Солженицын и его парижский почитатель. Из архива писателя

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ, 2023

Когда я вырвался из Совдепии и приехал в Штаты – это было в конце 1982 года, – Александр Глезер был на Западе уже старожилом. В России он был любителем и, видимо, знатоком авангардного искусства, лично знал гонимых художников, был одним из организаторов знаменитой «бульдозерной» выставки 1974 года, после чего эмигрировал, поселился в Париже. Ему удалось переправить часть своей обширной коллекции картин, что позволило стать на Западе успешным арт-дилером. В Париже он также основал книжное издательство «Третья волна», но в 1980 году переехал в Штаты. Жил в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси (вблизи Нью-Йорка). 

Здесь он вступил в контакт с владельцем «Руссики» -- крупнейшего магазина русской книги. Кроме обычных покупателей книг, через «Руссику» отоваривалось большинство публичных и университетских библиотек, которым требовалось постоянно пополнять свои русскоязычные фонды. Благодаря этому «Руссика» получала твердые доходы и согласилась часть из них вкладывать в издания «Третьей волны». Получив надежную финансовую базу, Глезер стал расширять свое издательство, ему требовались новые авторы. Тогда я с ним и познакомился.

Первым делом я ему предложил мой исторический роман «Хаим-да-Марья», основанный на материалах так называемого Велижского дела, по которому более сорока евреев обвинялись в ритуальных убийствах христианских детей. Хотя действие происходит во времена Александра I и Николая I, то есть в «проклятом прошлом», в эпоху, когда в СССР косяками издавались «труды» по «разоблачению международного сионизма», звучание романа было слишком современным. Рукопись зарубили во всех московских редакциях, в которые я обращался до эмиграции. Тем важнее, мне казалось, поскорее выпустить роман в «тамиздате». 

Однако, в ответ на мое предложение, Саша Глезер сказал, слегка насупившись: 

«Понимаешь, я еврей, мой партнер из “Руссики” еврей, и мы издадим книгу еврея о том, как в царской России преследовали евреев. Нет, Максимов будет очень недоволен. Он и без того язвит, что “Третья волна” из русского издательства превратилось в еврейское. Дай что-то другое, что не имеет отношения к евреям». 

В тесном мире русскоязычного зарубежья Владимир Максимов, главный редактор ведущего эмигрантского журнала «Континент», был очень влиятелен. К тому же его «национал-патриотические» воззрения резонировали со взглядами еще более влиятельного Александра Солженицына, сильно рассерженного на «наших плюралистов». Попасть в разряд «плюралистов» Саша Глезер не хотел. 

Другая книга, которую я планировал издать как можно скорее, к счастью, не имела отношения к евреям. Ее название -- «Дорога на эшафот»; ее сюжетная канва – противостояние великого биолога Николая Вавилова лжеучениям Трофима Лысенко, которого поддерживали партия, правительство и лично товарищ Сталин. Борьба завершилась арестом Вавилова и его гибелью в Саратовской тюрьме, а затем и разгромом всей советской генетики. 

Биография Н. И. Вавилова была моей первой книгой. Она чудом вышла в серии ЖЗЛ в 1968 году и тут же подверглась гонениям, хотя при ее подготовке к печати из рукописи, по цензурным соображениям, было изъято более ста страниц. Отсюда понятно мое желание издать заключительную часть той книги в полном объеме. 

Это предложение А. Глезера вполне устроило, книгу он издал без промедлений, даже быстрее, чем следовало. Экономя время и деньги, он отправил в типографию невычитанную корректуру, из-за чего в книге оказалось две-три досадные опечатки. 

Этим наше сотрудничество завершилось. С января 1985 года я стал работать на «Голосе Америки» и переехал в Вашингтон, тогда как он оставался в Нью-Джерси. Еще через пару лет до меня дошел слух, что Александр Глезер переселился обратно в Париж. Из Википедии можно узнать, что он умер в Париже в июне 2016 года, там же и похоронен. 

Встречаться с ним за все эти годы мне не доводилось, но столкнуться заочно однажды пришлось. Произошло это в 1994 году – том самом, когда Александр Солженицын, после долгих уговоров, извинений и заискиваний, согласился вернуться в родные пенаты. 

К тому времени многие писатели-эмигранты третьей волны по многу раз побывали в России, благо еще в годы горбачевской гласности появилась такая возможность. Солженицын не спешил. Зато решение принял капитальное: поехать не на время, а навсегда. И не так, как обычно летали в Москву: через Атлантику, с пересадкой в Европе или напрямую в подмосковный аэропорт Шереметьево. Солженицын отправился на Западный берег Соединенных Штатов, оттуда через Тихий океан во Владивосток; а оттуда неторопливо, по железной дороге, с долгими остановками во многих городах, где его с почестями встречали главари местных властей и собирались восторженные толпы почитателей, перед которыми он выступал с патриотическими речами. 

Событие было из ряда вон выходящим не только для России и русской литературы, но и для всей мировой медиа. 

Газета «Вашингтон Таймс», в которой я тогда довольно регулярно сотрудничал, предложила мне прокомментировать это событие, что я и сделал. 

Через некоторое время после того, как моя статья была опубликована в Вашингтоне, мне стало известно о ее перепечатке в московской газете «Культура» -- в переводе, распространенном агентством ИТАР-ТАСС. Статья была помещена на видном месте и сопровождалась очень выразительной фотографией: крупным планом бородатое лицо Солженицына перед двумя микрофонами – рот широко открыт, глаза горят, два сжатых кулака подняты вверх, видны головки двух микрофонов. 

А еще через месяц в той же газете было напечатано «опровергающее» меня письмо из Парижа Александра Глезера под названием: «О демократии, патриотизме, Солженицыне». 

Я позвонил в редакцию и сказал, что хочу предложить небольшую статью в ответ на письмо А. Глезера, к чему главный редактор А. А. Беляев отнесся вполне благосклонно. Публикую ее вместе с сопроводительным письмом.

 * * *

12.8.1994, Вашингтон

Редакция газеты «Культура»

Гл. редактору А.А. Беляеву.

Глубокоуважаемый Альберт Андреевич!

Хотя мы кратко переговорили по телефону, я хочу еще раз поблагодарить Вас за публикацию моей статьи о Солженицыне. Я привык, что мои работы о национал-патриотизме, хорошо известные на Западе, появляются в российской печати лишь в гомеопатических дозах, вопреки прилагаемым усилиям. В то же время мои работы на другие темы публикуются охотно. Так, статья «Правда и ложь о Вавилове и Лысенко» (1,5 авторских листа), к моему смущению, была опубликована в трех журналах – от академического «Вопросы истории естествознания и техники» до «Природы» и «Знание—сила». На этом фоне замалчивание моих работ о нынешних национал-патриотах и их дореволюционных предшественниках особенно выразительно. Поэтому появление моей статьи в «Культуре» было приятным сюрпризом. 

ИТАР-ТАССовский перевод ужасен, но в этом нет Вашей вины: Вы дали то, что имели. Я искренне не понимаю некоторых людей. Ведь ТАССовский корреспондент мог позвонить в «Вашингтон таймс», получить мой телефон, и я дал бы ему русский текст (который позднее был опубликован в «Новом русском слове»). Процедура заняла бы у него пять минут, но он корпел над изготовлением убогого подстрочника. Тем не менее, я был рад и такой публикации.

Что же касается критики Глезера, то ее форму оставим на его совести, а по существу – прилагаемая статья. Я стремился, насколько это возможно в полемике, избегать личных выпадов и говорить только о том, что, на мой взгляд, имеет несомненный общественный интерес. Надеюсь, что Вы с этим согласитесь и напечатаете статью.

С уважением

Семен Резник 

ЕЩЕ РАЗ О СОЛЖЕНИЦЫНЕ, А ТАКЖЕ О ЕГО ПАРИЖСКОМ ПОЧИТАТЕЛЕ

25 ИЮНЯ С.Г. В «Культуре» был опубликован перевод из газеты «Вашингтон Таймс» моего комментария по поводу возвращения в Россию Александра Солженицына, распространенный без моего ведома агентством ИТАР-ТАСС, а месяцем позже появилось письмо из Парижа Александра Глезера, который обвиняет меня в «клевете» на Солженицына. Вот пример полемических приемов моего оппонента.

«“Солженицын предлагает политическое решение для возрождения России в ущерб соседним странам”, утверждает Семен Резник. Когда и где?! Сколько же можно лгать и клеветать?!»

Это негодование по поводу вырванной из контекста фразы деланное, ибо мною дана ссылка на предотъездное интервью Солженицына журналу «Нью-Йоркер», в котором, как сказано в статье, «он “разрешил” Украине и Казахстану быть независимыми при условии “возвращения” России чуть ли не половины их территорий». Могу добавить, что интервью опубликовано в номере от 14 февраля 1994 г.; территориальные претензии Солженицына к Казахстану и Украине изложены на стр. 77 (Фотокопию этой страницы прилагаю).

Кто же клеветник и кто оклеветан?

В статье, которую так болезненно воспринял парижский почитатель Солженицына, я лишь повторил то, что писал раньше: Солженицына считаю крупнейшим писателем 20-го века. Он оказал глубочайшее влияние на мое поколение и сделал больше для разрушения империи зла, чем кто-либо другой. Я сам во многом воспитан на его произведениях, восхищаюсь его талантом и мужеством. Однако не все творения писателя равноценны. «Красное колесо» я считаю его творческой неудачей.

После выхода в свет расширенного варианта «Августа 1914» (первый узел «Красного колеса») я проанализировал это произведение, аргументировав свое отношение к роману в рецензии, опубликованной в газете «Вашингтон Таймс» 24 июля 1989 г. При всем моем уважении к С. Липкину, И. Лисянской и Д. Штурман, чьим авторитетом «побивает» меня А. Глезер, я смею иметь свое суждение. 

Г-н Глезер утверждает, что тема «Красного колеса» мне чужда. Как раз напротив. Тема русской революции и процессов, которые к ней привели, -- для меня одна из главных. Предреволюционную эпоху я изучаю с начала 60-х годов, ибо на нее приходится первая половина жизни Николая Вавилова, героя первой моей книги, и конец жизни Ильи Мечникова, героя второй; на эту эпоху приходится наиболее активная деятельность Владимира Короленко, одного из главных персонажей моего исторического романа «Кровавая карусель», ей же посвящены мои документальные повести о Дзержинском[1]  и о Деле Бейлиса[2] .

Эпоху я изучал не по учебникам, а по газетам и архивам того времени, по мемуарам и письмам современников, по стенограммам заседаний Государственной Думы, Следственной комиссии Временного правительства и множеству других документов. Мне знакома значительная часть материалов, которыми пользовался Солженицын. Достаточно сопоставить с документами неумеренное возвеличение в романе сложной фигуры П.А. Столыпина, убитого «Мордко» Богровым, который, по Солженицыну, действовал из ненависти к России. На самом деле Богрова звали Дмитрием, он был пешкой в сложной игре тайной полиции. Он действовал с ведома, а, может быть, и по поручению жандармского полковника Кулябко, который месяцем раньше – в обход закона, но по требованию черной сотни – арестовал Менделя Бейлиса, хотя три смещенных один за другим следователя отказались выдать ордер на арест невинного человека. Матерый профессионал политического сыска, Кулябко изображен в романе простофилей, эдаким русским Иванушкой-дурачком, которого окрутил хитроумный «Мордко». В реальной жизни Кулябко умело манипулировал Дмитрием Богровым – экзальтированным юношей, запутавшимся в революционно-провокационных сетях и пошедшим убить и быть убитым. Стенограмма скоропалительного суда над Богровым бесследно исчезла, а Кулябко был помилован Николаем Вторым, который запретил начатое было расследование. Реальные события и характеры были, как видим, куда драматичнее, острее и интереснее их отражения в кривом зеркале солженицынского романа. 

Мое утверждение о том, что Запад отверг «моральную» проповедь Солженицына г-н Глезер опровергает тем, что на Западе, в отличие от тоталитарного государства, нет обязательного для всех мнения. Однако плюрализм мнений не отменяет существования общих фундаментальных ценностей современной Западной цивилизации. Прежде всего, это принципы демократии и прав человека. 

В 1990 году, когда группа «русских писателей-патриотов» во главе со Станиславом Куняевым совершила «половецкий набег» на Америку, я опубликовал небольшую статью «Десант советских нацистов в Вашингтоне» («Панорама», Лос-Анджелес, апрель, 1990). В ней я привел несколько цитат из работ приглашенных авторов, продемонстрировав человеконенавистнический и антисемитский характер их «патриотизма». В результате – словно смерч пронесся по Америке. Российских «патриотов» повсюду встречали демонстрациями протеста. Журналисты, интервьюируя их, задавали вопросы по поводу приведенных мною цитат, не позволяя подменять прямые ответы пустой болтологией. Организаторы поездки держали в секрете названия и адреса отелей, в которых останавливалась группа, опасаясь, что гостей будут бить, а полиция не сможет их защитить. Университеты и колледжи, в которых были запланированы их выступления, давали им от ворот поворот. Власти, опрометчиво их пригласившие, путано объяснялись с общественностью и вынуждены были резко сократить программу поездки. Но при этом нашлось в Америке несколько «патриотов России», которые очень даже привечали куняевскую группу; одобрительные письма этих американцев были потом опубликованы в «Литературной России». Значит ли это, что Америка встретила куняевцев «по-разному»? Ни в коей мере. 

Никто на Западе, естественно, не ставит Солженицына в один ряд с Куняевым. Хотя бы потому, что Куняев верно и с выгодой служил тому гнусному режиму, который гноил Солженицына в лагерях, а потом жестоко преследовал за страшную правду о ГУЛАГе, рассказанную в его потрясших мир произведениях. Но когда Солженицын – в Гарвардской лекции и других работах – стал объяснять Западу, что у него «слишком много» свободы, что он «слишком» обеспокоен индивидуальными правами в ущерб обязанностям, Запад эти проповеди отверг. В том, что Запад его «не понял», с горечью признается и сам Солженицын – в том же интервью журналу «Нью-Йоркер». Но, конечно, и на Западе особенно среди эмигрантов из России, есть некоторое число людей, молитвенно относящихся к каждому его слову. 

Ссылаясь на личные беседы со мной, г-н Глезер пишет, что меня как писателя «в основном интересовала … еврейская тема». 

Ничего подобного я ему не говорил и говорить не мог.

Как и большинство бывших советских евреев, я являюсь жертвой культурного геноцида. Я не знаком в должной мере с еврейскими традициями, бытом, языком, а потому профессионально работать в сфере еврейской тематики я не могу, даже если бы этого желал. Основной темой моих литературных произведений всегда была борьба за истину – отсюда мои книги об ученых. Но я также знаю, что противостояние правды и лжи выходит далеко за сферу науки. Введение ложных идей и концепций в сознание общества служит могучим оружием в борьбе за выживание тоталитарных систем; если одни такие концепции перестают работать, их заменяют другими. Так я пришел к проблеме перерождения лживой коммунистической идеологии в столь же лживый национал-шовинизм, уходящий корнями в дореволюционное черносотенство. Этой проблеме я посвятил три книги и большое число публикаций в периодике русского зарубежья. Конечно, во многих случаях я пишу о евреях, но лишь постольку, поскольку национал-патриоты используют их как козлов отпущения в идеологической и политической борьбе. Короленко подчеркивал, что в России нет отдельного еврейского вопроса, а есть большой русский вопрос о преследовании евреев. Эту точку зрения я и стремлюсь развивать в меру своих сил в моих художественных и документальных произведениях. 

В заключительных абзацах своего письма А. Глезер предлагает мне «не вмешиваться в наши русские дела» и попрекает тем, что я «бежал из своей страны» и не тороплюсь возвращаться. Поскольку его собственное письмо прислано из Парижа, то, я полагаю, читателям ясен курьез ситуации. По существу же скажу следующее.

Да, меня не заталкивали силой в самолет, как Солженицына, а, наоборот, всячески препятствовали выезду и выдали визы моей семье только после того, как я объявил, что начну голодовку. Но я не уехал бы из России, если бы мне не «перекрыли кислород». Семь лет я пытался пробиться в печать хотя бы с крохотной заметкой о нараставшем уже в то время национал-шовинизме, но из двух исторических романов и десятков статей не была опубликована ни одна строчка. Лишь исчерпав все возможности, я решился на отъезд, за что беззаконно были лишены гражданства не только я сам, но моя жена и несовершеннолетний сын. Завершенные рукописи мне удалось переправить нелегально, из-за чего несколько человек подвергались огромному риску, но о вывозе архива и библиотеки нельзя было и думать. До сих пор никто даже из самых либеральных демократов не ставил вопроса о том, что тысячам «бежавших» еврейских семей тоже следовало бы принести извинения и вернуть гражданство, а не только двум десяткам наиболее известных диссидентов. 

Когда я стал приезжать в Россию, чтобы добрать материал для моей последней книги, КГБ начал запугивать встречавшихся со мной людей, требуя не иметь дела «с опасным агентом сионизма». После скандальной поездки «патриотов» по Америке меня, видимо, в отместку, больше года вообще не пускали в Россию. Прорвать гебистско-«патриотическую» блокаду удалось только после публикации моего письма в «Новом времени»[3] . Большинство моих произведений о национал-шовинизме в России не опубликовано до сих пор. 

Хочу напомнить, что после возвращения Александру Солженицыну гражданства, неоднократных публичных извинений перед ним и приглашений со стороны президентов и общественности, он ставил непременным условием своего возвращения в Россию опубликование всех его произведений. Но и после того, как все им написанное было издано и переиздано много раз, он не торопился, считая, что «условия» еще не созрели. 

Я не претендую на почести, оказываемые нобелевскому лауреату, но есть элементарные понятия о человеческом достоинстве, применимые в равной мере ко всем. Если исходить из этих понятий, то условий для моего возвращения пока нет и вряд ли они появятся в ближайшем будущем. Не для того я «бежал» из России Брежнева, чтобы возвращаться в Россию, в которой все большую силу забирают Зюгановы, Прохановы и Жириновские.

Сожалею, что моя скромная литературная деятельность вызывает у парижского патриота России столь отрицательные эмоции, но помочь ему ничем не могу. Россия и истина мне дороги не меньше, чем А. Глезеру и А. Солженицыну. Писать о российском национал-шовинизме я буду и впредь, тем более, что от него исходит опасность для самой России и для всего мира. 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ, 2023

В постсоветской России газета «Культура» (бывшая «Советская культура») считалась относительно либеральным изданием, то есть одним из тех, которые охотно допускали на своих страницах разноголосицу мнений. Однако этот «плюрализм» был строго ограничен. Опубликовать мой ответ на письмо А. Глезера «Культура» не осмелилась. В медийном пространстве доминировали идеи национал-шовинизма: красную идеологию вытесняла коричневая или красно-коричневая. Это формировало массовое сознание – как в самой России, так и в определенной части русского зарубежья, что продолжалось на протяжении всех трех послесоветских десятилетий. В писаниях почитателей Солженицына, таких, как А.Глезер, такие идеи высказывались не столь прямолинейно, как в писаниях Проханова или Жириновского, но суть была той же: 

«Мы русские – какой восторг! Мы самые добрые, самые щедрые, самые бескорыстные, самые право-славные. И еще мы самые сильные и самые смелые. Мы – третий Рим, а четвертому не бывать. Мы хотим, как лучше, а коли получается, как всегда, то это козни масонов, сатанистов, “малого народа” и прочих еврействующих русофобов». 

Потому с таким сочувственным пониманием, а то и с энтузиазмом, отозвалась большая часть российской публики на Крымнаш, Донбасснаш, Киев-будет-наш. Беларусь-то давно «наша», если кому невдомек. Ну и Абхазия с Осетией – это само собой. «Наше» все, до чего можем дотянуться. До чего не можем сегодня, дотянемся завтра. А тем, кто несогласен и ерепенится, надлежит знать и помнить: МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ.

----

[1} См. «Чайка», https://www.chayka.org/node/13039; https://www.chayka.org/node/13067 https://www.chayka.org/node/13084 

[2] Позднее вошла в мою книгу «Убийство Ющинского и Дело Бейлиса» / «СПб., «Алетейя», 2013. 

[3] В период горбачевской гласности журнал «Новое время» пользовался большим влиянием, в чем я убедился, так сказать, на собственном опыте, ибо публикация в нем моего коротенького письма произвела магическое действие. Меня пригласили в советское посольство, были предельно любезны и тут же оформили въездную визу, в которой с каменными лицами отказывали больше года.