Год назад (7.6.2016) в «Чайке» была опубликована глава из моей новой книги «Эта короткая жизнь» об академике Н.И. Вавилове. Книга тогда была еще в работе. Теперь она завершена и готовится к печати в Московском издательстве «Захаров». Предлагаю вниманию читателей еще одну главу.
ПРОБЛЕМА АРЦЫБАШЕВА
1.
Начало 1925 года. В Наркомземе и Совнаркоме чиновники корпят над бумагами, превращающими Отдел прикладной ботаники во Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур. Заведующий Отделом Николай Иванович Вавилов всей душой за расширение работ, но на научной основе, а не в качестве бюрократического «мероприятия». Ему говорят о новых возможностях, сулят златые горы, а пока что глава Отдела и будущего Института, словно нищий на паперти, взывает к главе финансового отдела наркомата Ф.Ф. Борисенко:
«Ситуация такова: ни хлебэкспертных денег нет, ни элитного фонда нет, ни по станциям субсидий нет, словом, ложись и помирай. Весна, как Вы знаете, уже наполовину прошла, и если через пару недель у нас средств не будет, то посев сорван. Вы, конечно, понимаете наше настроение. Все соображения о расширении площади, все летит к черту. Паки и паки взываем к Вам с просьбой приложить все старания, чтобы действительно, ни на словах, ни в виде обещания добиться реализации кредитования»[1].
Тем не менее, скептицизм Вавилова начинает таять. 4 марта 1925 года он уже пишет в одном из писем о предстоящем превращении Отдела прикладной ботаники в Институт: «Это дело встало на рельсы и, по-видимому, осуществится»[2].
2.
Финансовый голод был не самой острой проблемой, с которой столкнулся Вавилов в связи с преобразованием Отдела в Институт.
Вопреки безденежью и прочим невзгодам голодного и холодного времени, в Отделе ему удалось создать атмосферу, в которой люди работали радостно и вдохновенно. Отдел стал для сотрудников родным домом. Каждый чувствовал себя причастным к большому общему делу – это наполняло жизнь смыслом.
А в Институт вливались другие научные группы и подразделения. Как сохранить атмосферу братского единения?
Многие из новых сотрудников были много старше Николая Ивановича, имели больший опыт работы, а теперь становились его подчиненными. Чтобы органично, без трений, сходиться с ними, требовалось много такта и дипломатичности. Как правило, Вавилову это удавалось без особых усилий – этому способствовали его природные качества. Его простота, веселость, доброжелательность, отсутствие фанаберии и формализма, широта научного кругозора притягивали к нему людей. Он был щедр на похвалы и не придирчив. Ни от кого не требовал больше того, на что тот был способен. Заботился о жилье, бытовом устройстве сотрудников, входил в их нужды. Взамен требовалось только одно: искренняя преданность делу, институту, науке.
Однако не каждый был способен любить науку в себе больше, чем себя в науке.
3.
Дмитрий Дмитриевич Арцыбашев, человек во многих отношениях незаурядный, принадлежал к старшему поколению агрономов-исследователей.
Выходец из старинного дворянского рода, он получил рафинированное воспитание в семье и гимназии. Отец его, хранитель Отдела изящных искусств Румянцевского музея, привил мальчику любовь к прекрасному. Однако в университет Арцыбашев-младший поступил на математическое отделение. Проучившись три года, понял, что чистая математика для него слишком холодна и абстрактна. Он перешел в Московский сельскохозяйственный институт (Петровку) и в 1898 году успешно его окончил. Стал инженером-агрономом, специалистом по сельхозтехнике.
Испытаниями сельхозмашин он увлекся еще студентом, проводил их на Бутырском хуторе Московского общества сельского хозяйства и в своем имении Мещерка в Тульской губернии. Окончив институт, работал в Министерстве земледелия. Был командирован заграницу, где провел четыре года, затем организовал машиноиспытательные станции в разных концах страны: Москва, Ростов, Елисаветград, Самара, Омск, Рига, Запорожье. В 1907 году стал главой Бюро сельхозтехники и вошел в состав президиума Сельскохозяйственного ученого комитета (СХУК). Летом 1917 г. был избран одним из двух товарищей председателя СХУК – как раз тогда, когда председателем, после смерти князя Б.Б. Голицына, стал академик В.И. Вернадский. (Вторым товарищем председателя был избран профессор Н.М. Тулайков). Научные интересы геофизика В.И. Вернадского были далеки от агрономии, почему он согласился возглавить СХУК, трудно понять. Оставался он на этом посту очень недолго. В дневнике его есть такая запись:
«Тогда я осматривал все эти учреждения и познакомился с совсем новой для меня областью. Узнавал и чрезвычайно много вынес. Регель, Тартаковский, Лискун, Арцыбашев, Тулайков, Ячевский. Ушел оттуда, когда сделался товарищем мин[истра] нар[одного] просвещения»[3].
После Октябрьского переворота Вернадскому, как члену Временного правительства и члену ЦК партии кадетов, объявленной вне закона, опасно было оставаться в Петрограде. Н.М. Тулайков помог ему уехать в Киев, о чем есть короткие упоминания в его дневнике: «Тулайков, теперь “неблагонадежный” коммунист, помог мне уехать в 1917 году»[4].
Хотя пребывание Вернадского во главе СХУК было кратковременным, Арцыбашев успел с ним сблизиться, причем, похоже, что академик Вернадский был единственным человеком, к которому Дмитрий Дмитриевич относился с почтением и пиететом. Вполне вероятно, что, покидая пост председателя СХУК, Вернадский рекомендовал на свое место Арцыбашева, и тот возглавлял СХУК до августа 1918 года, когда подался на юг: сперва на Акимовскую машиноиспытательную станцию (недалеко от Запорожья), затем в Алушту.
Опубликованы письма Арцыбашева к Вернадскому времен гражданской войны, – к сожалению, без ответных. Оба тогда жили в Украине, провозгласившей независимость под главенством гетмана Скоропадского; после его падения, – в Крыму, где при Врангеле был создан Таврический университет; ректором его стал Вернадский, одним из профессоров – Арцыбашев.
В письмах к Вернадскому отношение Арцыбашева к большевистскому режиму прорисовывается с предельной четкостью: проклятая совдепия, хамовия, разбойники, негодяи, злодеи, захватчики власти.
По словам Арцыбашева, он давал «резкий и категорический отпор» «политике соглашения с теперешними властями». Правда, «отпор» его был не публичным, а только в письмах к Вернадскому, которые он просил уничтожить. (К счастью, Владимир Иванович их сохранил). Казалось бы, в Советской России такому человеку не место: он должен был либо погибнуть, либо эмигрировать.
Однако, когда гражданская война завершилась – совсем не так, как хотелось Арцыбашеву, – он вернулся на прежнее место: заведующего Отделом механизации СХУК, который теперь входил в Наркомат земледелия.
Арцыбашев также возглавил Бюро натурализации древесных и субтропических культур, ибо был не только специалистом по сельхозтехнике, но и дендрологом. В своем имении Мещерка он с молодости занимался «цветочными фантазиями»[5]. Так реализовывалась привитая ему с детства любовь к прекрасному. На четырех гектарах земли он разбил парк, выращивал различные сорта сирени, немало сил и внимания уделял иноземным древесным растениям. Большевики имение национализировали, парк назвали опытной станцией, а ведать ею поставили… бывшего хозяина Д.Д. Арцыбашева.
Штаб-квартира Бюро натурализации была в Москве.
При преобразовании Отдела прикладной ботаники во Всесоюзный институт арцыбашевское Бюро (теперь оно стало Отделом) было к нему присоединено. Теперь Арцыбашев мог проводить эксперименты на разных станциях Института. Особенно привлекательным для него было Сухумское отделение: в условиях влажных субтропиков можно было вовлечь в работу широкий ассортимент теплолюбивых экзотов.
Возглавлял Сухумское отделение Н.Д. Костецкий, но согласовывать с ним свою работу и даже просто информировать его о своих делах Арцыбашев считал ниже своего достоинства. Он не желал подчиняться и главе Московского отделения Института прикладной ботаники В.В. Таланову, хотя Отдел натурализации был частью этого отделения. Согласовывать свои работы с президиумом Института в Ленинграде он тоже считал для себя обременительным.
Дабы придать Отделу натурализации больше веса, Арцыбашев настаивал на включение в него Бюро интродукции во главе с А.К. Колем и московскую часть Отдела плодоводства во главе И.Д. Шимановичем. Этого, похоже, хотел и Шиманович, тяготившийся тем, что должен согласовывать свою работу с заведующим Отделом плодоводства и огородничества В.В. Пашкевичем.
Среди специалистов по плодоводству Василий Васильевич Пашкевич выделялся огромным опытом и эрудицией. В молодые годы он несколько лет стажировался заграницей, потом преподавал в Уманском училище садоводства, был директором Никитского ботанического сада в Крыму, Петербургского ботанического сада. В 1894 году стал ученым специалистом по садоводству Министерства земледелия и в этом качестве ежегодно совершал экспедиционные поездки по стране, исследуя садоводство центральных, западных, восточных и южных губерний. Результатом были многочисленные научные труды по проблемам садоводства каждой из обследованных им губерний – с анализом экономики, организации, агротехники, подбора культур и сортов. Более крупного знатока плодоводства в России не было. Несмотря на преклонный возраст (Пашкевич был на 30 лет старше Н.И. Вавилова), он отличался неутомимой работоспособностью, был превосходным организатором, успевал заниматься преподаванием, практической селекцией: им было создано несколько высокоценных сортов сливы.
4 февраля 1925. Н.И. Вавилов И.Д. Шимановичу: «Вы знаете мои взгляды на организацию Отдела плодоводства и огородничества. Все должно быть строжайше согласовано с заведующим отделом В.В. Пашкевичем. Без такого согласования работа идти не может. <…> Если Вы хотите работать с нами, то должны считаться с этим. <…> Во всяком случае, Иван Давыдович, для того, чтобы Ваши московские действия не вызывали ленинградского противодействия, должна быть определенная согласованность, и заведующий отделом, как Вам известно, находится в Ленинграде»[6].
Разница между Арцыбашевым и Шимановичем была в том, что амбиции Шимановича не подкреплялись заметным весом в науке, тогда как у Арцыбашева были обширные знания и несомненные достижения. Однако его плюсы перекрывались чрезмерными амбициями и притязаниями.
16 февраля 1925. Н.И. Вавилов Д.Д. Арцыбашеву: «Попытаюсь устранить некоторые недоразумения, возникшие между Ленинградом и Вами. <…> Самым ценным, что есть в Отделе прикладной ботаники, несмотря на большой объем работы, <…> [это то, что] мы представляем собой спаянную группу, которая позволяет вести корабль к цели.
Расширяя сферу работы преобразованием в Институт, к чему, как Вы знаете, с самого начала относился осторожно, мы представляли себе сохранение спаянности полностью. В этом и в настоящее время мы видим залог успеха всего Института. <…> Мы очень ценим Ваше влечение к натурализации, мы знаем хорошо вашу эрудицию в этих вопросах, которая делает Вас специалистом в данной области, и для нас нет никаких сомнений в целесообразности вхождения в Институт Отдела натурализации под Вашим руководством.<…> Конечно, программа должна быть увязана с общей программой в интересах существа дела, в интересах взаимного понимания <…>.
Меньше всего по существу мы имеем тенденцию вмешиваться в работу Отдела натурализации. Мы знаем хорошо, что предоставление возможной автономии Отделу будет только плюс. При Вашем авторитете в Москве, умении привлекать лиц и средства в этом отношении мы все пойдем также на максимальные уступки. Иначе дело обстоит с Московским бюро в его остальной части и другими отделами, имеющими тенденцию тяготеть к Москве. <…> Я заявил определенно Ивану Давыдовичу [Шимановичу], что никаких уступок здесь не может быть. Работы Ивана Давыдовича, с которыми он познакомил меня, еще более убедили меня в [его] совершенной неподготовленности к ведению сколько-нибудь самостоятельного учреждения, и для нас стоит вопрос совершенно определенно: Иван Давыдович должен присоединиться к отделу плодоводства [В.В. Пашкевича] и работать под руководством. Мы не пожалеем, если он совершенно отойдет от дела, достоинство учреждения от этого не пострадает <…>.
Знакомство с А.К. Колем вызывает в нас неуверенность за то дело, которое хотелось бы ему поручить, и только войдя в общую колею работ, которые Отдел [прикладной ботаники] давно ведет и неплохо, Александр Карлович будет полезен»[7].
Иван Давыдович Шиманович в скором времени отошел от работы в Институте; о дальнейшей его судьбе неизвестно.
В письмах Вавилова последующих лет иногда фигурирует фамилия Шиманович, а комментаторы от себя ставят инициалы И.Д. Это ошибка, ибо упоминается другой Шиманович, Самсон Юльевич (1895-1972), специалист по льну. Он работал на Центральной станции ВИРа под руководством В.Е. Писарева до 1933 года, когда был арестован.
В.Е. Писарев, арестованный в том же году, но несколько раньше, под давлением ГПУшного следствия признал свою мнимую вину и должен был назвать сообщников. В числе других назвал С.Ю. Шимановича. Никаких данных о возможных родственных связях между С.Ю. и И.Д. Шимановичами не имеется.
Конфронтация А.К. Коля с Н.И. Вавиловым будет нарастать и выйдет далеко за рамки производственного конфликта. Колю предстоит сыграть одну из самых зловещих ролей в деле дискредитации и последующей ликвидации Н.И. Вавилова.
Об Александре Карловиче Коле сравнительно мало известно. Мы даже не знаем, куда исчез этот мавр, сделавший свое дело, когда и где умер. О нем бродит немало легенд, выдаваемых за достоверные сведения. Так, отвечая на вопрос, «Как же случилось, что Коль попал в сотрудники к Вавилову? Что он был за специалист?», В.Н. Сойфер сообщает:
«Агроном по образованию, Коль был старше Вавилова. В течение 6 лет он работал в США в лаборатории профессора Хансена в Южной Дакоте и по возвращении понравился Вавилову своей глубокомысленностью, умением вести разговоры на научные темы и, как казалось Вавилову, закономерно был выдвинут в заведующие одним из самых важных подразделений института – Бюро Интродукции растений»[8].
Верно здесь только то, что А.К. Коль был на 10 лет старше Вавилова и какое-то время провел в США. Приведенные выше строки из письма Вавилова к Арцыбашеву («Знакомство с А.К. Колем вызывает в нас неуверенность…») показывают, что Николай Иванович впервые говорил с Колем, когда тот уже был сотрудником Отдела прикладной ботаники. О том, какое тот произвел впечатление, видно из письма Николая Ивановича в Нью-Йорк Д.Н. Бородину, написанного в марте 1925 года: «Много тут канители, увязки с Арцыбашевым, Колем, достаточно бестолковым»[9].
Сомнительно утверждение Сойфера о том, что Коль работал в Южной Дакоте в научной лаборатории известного плодовода профессора Хансена (Nils Elbeson Hansen). По сведениям Н.И. Вавилова, Коль «был сотрудником нашего агентства в США, работавшего по линии Министерства [наркомата] сельского хозяйства»[10]. То есть в США Коль занимался не научной работой, а закупками сельхозпродукции. Похоже, что после его возвращения в СССР наркомат земледелия, не зная, что с ним делать, пристроил его в Отдел прикладной ботаники. Это было в 1924 году, когда Вавилов находился в экспедиции в Афганистане.
Бюро интродукции, которое возглавил А.К. Коль, вовсе не было одним из важнейших подразделений Института прикладной ботаники, как полагает Сойфер. «Интродукция зарубежных культурных растений в СССР почти полностью централизована в Институте растениеводства», писал Вавилов своему индийскому корреспонденту Л.С.С. Кумару в 1934 году. В обширном письме прослежены этапы работы по интродукции – в ней участвовали почти все ведущие отделы и все опытные станции Института[11]. При такой организации дела особое Бюро интродукции было ненужным довеском.
Николай Иванович поручил Колю техническую регистрацию поступающего материала и рассылку его по отделам и лабораториям. Работа несложная, но она требовала систематичности, аккуратности, сосредоточенности. У Коля не было ни первого, ни второго, ни третьего. «Этот маленький, вечно суетящийся и крикливый человечек с дряблым женоподобным лицом» – таким его запомнила Е.Н. Синская[12] – всем и всеми был недоволен, многое путал, а вину за путаницу пытался на кого-то спихнуть.
Спаянность научных работников Института, которой так дорожил Вавилов, подрывало само присутствие в коллективе А.К. Коля. С присущим ему оптимизмом Н.И. Вавилов надеялся, что «дисгармонии» (как он выражался) сгладятся, бури в стакане воды, поднимаемые Колем, утихнут, и все войдет в нормальную колею. Но дисгармонии нарастали.
4.
4 июля 1925. Д.Н. Бородину: «Положение о всесоюзном институте <…> утверждено [председателем совнаркома] А.И. Рыковым. Это факт для нас большой важности, так как он позволяет значительно расширить и углубить работу. По положению мы должны получить значительные права по выписке материалов из-за границы»[13].
Институт официально открыли 20 июня 1925 года – с большой помпой, торжественно, в Кремле. Деньги на такое мероприятие клянчить не пришлось.
За узким длинным столом зала заседаний Совнаркома РСФСР не только ученые, но и партийные боссы, руководители государства. На стенах – карты, схемы, диаграммы, стенды с коллекциями растений.
Заседание открыл Николай Петрович Горбунов, управляющий делами совнаркома, он же председатель Совета нового института.
Директор института Н.И. Вавилов выступил с программным докладом: «Очередные задачи сельскохозяйственного растениеводства».
Задач Вавилов сформулировал несколько: собирать по всему свету сорта культурных растений; испытывать их в разных сельскохозяйственных зонах страны; всесторонне изучать в лабораториях; выделять самые ценные для прямого введения в культуру или для использования в селекции.
Задачи те же, что стояли перед Отделом прикладной ботаники, но масштаб работы существенно расширялся. И появлялся еще один слой руководства. Вавилов понимал, что успех работы Института во многом будет зависеть от его личных отношений с председателем Совета. По-видимому, то же самое понимал и Горбунов.
По специальности Николай Петрович Горбунов – инженер-химик. В августе 1917 года, едва окончив Петроградский политехнический институт, 25-летний инженер вступил в партию большевиков.
Незадолго до этого (в июле) Временное правительство подавило вооруженное выступление, затеянное большевиками. Были опубликованы документы о связях Ленина и других большевистских вождей с германским генштабом, о германских финансовых вливаниях в их бюджет. В условиях продолжавшейся войны это было равносильно государственной измене.
Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина, Зиновьева, Троцкого и других ведущих большевиков. Лев Троцкий, только что примкнувший к большевикам со своей группой межрайонцев, был уверен в лживости обвинений и с гордостью отправился за решетку. Ленин и Зиновьев, прибывшие в Россию в «запломбированном вагоне» после сговора с германскими властями, сознавали, что очиститься от обвинений им будет сложно. Партия ушла в подполье, члены ЦК в трудных спорах решали, являться ли Ленину на «суд буржуазии». Сам он ни на какой суд являться не собирался; вместе с Зиновьевым он скрылся в Разливе.
Только что вступивший в партию Николай Горбунов пропадал на заводах, выступал на митингах, раздавал большевистские листовки – словом вел активную партийную работу. В Октябрьские дни он пришел в Смольный, организовал службу информации. Управляющий делами только что возникшего Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич привел его к Ленину, и тот с ходу назначил его секретарем Совнаркома и своим личным секретарем. Через Горбунова идет связь Ленина с Политбюро, наркоматами, партийными и хозяйственными организациями, красноармейским командованием, чека, регионами, учреждениями науки и культуры… То есть через него проходят все нити управления новорожденным государством.
В августе 1918 года Совнарком создает при Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ) научно-технический отдел (НТО). Ленин предлагает его возглавить видному большевику Ю. Ларину (тестю Н.И. Бухарина) – тот отказывается. Другой видный большевик Л.Б. Красин тоже отказывается. Заведующим НТО становится Горбунов.
В руках 26-летнего инженера-химика сосредоточилось политическое и экономическое руководство российской наукой. Он налаживает контакты с видными учеными, вынужденными волей или неволей сотрудничать с новой властью. Среди них Н.Е. Жуковский и Н.Д. Зелинский, П.П. Лазарев и А.Ф. Иоффе, А.Е. Ферсман и Н.С. Курнаков.
С «буржуазными специалистами» Горбунов держал ухо востро, но старался быть мягким и предупредительным. Вмешательство в дела науки власть пока ограничивала тем, что ориентировала ученых на решение народнохозяйственных задач – по «Плану научно-технических работ», набросанному Лениным.
Гражданская война обостряется, властям становится не до науки. Горбунова бросают на Южный фронт. Он уполномоченный реввоенсовета, затем начальник политотдела, затем член реввоенсовета то 14-й, то 13-й, то 2-й конной армии. Деникин, Врангель, Польша. По нескольку суток без сна. «Рвущиеся снаряды. Раненые... Впечатление ежесекундной опасности и необходимость быть смелым и бесстрашным, когда на самом деле, конечно, страшно». Так писал он с фронта жене.
Потом опять работа в Совнаркоме: он управляющий делами вместо выскользнувшего из структур власти В.Д. Бонч-Бруевича. Горбунов выполняет десятки поручений Ленина.
Голод 1921 года, от которого умерло больше пяти миллионов человек (погибло бы втрое больше, если бы не помощь АРА, Нансена и иных «буржуазных» деятелей и организаций), стал для большевистского руководства сигналом тревоги. Ленин дал «гениальное» указание: обновить сельское хозяйство страны на основе достижений науки.
Дать указание легко, но как его выполнять?
Все ученые – ботаники, агрономы, селекционеры – беспартийные буржуазные специалисты, им нельзя доверять. Большевик Горбунов – политкомиссар при беспартийном Вавилове. Он довольно тактичен, Николай Иванович находит с ним общий язык и даже заражает его своими идеями.
Задача председателя Совета – проводить линию партии в растениеводстве, но часто получалось так, что он лоббировал линию Вавилова на олимпе власти.
[1] Н.И. Вавилов. Избранные письма, т. 1, С. 192 // Письмо от 8.4.1925.
[2] Там же, С. 118.
[3] Вернадский В.И. Дневники 1935-1941 в двух книгах. Отв. ред. В.П. Волков. Кн.1, 1935-1938. М., Наука, 2006, С. 117 // Запись от 3 апреля 1937. http://vernadsky.name/wp-content/uploads/2013/03/vernadsky.pdf
[4] Там же. Запись от 3 апреля 1937 г.
[5] Поволяева Н.Н. Мир цветочных фантазий профессора Д.Д. Арцыбашева // http://chtenie-21.ru/blogs/166/1116
[6] Вавилов Н.И. Избранные письма Т.1, С. 176 // Письмо от 4.2.1925
[7] Там же, С. 178-180 // Письмо от 16.2.1925.
[8] Сойфер В.Н. Власть и наука // М.: Изд-во ЧеРО, 2002, С. 251
[9] Вавилов Н.И. Международная переписка, т. 1, С. 119 // март 1925.
[10] Там же, т. 1, С. 153 // Письмо Дж. Паркеру, 9.2.1926.
[11] Там же, т. 4, С. 45-49
[12] Синская Е.Н. Воспоминания о Н.И. Вавилове // Киев: Наукова Думка, 1991, С. 55.
[13] Там же, т. 1, С. 128.
Добавить комментарий