенной, что дело закончилось.
Прошло лето, в Москву стали съезжаться друзья, все обсуждали, как быть. Большинство считало, что надо переходить в наступление, только не знали, на каком фронте и каким оружием. Знакомая адвокатесса советовала идти на Петровку 38, и я решилась послушаться ее совета. Взяла паспорт, протокол, долго томилась дома и по дороге - ноги отказывались идти. Не мой это маршрут. Но дошла все же. Любезный милиционер повернул меня, оказывается, с этого входа мне не положено. Зашла откуда-то сбоку. Показала в окошечко «Бюро пропусков» свой протокол. Дежурная смотрит на него и швыряет обратно из окошечка: - Протокол не наш».
– То есть как не ваш?
- Мы у вас обыска не делали.
- Да у меня и не было обыска вообще!
- Ну, неважно, обыск - не обыск», - все.
И не пустили меня вообще войти в эту знаменитую Петровку. Я вернулась к симпатичному милиционеру. Ему сую протокол свой, бумажку чудную. Посмотрел он - пожал плечами и ничего не сказал.
С чувством облегчения я вернулась домой. Слава богу – я все от себя зависящее сделала. Как будто пришла к зубному врачу, зуб рвать, а он говорит: сегодня не рвем. Зуб и болит, а все же радостно, что сегодня рвать не надо, а там уж видно будет. Но адвокатесса ужасно удивилась: как это вообще можно не впустить на Петровку? А если человек хочет сделать заявление?
Спрашивала я у дежурной в окошечке, нельзя ли мне по телефону позвонить, но так как сама не знала - кому, то и никакого телефона мне не дали.
Тогда наша знакомая адвокатесса и говорит: надо идти в прокуратуру Киевского района. Прокурору надо показать эту филькину грамоту, протокол, пожаловаться на незаконные действия дружинников.
В мрачное, полутемное здание прокуратуры я вошла легко, там пропусков не требуется. Села ждать приема у дежурного прокурора. Но тут адвокатесса моя тоже сплоховала, не дала мне точных формулировок - на что я жалуюсь. Надо было, видно, иметь в руках подготовленный текст заявления. Я же начала рассказывать, как все было; и стоило мне произнести слово «валюта», слова «иностранец», магазин «Аметист» и т.д., как глаза дежурного прокурора, толстой бабы в голубой кофте, засверкали злобой. Мысленно она говорила мне: «Я тебе отобью охоту по прокуратурам ходить!» - А вслух она закричала: «Кто имеет право на валюту, тот это знает! У вас правильно ее изъяли! Валюту, поступившую незаконным путем, мы изымаем. А в некоторых случаях и возбуждаем уголовное преследование!»
Вот тут я и в самом деле рада была, что ноги унесла. Но заметила, что и тут сделала свою обычную ошибку: не узнала фамилии дежурной прокурорши, которая вела прием. А она-то мою фамилию записала в книгу перед началом разговора. Так что теперь я еще больше нервничаю - вдруг она и в самом деле начнет против меня уголовное преследование. Но знакомая адвокатесса утверждает, что это нереально.
- Что ж, на протокол даже и не взглянула? - спрашивает меня адвокатесса про прокуроршу. - Ну и ну!
Эх, адвокатики вы наши бесправные! Только и можете, что дивиться.
А ведь директор «Аметиста» рассказывал мне, как лихо баловались вокруг его магазина дружинники, как грели руки на этой самой валюте! Вряд ли я первая с жалобой пришла. В общем, пустыми оказались все адвокатские советы: и Петровка, и прокуратура. Тогда я решила последовать просто совету умного человека. Надо обращаться к тем, кто связан с дядей делами. Я написала письмо, которое привожу в точности, по копии:
«Вице-президенту Академии наук СССР, Председателю Пагуошского комитета академику М.Д. Миллионщикову.
Глубокоуважаемый Михаил Дмитриевич!
Обращаюсь к вам по неожиданному поводу, связанному с пребыванием в нашей стране члена Организационного комитета Пагуошского движения профессора Юджина Рабиновича (США).
Когда профессор Рабинович был в Москве по приглашению Академии наук в прошлый раз, он, с ведома и разрешения фирмы «Внешпосылторг», передал мне оставшиеся у него доллары для покупок в магазинах этой фирмы - частично для него, частично для меня. 25 июля этого года я в ожидании его очередного приезда в СССР, купила ему в магазине «Аметист», торгующем на валюту, меховое пальто. При выходе из магазина я была задержана сотрудниками ОБХСС Червяковым В.И и Сиволаповым А.Д., которые мне сказали, что с 1 июля советские граждане не имеют права расплачиваться иностранной валютой (об этой новой инструкции я, накануне вернувшись из санатория, не знала). Мне было предложено сдать купленные вещи и валюту, - как сказано в протоколе, - «для выяснения путей приобретения валюты». При этом сотрудники ОБХСС заверили меня, что если мои объяснения подтвердятся и валюта действительно получена мною от родственника - иностранного гражданина, то все будет возвращено мне через две-три недели.
Я просила задержавших меня сотрудников указать мне, куда я в дальнейшем могу обратиться по этому вопросу, однако в этой информации мне было отказано. «Вы будете извещены, - заявили мне. С тех пор прошло два с половиной месяца, я не получила никакого извещения, ничего не знаю о судьбе вещей и денег и все мои попытки что-либо узнать ни к чему не привели.
Позволяю себе обратиться к Вам с просьбой помочь мне исчерпать этот крайне неприятный инцидент до приезда проф. Рабиновича на Пагуошскую конференцию в СССР (он прилетает в воскресенье, 19 октября)».
Мне понравилось, как составлено это письмо - кратко, точно. Оставлены в стороне те, кто как бы закончил свои отношения со мной, заявив, что претензий не имеет. Наврано, правда, будто пальто предназначалось дяде, но какая разница, кто из членов семьи будет его носить - дядя, я или моя дочь. Противное слово «дубленка» не употреблено. Словом, текст меня удовлетворял. Но все же нескоро я собралась пойти в Президиум. Все откладывала. И дотянула так, что уже неделя до дядиного приезда осталась.
Миллионщиков занимал крупное положение в нашей стране – кроме всех своих научных чинов, он был еще председателем Верховного Совета РСФСР. Именно поэтому ему ничего не стоило узнать, куда мне надо обращаться.
Но именно поэтому меня и не тянуло в его кабинет. Как ни смешно все думала, что само оно как-то расхлебается.
Окончание см. Часть 4
Добавить комментарий