«Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым...
...Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.»
С. Есенин
Этот очерк завершает цикл «Есенин-Маяковский», начало которому было положено в публикации от 1-го мая 2018 г.
Вот, казалось бы, оба замечательных поэта ушли из жизни. О чем здесь еще говорить?
А поговорить есть о чем. Во-первых, за границами нашего обсуждения осталась еще одна часть поэзии Есенина, гораздо менее широко известная, чем хулиганская, или лирическая, или «про березки». Но она была! Этой его поэзии Д. Быков посвятил целую лекцию, назвав её «Трезвый Есенин». Вот об этом и давайте поговорим в первой части очерка.
А во-вторых, жизнь поэтов продолжается и после их смерти. Есенин и Маяковский, они и здесь, как и при жизни, очень разные. Но об этом после!
Маяковский ярче всего развернулся в свои молодые годы, а затем мастерство не позволяло ему опуститься ниже какого-то уровня. Есенину судьба не дала возможности успеть в полной мере приобрести мастерство. Но он к этому стремился так же, как стремился выйти за пределы собственной лирики, туда, к ключевым моментам истории страны.
Вот давайте почитаем:
«Много в России троп.
Что ни тропа - то гроб.
Что ни верста - то крест.
До енисейских мест
Шесть тысяч один сугроб.
Синий уральский ском
Каменным лег мешком,
За скомом шумит тайга.
Коль вязнет в снегу нога,
Попробуй идти пешком.
Добро, у кого закал,
Кто знает сибирский шквал.
Но если ты слаб и лег,
То, тайно пробравшись в лог,
Тебя отпоет шакал.
Буря и грозный вой.
Грузно бредет конвой.
Ружья наперевес.
Если ты хочешь в лес,
Не дорожи головой.
Ссыльный солдату не брат.
Сам подневолен солдат.
Если не взял на прицел,
Завтра его под расстрел.
Но ты не иди назад.
Пусть умирает тот,
Кто брата в тайгу ведет...
(«Поэма о тридцати шести», 1924 г)
Здесь еще можно узнать Есенина, хотя это уже совешенно другие интонации. Довольно рано Есенин понял, что для того, чтобы вырваться из отведенных ему рамок, мало изменить тематику, надо изменить и форму стиха, и язык. Один язык, например, для пугачевщины и совсем другой - для гражданской войны. И Есенин это очень тонко почувствовал. Вот монолог беглого каторжника Хлопуши из поэмы «Пугачев». Эта поэма, пожалуй, первая попытка Есенина выйти туда, «за рамки»:
«Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть ? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека».
А вам не кажется, что лучше бы было написать это четверостишие так:
«Сумасшедшая,
бешеная
кровавая муть!
Что ты?
Смерть?
Иль исцеленье калекам?
Проведите,
проведите
меня к нему,
Я хочу видеть
этого
человека..
Ау-у! Привет от Маяковского! Маяковский писал стихи «лесенкой» совсем не для того, чтобы больше зарабатывать построчно, как утверждали злые языки. Его стихи предназначены для громкого чтения, и написание подчеркивает ритмику чтения и дыхания. Так вот, поверьте, что Есенин читал этот монолог именно так - «лесенкой». Эти стихи - единственная оставшаяся, очень плохого качества, запись голоса Сергея Есенина. Те, кому повезло услышать этот монолог в исполнении Владимира Высоцкого на Таганке, могли получить представление о есенинских интонациях и ритмике. Им Высоцкий старался следовать.
Но продолжим монолог Хлопуши:
«Я три дня и три ночи искал ваш умет,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр!
Чернь его любит за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по тропам,
В солонце рыл глазами удачу,
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.»
(Есенин, 1921)
Небольшое отступление - обратите внимание на строку:
«... Эту голову с Шеи сШибить нелегко...»
На эти два”Ш”.
А теперь посмотрите строки в «Черном человеке»:
«..Голова моя маШет уШами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноЧи маяЧить больше невмочь...»
На эти два «Ч»! Тот же, чисто есенинский, прием!
Расшифрую последнюю строчку: «У меня бессонница, уже многие ночи (мн.ч, им. п.) бедная голова торчит на шее, как птица». Читатель, простите, если утомил, но для многих эта строчка оказалась трудна. Вот ее бы написать так:
«...Ей на шее
ночи маячить
больше невмочь....».
Беда в том, что при первом опубликовании, наборщик, набирая с рукописного есенинского листка, спутал рукописные «ч» и «г». Есенин их писал почти одинаково. И вот с тех пор во всех изданиях мы читаем чудовищное:
«...Ей на шее ноГи маяЧить больше невмочь...»
Это уже обсуждалось в литературе. Сколько глубокомысленных рассуждений рождено по этому поводу. Как же, гений ведь! Вот бедная голова до сих пор и маячит «на шее ноги»!
Но вернемся к теме разговора:
Очень мало известна неоконченная пьеса Есенина «Страна негодяев» (1923 г.). Тема -заключительный этап гражданской войны. «Белых» уже нет, на сцене только «красные», «оставшиеся красными» и «бывшие красные». Чекист по фамилии «Чекистов» и другой - с фамилией «Рассветов» и их антипод - налетчик «Номах». (Наивная конспирация: НО-МАХ.....МАХ-НО).
Вот чекисты (обратите внимание на «словарь» героев и сравните это со «словарем» Хлопуши):
«Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что...
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие...
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.»
Это «Чекистов». А вот «Рассветов»:
«10 тысяч в длину государство,
В ширину около верст тысяч 3-х.
Здесь одно лишь нужно лекарство -
Сеть шоссе и железных дорог.
Подождите! Лишь только клизму
Мы поставим стальную стране,
Вот тогда и конец бандитизму,
Вот тогда и конец резне.»
А вот Номах:
«А когда-то, когда-то... Веселым парнем,
До костей весь пропахший степной травой,
Я пришел в этот город с пустыми руками,
Но зато с полным сердцем и не пустой головой.
Я верил... я горел... Я шел с революцией,
Я думал, что братство не мечта и не сон,
Что все во единое море сольются,
Все сонмы народов, и рас, и племен.
............................................
Я не целюсь играть короля
И в правители тоже не лезу,
Но мне хочется погулять
И под порохом и под железом.
Мне хочется вызвать тех,
Что на Марксе жиреют, как янки.
Мы посмотрим их храбрость и смех,
Когда двинутся наши танки.»
(1923 г)
Яростная убежденность всех в своей правоте, эдакий заряд внутренней ярости. А может и Чекистов, и Рассветов, и Номах (да и Хлопуша тоже) это один человек и зовут его Сергей Есенин? Один из моих друзей даже предложил озаглавить эту часть очерка - «Тоска и ярость». Или это была очередная маска?
«За масками гоняюсь по пятам,-
Но ни одну не попрошу открыться
Что, если маски сброшены, а там -
Все те же полумаски-полулица!»
( В. Высоцкий)
И тоска... Тоска и обреченность.
Вот еще Номах:
«...Люди обычаи чтут как науку,
Да только какой же в том смысл и прок,
Если многие громко сморкаются в руку,
А другие обязательно в носовой платок.
Мне до дьявола противны
И те и эти. Я потерял равновесие...
И знаю сам -
Конечно, меня подвесят
Когда-нибудь к небесам.
Ну так что ж! Это еще лучше!
Там можно прикуривать о звезды..»
Но каков Есенин!
Читая эту часть творчества Есенина, вспоминается: «ведь я мог дать не то, что дал»! Он оставил ярчайший след в русской поэзии, его по-прежнему любят «и комсомолки, и белогвардейцы», но вот прямых «наследников» он не оставил. Только изредка где-нибудь мелькнет искоркой (...А женщины, как очень злые кони ...(В. Высоцкий) нечто есенинское.
Вот так плавно наш разговор перешел к заключительной части - о посмертной судьбе поэтов.
В этом месте я поймал себя на том, что в этих своих очерках я нет - нет да и обращаюсь к поэзии Высоцкого. А ведь, действительно, по степени обнаженности поэтического нерва Высоцкого можно сравнить только с Есениным и Маяковским. Более того, в его поэзии неразрывно срослись «гражданственность» Маяковского и «народность» Есенина. (Правда, это уже гражданственность другого времени и народность, эквивалентная «советскости», а каждый советский человек в душе был антисоветчиком.) Высоцкий - реинкарнация Есенина и Маяковского второй половины двадцатого века. Именно в этом причина той популярности и народной любви к его поэзии. И пусть несогласные и возмущенные забросают меня камнями, свою точку зрения я готов доказывать!
(Вот Д.Быков на основании гражданственности поэзии Н.А.Некрасова, страстности его как игрока и склонности к «жизни втроем» - с одной стороны, и любви к крестьянству и природе в сочетании со склонностью к пьянству - с другой, объявил Маяковского и Есенина двумя реинкарнациями Некрасова. Ему можно, а мне нельзя?)
Кстати еще о Высоцком. Когда глядишь на памятник Маяковскому в Москве, сами собой в памяти возникают строки:
«Я при жизни был стройным и рослым,
Не пугался ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез,
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К постаменту прибив ахиллес.»
( В. Высоцкий. Памятник, 1973)
Эти стихи написаны Высоцким о своем предполагаемом возможном памятнике. Самого Владимира Семеновича при всем желании трудно было назвать стройным и рослым. Мне представляется такая картина: вот стоит Высоцкий у этого памятника, и начинают звучать стихи, сначала относящиеся к Маяковскому, затем возникает некое отождествление, и дальше незаметно все это переходит на разговор о самом себе.
А памятник могуч! Это не то, что Есенинский в Рязани. На ЭТО детишки не полезут!
Могие поэты 20-го века называли себя учениками Маяковского, посвящали ему стихи.
«Сорок седьмой номер:
Огромные, как сапоги.
К ботинкам Маяковского
Не подобрать ноги...
...Кроме того, ботинки,
Кроме того, пальто.
Чашу Маяковского
Не осушил никто.»
Это стихи Бориса Слуцкого. А вот Давид Самойлов:
«Его безобразная дума сосет,
Что голос был отдан на крик
прокламаций,
Все прочно —
и нечему больше ломаться,
Короче,
что сломано все!
Он мог бы солгать.
Но конец.
Но каюк...
....Он сердце свое приноравливал к датам,
Не зная сомнений,
не чуя вины.
Он делал себя Неизвестным Солдатом,
Но с правом на памятник после войны.»
Перечень стихотворений, посвященных Маяковскому, я мог бы легко продолжить. А вот
перебирая стихи дорогих мне поэтов о Есенине, я нашел только одно. Оно не слишком комплиментарное, но, чтобы сохранять объективность, приведу и его:
«Ты нам во славу и в позор,
Сергей Есенин.
Не по добру твой грустен взор
в пиру осеннем...
...Но был по времени высок,
и я не Каин
- в твой позолоченный висок
не шваркну камень.
Хоть был и неуч, и позер,
сильней, чем ценим,
ты нам и в славу, и в позор,
Сергей Есенин».
Это Борис Чичибабин.
Стихи выражают отношение авторов к личности Маяковского или Есенина со всеми их «плюсами» и «минусами». «Перевес» Маяковского здесь несомненен. Впрочем, следует отметить, что в концу двадцатого века и началу следующего, не впрямую, а по числу упоминаний с плюсом и минусом, общественное мнение постепенно сдвигается туда, к Есенину.
Сложнее говорить о влиянии Маяковского или Есенина на творчество других поэтов. Ведь настоящие поэты не подражают друг другу. Влияние проявляется из неосознанных обмолвок, сходстве сюжетов, случайном совпадении образов, случайном совпадении ритмов. Здесь нало исследовать тексты «под микроскопом». Это дело специалистов. Для нас, дилетантов, гораздо продуктивнее прислушиваться к внутреннему голосу. Вот иногда вдруг ты ясно понимаешь - два произведения близки, как братья, хотя внешне, вроде бы, они ничем не похожи друг на друга.
Лично для меня огромное влияние Маяковского на русскую поэзию несомненно.
Вот давайте вспомним первую часть поэмы «Флейта-позвоночник»:
«За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт...
...Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
...Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!...
...Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!...
...Когда к тебе душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только -
слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!»
А теперь стихи другого поэта:
«Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним.
На черной Вселенной любовниками
отравленными
лежат две поэмы,
как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих
соловьиных!
Вы, люди,
вы, звери,
пруды, где они зарождались
в Останкине,—
в с т а н ь т е!
Вы, липы ночные,
как лапы в ветвях хиромантии,—
встаньте,
дороги, убитые горем,
довольно валяться в асфальте,
как волосы дыбом над городом,
вы встаньте.
Раскройтесь, гробы,
как складные ножи гиганта,
вы встаньте —
Сервантес, Борис Леонидович,
Данте,
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте...»
Это Андрей Вознесенский. Без Маяковского таких стихов, конечно бы, не было. Вот, доказывать не берусь, но чувствую, что именно так!
И последнее, сравните стихи ( тут все
видно и без микроскопа):
«Дней бык пег,
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.»
Это Маяковский (Наш марш, 1919).
А это?
«Каждый пред Богом наг,
Жалок, наг и убог,
В каждой музыке Бах,
В каждом из нас Бог.
Ибо вечность - богам .
Бренность - удел быков ...
Богово станет нам
Сумерками богов.»
А это Иосиф Бродский, поэт, казалось бы, бесконечно далекий от Маяковского. Вот и получается, хочешь ты этого или нет, но без Маяковского « ни туды...» и даже «ни сюды».
Что еще сказать в заключение этой серии очерков о двух замечательных русских поэтах? Пожалуй, только одно: «Спасибо, что были!»
И еще:
«Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
(В.В. Маяковский )
Добавить комментарий