Эти записки были присланы в редакцию ЧАЙКИ из Лондона нашим постоянным автором Лейлой Александер- Гарретт. Они принадлежат ее маме, Анне Федоровне Андреевой, в девичестве Шишко, чье детство пришлось на годы фашистской оккупации Белоруссии. Материал показался нам важным и интересным, предлагаем его читателям.
Редакция
_________________
Во время войны мы жили в деревне. В семье было четверо детей, я самая старшая. Родилась я 20 января 1929 г., но когда в войну сгорели все документы, в суматохе мне написали, что я родилась 8 марта. Так я и справляю свой день рождения в Международный женский день 8 марта. От родственников я слышала, что мамины предки жили когда-то в Кракове, а местный старожил рассказывал, что солдаты по фамилии Шишко попали в белорусскую деревню из Болгарии после поражения Османской империи в Русско-турецкой войне в 1877-1878 годах. Сами родители о прошлом не говорили - боялись. У отца - Федора Тимофеевича Шишко - были очень густые черные волосы и темные глаза, а у мамы - Ольги Тарасовны длинные до пояса косы. Отец был долгие годы председателем колхоза, в этой должности и застала его война, которая началась 22 июня 1941 г.
Мама работала в колхозе на разных работах, жили мы трудно и бедно. Работали очень много - и взрослые, и дети. В летнее время по 12-14 часов, а потом ещё и дома. Денег за работу не платили. Работа была изнурительной: жатва серпом, уборка картофеля мотыгой. А что получал колхозник за свой тяжёлый труд? В лучшем случае, если был хороший урожай, на один трудодень 1 кг. картошки и 200-300 грамм зерна. Перед войной, продав корову, мама (после долгих уговоров в сельсовете) впервые поехала в Москву купить нам, детям, пальто и ботинки, так как в деревне невозможно было что-то купить. Как мы обрадовались, когда увидели обновку! А еще мама купила нам конфеты-подушечки, которых мы в жизни не видели.
Жизнь в колхозе можно назвать крепостным правом. Первое крепостное право отменил Александр II в 1861 году. А вот второе крепостное право наступило сразу же после революции 1917 года. Вплоть до 1965 г. у крестьян не было паспортов, а у стариков – пенсии. Хорошо, если были дети, а если нет, то старикам приходилось работать до самой смерти. В сталинское время нужно было оглохнуть, ослепнуть, онеметь, ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить, а иначе можно было попасть в сталинские застенки (в тюрьму, в лучшем случае, в худшем – расстрел). Я это видела своими глазами: в нашей деревне жил уважаемый всеми, трудолюбивый мужчина.
Oн собственными руками построил хороший дом, обустроил двор, сад. У него было трое детей. С младшей дочерью я дружила, вместе ходили в школу. Их раскулачили, отняли дом, хозяина сослали куда-то в Сибирь. Вестей от него не было, зато в его доме поселился сельский совет, а его жена и дети, а их было трое, жили в баньке. А мою тётю, родную сестру отца, раскулачили только за то, что в их семье было две коровы и хороший дом, построенный хозяином собственными руками. А ведь в их семье было семь человек - трое детей, тётя с мужем и его родители. Вот такие богачи! И таких людей по стране было очень и очень много.
А если рассказать, как мы жили до войны и после войны! И до войны и после войны наши крестьяне долгое время ходили в лаптях, а мы, дети, до поздней осени ходили в школу босыми, плохо одетыми. В октябре уже начинались заморозки, земля припорошена снегом, а мы бежали в школу босиком, полураздетые и полуголодные. Мама очень рано вставала, чтобы испечь нам драники - такие картофельные блины.
Первой радостью для крестьян было то, что рядом с деревней построили хорошую шоссейную дорогу. Шла она от Москвы до Бреста. Нас туда не пускали, так как строили её политзаключённые, а вот когда достроили, мы все побежали смотреть. Сколько же было восторга! Широкая, чистая магистраль. Нам, детям, надо были идти в школу за три километра, а теперь - не по грязи, и не надо было мыть ноги, входя в школу, в корыте с холодной водой. Но радость наша была недолгой. Началась война с Польшей. По этой дороге от Москвы до Бреста пешком прошагали наши красноармейцы. Наш отец был призван на эту войну. Сборы были в Орше, он нам сообщил, что приблизительно в такое-то время их полк будет проходить рядом с нашей деревней. Я с братишкой каждый день ходила на эту дорогу. Набирали корзиночки яблок, брат – поменьше, я – побольше. Мне в 1939 году было 10 лет, брату Володе 7.
В один прекрасный солнечный день, это был сентябрь, в саду у нас созрели яблоки, мы увидели колонну солдат, идущих быстро-быстро. Когда они подошли ближе, в первом ряду мы увидели нашего отца. Он был рослый и красивый мужчина. Мы со своими яблоками выбежали на дорогу к отцу. Нас оттолкнули, и наши яблоки полетели в разные стороны; отец не сказал ни слова, а мы всё бежали и бежали - и кричали ему вслед, что умерла бабушка, его мать. Полк остановился на отдых в лесу, рядом с нашей деревней. Лес этот назывался Курганы. Бабушка нам рассказывала, что в этом лесу хоронили французов, а позже я прочитала, что в г. Толочине умерло 11000 французских солдат. Их трупы сжигали и хоронили недалеко от нашей деревни.
Раньше в Толочине было 3 церкви, 3 синагоги и польский костел. Наполеоновские солдаты разграбили синагоги, еврейские склады, две церкви сожгли. В третьей Наполеону пришлось заночевать, а когда его генералы сообщили ему, что город Борисов и мост через реку Березину уже занят русским генералом Милорадовичем, Наполеон не поверил: «Как этот мерзавец мог меня опередить!» Это тот Милорадович, которого в 1825 г. застрелил Каховский, за что по приказу Николая I был повешен. Милорадович, увидев извлеченную из груди пулю, воскликнул: «Слава Богу! Это пуля не солдатская!»
Пока солдаты отдыхали в нашем лесу, отец прибежал домой, чтобы повидать нас и проститься со своей матерью, ведь он шёл воевать и мог никогда больше не увидеть нас. Не успел он зайти в дом и подойти к гробу матери, как за ним на лошади примчался командир. Он ворвался в сени, выхватил пистолет из кобуры и закричал: «Сейчас расстреляю!» Мы, дети, окружили его и стали плакать: у нас умерла бабушка! Он зашёл в зал, где в гробу лежала бабушка, к нему бросились женщины и стали уговаривать не стрелять. Только тогда он смягчил свой гнев и положил пистолет в кобуру. И тут же погнал отца. Отец бежал по деревне. За ним, погоняя плетью лошадь, ехал командир, а мы – трое детей бежали вслед за ними. Только теперь я понимаю, какое это было унижение для отца, ведь он был уважаемым человеком в деревне. Его в течении десяти лет выбирали председателем. Это был лучший колхоз в районе, тут люди хоть что-то получали. Этот урок жестокости мне запомнился на всю мою жизнь.
Отец с этой войны вернулся очень больным. Где-то на плотах они переплывали реку, и в этот плот угодил снаряд; отец чудом выжил, выплыл на бревне на берег, позже у него обнаружился туберкулёз лёгких; он кое-как вылечился, но всю жизнь осенью и зимой сильно кашлял.
Другой радостью для нашей деревни было то, что перед самой войной нам провели радио. Такой большой чёрный рупор висел у нас в доме. Политические новости мы не слушали, а вот музыку и песни, которые пела Русланова «Валенки-валенки, не подшиты, стареньки», мы слушали с удовольствием. Были и другие песни: «Катюша», «Броня крепка, и танки наши быстры» и др., такие, как «Дорогой товарищ Сталин, мы пошлём тебе навстречу самых лучших лошадей». Русланова пела свои «Валенки» на ступенях Рейхстага, а после войны была посажена в сталинские застенки. А наш деревенский кузнец был арестован за слова из песни «Дорогой товарищ Сталин, мы пошлём тебе навстречу самых лучших лошадей». В пятницу проходило очередное колхозное собрание, на нём присутствовал кто-то из районных представителей.
Один из них обратился к колхозникам со словами, что стране нужно помочь с кормами, а у колхоза не хватало корма для своих лошадей. Кузнец был человеком с большим чувством юмора, он вышел на середину зала и пропел слова из песни: «Дорогой товарищ Сталин, мы пошлём тебе навстречу самых лучших лошадей». И добавил, что этих лошадей в колхозах поддерживают на верёвках, чтобы они не упали. В субботу была баня, её топили в деревне два раза в месяц, а работа в деревне была грязной, но не хватало дров, хотя деревню со всех сторон окружал лес. И вот в субботу вечером, прямо под нашими окнами остановился «чёрный ворон» – машина, в которой увозили людей в неизвестном направлении и откуда никто не возвращался. Мама бледнее белой скатерти упала на кровать, она думала, что заберут отца, а мы станем «врагами народа».
Слава Богу, пронесло! Как только мужчины вышли из бани, тут же кузнеца привели в наш дом: руки вверх, и стали шарить по карманам. А он опять зло пошутил, что в его кальсонах пистолет, который стреляет только мочой. Его увёз «чёрный ворон», а вскоре и его жена с тремя детьми куда-то исчезли, больше мы их не видели. Вот так было, и я это видела собственными глазами.
Из этого чёрного рупора мы и услышали, что началась война, в воскресенье 22 июня 1941 г. Крестьяне в воскресенье ездили или ходили в город, что-то продать, что-то купить. Базар начинался очень рано, в 5-6 часов утра. Помню, как родители купили мне в Толочине книгу по истории. Я перешла в пятый класс, мне было 12 лет. Тогда детей принимали в школу с 8 лет. Когда я открыла книгу, на первых страницах увидела портреты красивых людей в военной форме. Думаю, что это были Тухачевский, Блюхер и др. Только почему-то их лица были крест-накрест перечёркнуты, и текст под ними был зачёркнут, а сверху надпись – враг народа.
Не могу понять (хотя тогда я не задумывалась над этим), или у государства не было средств для переиздания книг, или это делалось специально, чтобы дети и их родители знали, кто их враги, а иначе, как это объяснить? Дедушка купил нам на базаре бублики. Он был хороший бондарь и винокур. В городе он продал бочки и купил нам подарки, но радость была недолгой. Часов в 10-12 из рупора мы услышали, что началась война. Говорил Молотов о том, что фашистская Германия вероломно, без объявления войны, напала на нашу страну. И чтобы люди не создавали паники. Враг будет остановлен, бойцы Брестской крепости жестоко отражают нашествие фашистов, и победа будет за нами. Вот только враг подошёл к самой Москве, а победа далась нашей стране страшной ценой и большой кровью. В Белоруссии погиб каждый четвёртый её житель.
Итак, война. В понедельник рано утром приехал командир из военкомата и у нас стали забирать мужчин на войну. Помню, как рыдали женщины, провожая своих мужей и сыновей, словно чувствуя, что они уже их никогда не увидят. Рыдала вся деревня, провожая своих детей, братьев, мужей. Из тех мужчин, которые были призваны в армию в 1941 г. никто не вернулся живым. Только в нашей родне погибло 10 человек. Всем им было от 20 до 35 лет отроду. После освобождения Белоруссии каждый день шли похоронки: ваш сын или муж погиб, кто под Ленинградом, кто под Сталинградом. Опять горе, опять слёзы.
А вскоре началось другое горе. По шоссейной дороге отступали наши солдаты, а немецкие самолёты бомбили дорогу. Мы побежали прятаться в лес, он был недалеко от деревни. Родители убежали с младшими детьми первыми, а я где-то заигралась с ребятами и потом бежала по полю одна. Немецкий самолёт летел надо мной: я бегу, а он за мной, и только когда я зацепилась за кочку, упала и долго не могла подняться - подвернула ногу, он улетел. Когда я встала, то рядом с собой увидела много пуль и ни одна меня не задела. Наверно, надо было жить, чтобы сегодня рассказать об этом моей внучке. Мы знали, что немцы уже близко. Отец запряг колхозную лошадь, мы уложили в повозку наши скудные пожитки, посадили в нее младших детей, а родители и я шли пешком километров 15-20. Деревня, куда мы приехали, называлась Латышево. Там жили мамины родственники, Соколовские. Деревня была небольшая, вокруг лес, речка, хороший песчаный берег, в лесу поспевала земляника и мы, дети, собирали ее и очень радовались. Деревня стояла высоко, дорога чистая. Как долго мы там были, точно я не помню. И вот через 65 лет после войны, мы снова посетили эту деревню. Мы с братом и его женой ехали на машине из Минска, где навещали наших сестер. Минск нас обрадовал своей красотой, чистотой и порядком. Мы гуляли по городу и нигде не увидели ни одной бумажки, ни одного окурка, ни одной банки и бутылки, которые в Питере валяются даже на Невском проспекте, в парках и садах. Когда брат свернул с дороги, мы спросили его, куда он нас везёт, на что он ответил: «Я везу вас в деревню, в которой мы скрывались в войну от немецких бомб». Что же мы увидели? Дома, в котором мы жили, уже не было, как не стало и самой деревни. Почти у всех домов были заколочены окна и двери. Подъехали к одному двору, но никто нам не ответил.
В конце деревни увидели красивый домик: покрашен в синий цвет, высокий забор. Брат остановил около дома свою машину, залаяла собака, и к нам навстречу вышла 85-летняя старуха. Оказалось, она наша родственница - Соколовская Александра Тарасовна. Она нам поведала, что в деревне живут только две женщины 85 и 75 лет. Мужья умерли, а дети живут в Минске. Я спросила: а как же вам не страшно двум одиноким женщинам жить в деревне, где кругом лес и вблизи нет никого? Она ответила: «А куда нам деваться? Сын и дочь в Минске, у них двухкомнатные квартиры и по двое детей». – А как же, если заболеете? Она сказала, что у неё есть мобильный телефон, телевизор, дети часто звонят, и на всё лето приезжают внуки.
Два раза в неделю из города приходит машина и привозит продукты. Вокруг тоже стояли деревни с заколоченными окнами. Вместо бывших цветущих садов теперь растет один бурьян. Ещё она рассказывала, что её отца и отца мужа моей тёти расстреляли сталинцы, а их раскулачили. Муж маминой сестры воевал в Финляндии, был ранен, попал в окружение, пришёл обмороженным, голодным. Он не мог наесться картошки, а позже пошёл на войну в 1941 и был убит под Ленинградом. Оставил жену и двоих детей.
Возвращаюсь к войне. Через некоторое время в Латышово приехал наш дедушка. Он жил в другой деревне, в 3 километрах от нашей, в деревне Евлахи, звали его Агеенко Тарас. В деревне его все уважали, он был хорошим бондарем, делал бочки, корыта, вёдра, ложки из дерева, а ещё гнал хороший самогон. Он нам и сказал, что немцы проехали мимо нашей деревни, не заезжая в неё. Они спешили скорее взять Москву! Минск, Борисов, Орша, Смоленск уже были в их руках. Немцы оставляли свои небольшие войска в городах, в районных центрах, где были железнодорожные вокзалы.
Мы вернулись домой. Недели через две мы впервые увидели немцев. Они заехали в нашу деревню на отдых. Заняли дома получше: наш дом, дом нашего дяди и несколько других. Тут же у колодца стали умываться, бриться. Играли на губных гармошках. У всех были небольшие немецко-русские словарики. И тут же мы услышали: «Матка-кура, матка- яйка!»
Они решили устроить вечеринку. Мы пришли посмотреть на это чудо. Танцующие немцы - молодые, рослые, здоровые парни. Это была кадровая армия Гитлера, вышколенная, вооружённая до зубов. Красивая шерстяная форма, шёлковое бельё, одеколон, душистое мыло, которого мы в глаза не видели! И люди стали удивляться: как же так, нам всегда говорили, что за границей живут плохо, а тут мы увидели совсем другое. Наши солдаты – в ботинках с обмотками, в хлопчатобумажной форме и с винтовками за плечами, а эти – благоухающие, с автоматами. Помню, две женщины из нашего села, их мужей посадили в 37-ом, встречали немцев хлебом-солью. Что касается душистого мыла, то крестьяне в глаза его не видели, даже простого мыла не было постирать бельё.
Знаете, чем мыли голову? Собирали берёзовый пепел, просеивали его, а потом пропускали через полотно горячую воду. Вот этой водой мы мыли голову и стирали бельё. Дня через три немцы уехали и до конца 1942 года не появлялись. Они остановились в Толочине, в 3 километрах от нас. Там проходила железная дорога, а через неё шли немецкие эшелоны на Москву. Правда, через месяц к нам приехал немецкий комендант с переводчиком, хотя он и сам говорил на ломаном русском. Подъехала машина к нашему дому и остановилась. Переводчик спросил отца: «Вы были председателем колхоза?» - «Да», - ответил отец. «Соберите всех крестьян». Все собрались. Переводчик спросил: «Вы довольны своим председателем?» «Да», – сказали крестьяне.
Комендант поинтересовался, сколько земли в колхозе и сколько лошадей? Отец ответил, сколько земли и сколько лошадей. Тогда комендант приказал разделить всю колхозную землю, которая уже была засеяна, всем поровну на каждого члена семьи. Так и сделали, на каждого человека приходилось по одному гектару земли. Лошадей было мало, одна лошадь на два хозяйства. Впервые за четыре года оккупации крестьяне вдоволь наелись хлебом и мясом. Многие вырастили по две коровы, разводили свиней, кур, гусей и т.д.
Первый год немцы не брали налога, им было некогда. Они торопились завоевать Москву и Сталинград. Позже, в сентябре, снова приехал немец с очень красивой молодой женщиной и спросил, есть ли в деревне школа. Школа в деревне была для начальных классов - с первого по четвертый класс. Переводчица нам сказала: «Отныне вы будете изучать немецкий язык и говорить только по-немецки!» Нам велели принести все книги в школу.
Книг было мало - и сразу же из этих книг запылал костёр. Проучились мы в этой школе всего пять дней, ночью школа тоже запылала огнём. Партизан у нас ещё не было, но это сделал кто-то из подполья. Многие возмущались: «Зачем жечь школу, пусть бы дети хоть чему-нибудь научились!» Но умные люди знали, что, когда в школе дети вместе, немцам легче подогнать машину и начать брать у детей кровь; она нужна была немецким солдатам, ведь шла жестокая война. Так немцы поступали в других местах.
Как только разделили землю и лошадей, отец отказался быть старостой, сказав, что у него плохое здоровье. Старостой стал какой-то приезжий мужчина, молодой и здоровый. Когда кончилась война, его посадили без суда и следствия на 25 лет.
До конца 1942 г. немцев у нас не было и мы жили, как раньше, до войны; правда, редко, но появлялись в деревне полицаи. Особенно мы боялись бандеровцев. Мальчишки всегда дежурили у дороги в конце деревни и, когда они приезжали, ребята разбегались во все концы с криком: «Бандеры, Бандеры!». Мы прятались кто куда, кто в лес, кто в кусты в поле. Больше, чем немцев, мы боялись их, их жестокости не было предела, даже сами немцы удивлялись. Главному руководителю этой банды Степану Бандере господин Ющенко вручил посмертно звание героя Украины.
Добавить комментарий