16. С М Е Н А Д Е К О Р А Ц И Й
Еще в деревне Георгий рассказал Надежде о происходившим с ним в годы войны. С удивлением она узнала, что почти все это время он находился не в Джанкое, а в Средней Азии. Попал он туда неожиданно по совету незнакомого человека, предупредившего о грозящей ему опасности в Крыму за давнюю связь с Германией. Тот человек был краток и убедителен, но вопросов просил ему задавать. Он снабдил его необходимыми документами и указал отдаленное место, где может укрыться от пристального внимания карающих органов. Надежда не переставала удивляться рассказу мужа, а потому задавала ему вопросы. Прежде всего, ее интересовал упомянутый им незнакомец. Кто он? Почему взял на себя роль спасителя? Но Георгий ничего о нем не знал.
(Эта тема, получившая в семье название “парадокс времени”, не заглохнет, а будет передана следующему поколению.)
В Джанкое Садовских встретил доктор Подушко. Еще в деревне Георгий предупредил жену о том, что от их прежнего жилья остались лишь пустырь и воспоминания. На месте бывшего шалаша тоже грудились камни и мусор. Хотя Иван Иванович ютился в неказистой комнатушке, он поселил друзей у себя.
Их радость возвращения в Крым омрачало окружающее пространство.
За годы оккупации лицо Джанкоя изменилось до неузнаваемости - многие дома не существовавли, иные пострадали. Хотя к моменту их приезда некоторые разрушения были ликвидированы, оккупация продолжала напоминать о себе. Улицы почти не освещались. Внешний вид горожан свидетельствовал о житейских трудностях с признаками нищеты. Там и тут встречались фронтовики-инвалиды с обрубками вместо ног и рук. Безногие калеки с культями передвигались на управляемых руками досках с колесиками. Зато присутствовали крымские фрукты, поразившие Тасю. В тамбовской деревне ни дынь, ни винограда она не пробовала.
В Исполкоме Садовским предложили несколько ветхих помещений. Лучшим оказался домишко на окраине города со следами увечий. Его окружали заросшие лопухами пустыри с отметинами разрушенных строений, а поодаль маячили извилистые траншеи - свидетели военных действий.
С первого взгляда стало ясно: избушка-развалюшка требует серьезного ремонта. Внутри царил мрак, сквозь дырявую крышу глядело небо, пол ходил под ногами… Словом, неприглядная картина таила в себе опасность. Оценив взглядом их будущее жилье, Георгий заверил: “Поговорим месяца через три”. С этого момента каждую свободную минуту он возвращал хибаре жилой вид - чинил крышу, перекладывал пол, укреплял стены...
Садовский не подгонял время - оно работало на него. Как обычно, им руководили принципы: делать свое дело и не суетиться. В обозначенный срок оставалось лишь наклеить обои, купленные на рынке за немалые деньги. Окончание ремонта семья отметила чаепитием.
Поскольку от довоенного инструмента у него не осталось и следа, капитальный ремонт он начал с посещения не только базара, но и мусорных свалок. На вещевых помойках ветер перебирал оставшиеся от довоенной жизни семейные фото с размытыми лицами, школьные тетради со стертыми записями, клочки одежды … Такие нагромождения Георгий называл кладбищами вещей, хранящих память.
Среди бросовых предметов он находил и пригодные для использования. Так, из фрагментов былой мебели изготовил этажерку и вешалку. На одной из свалок он обратил внимание на куклу, представлявшую собой лысого уродца со вдавленной грудью и увечными конечностями. После некоторого раздумья решил вдохнуть в нее новую жизнь. Хотя работа с находкой оказалась серьезнее, чем он предполагал, спустя некоторое время Тася получила в подарок куклу, названную ею Жанной. Эта красавица отдаленно не напоминала лычковское тряпочное существо неопределенного пола.
Из первоочередных дел Садовские выделяли поиск следов Анджуды с ее многочисленным семейством. Они стучались в разные двери, опрашивали горожан, но никто толком ничего не знал, конечно, кроме факта массовой депортации татар из Крыма. Как и местные немцы, они стали жертвами геноцида. Очевидцы рассказывали о битком набитых татарскими семьями вагонах времен Империалистической войны, направлявшихся в Сибирь и Среднюю Азию. После депортации татар исчезли целые деревни, а их имущество было расхищено. Степенную Анджуду с детьми и внуками постигла участь соплеменников. Глядя на Тасю, Надежда вспоминала ее слова, произнесенные в начале тридцатых годов: “Бог еще наградит тебя ребенком. Я вымолю тебе дитя”. Ее пророчество сбылось: Надежда приняла девочку безвременно ушедших из жизни родителей - погибшего на фронте отца и по нелепой случайности умершей матери.
Не забывала она и двух татарок, встретившихся на их с Жорой пути от полустанка к шалашу.
Обе отнеслись к ней доброжелательно: одна подарила пучок растений, вторая приютила в собственном доме, кормила, лечила ее ноги, наградила подарками. Хотя ни одну из них она в дальнейшем не встречала, в памяти они присутствовали. Теперь ее одолевали вопросы, касающиеся их судьбы. В какой чужой край загнали этих несчастных, лишив привычного крова? Живы ли их дети? Ей вспоминались любопытные татарские ребятишки, взрослевшие на ее глазах среди библиотечных книжных полок и городских улиц.
Надежда остро ощущала нехватку рядом мамы Лизы, Саши, Анджуды, длительное время украшавших своим присутствием жизнь ее семьи. Их близость она считала большой удачей.
В годы войны доктор Подушко безвыездно находился в Крыму. От него Георгий и Надежда впоследствии узнали о местонахождении друг друга. После объединения в Джанкое им было чем поделиться. Один из рассказов Ивана Ивановича касался необычной встречи в Севастополе.
- Я побывал там вскоре после освобождения от оккупантов, - уточнил он. - Кругом разрушения, народ обнищал, много калек… На базаре продавали, можно сказать, последнее. Вдруг замечаю навес с сидящим под ним кустарем. В пору моей молодости подобные ходили по дворам с криками: “Паять, лудить…!” Вот и этот точит ножи, чинит старые кастрюли и чайники. И люди к нему идут с прохудившейся кухонной утварью. Меня удивил его внешний вид. Даже на фоне сильно обнищавших за годы войны крымчан выглядел он неприглядно. Смотрю на этого кустаря и соображаю: где его видел?
- И все-таки вспомнили? - попыталась опередить доктора Надежда.
- Вспомнил, но с трудом. Откровенно говоря, вид у него был не из приятных. Весь обросший щетиной, глаза слезящиеся, из сандалий торчат грязные пальцы… Имени его я не знал, да и видел всего пару раз в ДК. Зато помню твои, Надюша, и Сашенькины рассказы о нем. Сдается мне, кто-то из вас присвоил начальнику прозвище - Галифе. Вы обе говорили, что его мрачная тень отравляет воздух , а потому сотрудники видели в нем демоническую фигуру.
- Если действительно вы встретили Галифе, то присвоенная ему кличка принадлежала острой на на язык Саше Карпенко, - пояснила Надежда.
За прошедшие годы она старалась забыть этого человека. Во всяком случае, жизненные обстоятельства отодвинули его на задний план. Но сперва о нем напомнил рассказ Саши о написанном им ложном доносе, показанном ей следователем во время допроса, а теперь и рассказ Ивана Ивановича о встрече с ним на рынке.
- На мой вопрос, знал ли он в Джанкое Надежду Садовскую и Александру Карпенко, этот странного вида человек пробурчал: “Не имел чести”, - продолжал доктор. - Не ведаю, каким образом он дошел до такой “хорошей жизни”, но завсегдатаи базара называли его Тюремником. Похоже, они близки к истине. Только неясно, в какой роли - осведомителя или пострадавшего. Как врач могу сказать: этот человек был нездоров. Я сужу по его отекшему лицу, цвету кожи и слезящимся глазам. В дальнейшем мне приходилось бывать в Севастополе на базаре, но больше его там не встречал. Честно говоря, у меня остался неприятный осадок от единственной встречи с ним.
- Понятия “Галифе” и “Тюремник” несут в себе нечто общее, - пояснил Георгий. - Ясно одно: он оказался продуктом своего времени не в лучшем качестве. Судя по роду его занятия на рынке и внешнему виду, жизнь обошлась с ним сурово. Возможно, его постигла кара за темное прошлое, а тюрьма, если он в ней побывал, стала расплатой за грех доносительства. Здравый смысл подсказывает мне его функцию: в свое время он был не только директором ДК, но и выполнял иные поручения. Сами знаете: к каждому учреждению приписан свой осведомитель. Так было и есть.
Надежда попыталась расставить точки над i в “деле Галифе”.
- Подобные злые шутки судьбы называются бумерангом. Волей-неволей приходится верить в его силу. Мне кажется, надо забыть этого человека. В конце концов, он заплатил за им содеянное. Не станем больше его обсуждать.
После слов Надежды собеседники замолчали. Каждый вспоминал Сашу и ее безвременный и тяжелый уход. В дальнейшем кличка Галифе в семье Садовских не звучала.
Восстановленный домик-развалюху Садовский прозвал курятником. Действительно, по размеру он мало отличался от жилища наседки с выводком. Первое время дверь обычно не закрывали; уходя, прислоняли к ней бревно. Если не считать сшитого руками Надежды лоскутного одеяла, ничего привлекательного для вора в домишке не было. В единственной комнате с пристроенными к ней кухней-дюймовочкой и мастерской, впоследствии украшенной занавеской на окне и скатертью на столе, происходили разнообразные события. Бытовые трудности Садовские воспринимали как само собой разумеющееся. Вокруг хватало людей, живущих куда хуже.
Сюда приходил доктор Иван Иванович с докторской трубочкой-стетоскопом. Здесь Георгий Константинович мастерил предметы быта, Надежда обновляла одежду, а Тася одевала-раздевала, лечила и укладывала спать куклу Жанну. Спустя год после вселения в курятник она пошла в первый класс. Здесь, в курятнике, сохранялись произведения гонимых Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, обсуждались трагические судьбы “врачей-отравителей” и жертв “ленинградского дела”. В этих стенах по радио прозвучало сообщение о смерти Сталина. В курятнике оживали воспоминания и строились планы…
Так или иначе, много хорошего и грустного происходило в уцелевшем после войны домишке с окном на свалку, превращенном Садовскими в обжитое семейное гнездо. Его они покинули спустя восемь лет. За это время в семье не раз звучала непонятная чужому уху аббревиатура - ЖОП. Ее придумал Георгием еще в довоенные времена. Это было оптимистическое напоминание о том, что семья находится в условиях Жесткого Ограничения Потребления. Ему же принадлежали забавные рифмы:
Коль поставил ты задачу
Подарить семье удачу,
Днем и ночью думай чтоб
Соблюдать систему ЖОП.
Как-то у школьной подруги Оксаны Цапп Тася приглядела нарядную куклу-блондинку с голубыми глазами. Когда с мамой она шла в город, всякий раз тянула ее к магазину игрушек. Там за витринным стеклом проживала копия подружкиной блондинки. Теперь девочка мечтала получить такую же в качестве родительского подарка ко дню рождения. Она уже имя ей придумала - Алиса. Правда, у нее была кукла Жанна, обнаруженная отцом на свалке вскоре после их приезда в Джанкой. Но Тася рассуждала по-своему: Жанне нужна сестричка.
Проснувшись в день своего рождения, она тотчас потянула мать в заветный магазин. Но там выяснилось, что на месте голубоглазой куклы восседает плюшевый медведь с выпученными глазами-пуговицами. Продавщица успокаивала девочку: мол, найдется для тебя другая красавица. Действительно, вторая кукла оказалась наряднее витринной, а потому Тася с радостью прижала к себе шатенку с закрывающимися глазами в лакированных туфельках.
(У кукол Алисы и Жанны будет счастливая судьба - они перейдут к следующему поколению).
По дороге домой Тася размахивала коробкой с долгожданной куклой и от радости громко пела. Надежда объясняла ей правила поведения на улице, но дочка продолжала петь. Неожиданно рядом оказалась незнакомая женщина. Сперва она прислушивалась к ее пению , а потом обратилась к матери. Смысл ее слов сводился к тому, что у певуньи хороший слух. И если она не занимается музыкой, то об этом родителям стоит подумать. На эту тему между Надеждой и незнакомкой состоялся разговор. Они договорись о том, что мама в ближайшее время приведет дочку в музыкальную школу для прослушивания.
(Тот памятный день - с покупкой куклы Алисы и уличной встречей с незнакомкой - определит судьбу Анастасии Садовской.)
Поступление Таси в музыкальную школу изменило семейный уклад. В доме появилось пианино - предмет ее интереса. Это был довольно редкий случай, когда ребенок без понукания занимается музыкой. Вскоре регулярные музыкальные занятия потеснили игру с недавно обожаемыми Жанной и Алисой, а затем куклы вовсе переселились на шкаф. Но к тому времени обе приобрели не столь выразительный вид. Дело в том, что куклы стали жертвами парикмахерского искусства Таси и ее подруги Оксаны. Как следствие - подстриженные ими красавицы лишились пышных шевелюр.
Принимая участие в музицировании дочери, Надежда вспоминала давние уроки Елены Генриховны в Питере. Тогда музыкальное ученичество превращалось для нее в праздник. Теперь она жалела об упущенном времени. Ведь до войны могла брать фортепьянные уроки у Саши Карпенко. С ее хорошим слухом и практикой музыкального руководителя детского коллектива она подготовила бы Надю к основам владения инструментом. Увы, те возможности давно были утрачены. Оставалось переключиться на Тасю с ее тяготением к музыке.
Еще до поступления дочери в первый класс, Надежда взялась обучать ее чтению и письму. Она учила ее четко воспроизводить буквы посредством 86-го пера и чернил.
Домашние занятия с матерью Тася воспринимала без сопротивления, даже с определенным интересом. Присутствие же в школе вызывало ее протест. В первый школьный день она заявила: ”В школу больше не пойду. Я там уже была”. Родители объясняли дочери, что учиться ей придется всю жизнь, но она твердила свое: “Не пойду. Там скучно”. Переубедить ее было достаточно трудно.
(След первого скучного дня за партой растянется для нее на десять лет учебы в общеобразовательной школе.)
Если детство Таси было окрашено семейной радостью, то по мере ее взросления родителей все чаще настораживали сигналы неблагополучия.
Вначале протесты дочери они связывали с ее подростковым возрастом. Но время шло, а Тася продолжала вести себя все хуже и хуже… Надежда старалась всячески ее радовать - шила нарядные платья, готовила ее любимые блинчики, приносила из библиотеки интересные книжки, приобщала к рукоделию. Георгий Константинович брал дочь в поездки и походы по Крыму, знакомил с историческими фактами, делился собственным жизненным опытом. В такие дни ему казалось, что вне дома Тася с интересом воспринимает увиденное и услышанное, становится разговорчивее и мягче. Но стоило им возвратиться домой, как в ней вновь пробуждался дух противоречия. В конце концов, она перестала выполнять какие-либо семейные обязанности, тем самым превратилась в углового жильца.
Время шло. Миновал подростковый возраст. Тася закончила сперва музыкальную, затем среднюю школу. Своими планах учиться дальше с родителями не делилась, да и вообще редко общалась с ними. Большую часть времени она проводила вне дома. Теперь они, можно сказать, не знали о ней ничего. В какой-то мере они привыкли к неблагоприятной семейной обстановке, но одновременно не теряли надежду на то, что их дочь одумается. На этот счет они заблуждались, так как атмосфера в семье становилась все напряженнее... Более того, внезапно произошло нечто, чего не ожидали: в день своего рождения Тяся объявила об отъезде в Москву, куда зовет ее школьная подруга Оксана Цапп.
Надежда и Георгий по-разному восприняли решение дочери переехать в столицу. В противоположность отрицательной реакции жены, Георгий отнесся спокойно к решению Таси . Хотя их настораживала неподготовленность девятнадцатилетней дочери без специальности к жизни в столице, спорить с ней они не стали.
После отъезда Таси минуло полтора года. Все это время в разговорах Садовские возвращались к счастливым былым временам, когда вокруг раздавался веселый голос их девочки, устраивались семейные праздники, совершались походы по Крыму...
Одновременно в беседах они высказывал друг другу разные точки зрения относительно воспитания дочери. В сущности впервые за долгую совместную жизнь супруги оказались по разную сторону баррикад. Для Надежды уход Таси из семьи превратился чуть ли не в кровоточащую рану. Она считала, что дочь может получить помощь только от родителей, то есть живя в семье. Особенно сейчас, когда скоропалительно вышла замуж и родила сына. Георгий придерживался иного мнения о полученном Тасей воспитании в семье и переезде в Москву. Речь шла о чрезмерной ласке и постоянной опеке со стороны Надежды, что не лучшим образом влияло на самостоятельность дочери.
- Не кажется ли вам, сударыня, что вы проявляете материнский деспотизм? - спрашивал он жену посредством иногда используемых обращений вы и сударыня. - Не следует забывать, что Тася выросла, а потому имеет право действовать самостоятельно. Для этого у нее есть запас жизненных сил. От нас требуется дать ей возможность их проявить. А чрезмерная забота - один из способов подчинения.
Увы, Надежде так не казалось.
- В Москве без нашей поддержки Тасенька пропадет, - упрямо твердила она.
В свою очередь, Георгий напомнил жене о ее прошлом.
- Именно в такие юные годы ты, Дюша, действовала самостоятельно - сперва одна отправилась в Крым, а затем согласилась на рискованную пешую “прогулку” к шалашу с незнакомым человеком.
- Но тогда моя поездка была необходима.
- Ты забыла, что в ту пору человеческая жизнь висела на волоске? И нормальной связи с Питером не было. Честно говоря, я плохо себе представляю, что происходило бы с тобой, если бы мы не встретились на том заброшенном полустанке.
- А я не представляю, что будет с Тасенькой в Москве, - продолжала упорствовать жена.
- В противоположность тебе, Душа, я не столь категоричен. Тебя ведут эмоции, а я руководствуюсь здравым смыслом. Сейчас иное время. Ничего дурного в Москве с ней не произойдет. А что касается нас, то мы пережили ее подростковые выкрутасы, переживем и нынешнние обстоятельства. Ветер в голове бушует в молодые годы, но потом он затихает. У нашей девочки хорошие задатки - по натуре она человек душевный и разумный, да и мы что-то ей привили. И эти качества еще обнаружат себя. В конце концов, все живы, у нас с тобой появился внук. Поверь, не надо ограничивать действия Таси, диктовать ей поступки.
Помолчав, Георгий подытожил их разговор.
- Главное, не лепи из нее нечто послушное. Ты не скульптор, а Тася не глина.
Последняя фраза мужа ее насторожила. Когда, где и от кого ее слышала? Перебирая годы, людей и обстоятельства, оживляла память. И та вернула ей эпизод тридцатилетней давности: еврейский колхоз Нова Вита и фраза Ширы Горшман: “Главное, не лепи нечто из своего ребенка. Он не глина”.
Выходит, долгое время она ошибалась - донимала Тасю излишним вниманием, угождала ей. Что же дальше? Как наладить их отношения? С этого момента ею овладела мысль о необходимости возврата утраченной душевной связи с дочерью.
( К воспитанию прикладывают руки все, но мало понимают истинный смысл педагогических решений.)
Общение с доктором Подушко всегда было окрашено взаимным доверием. Теперь в роли арбитра он склонен был занять сторону Георгия. Кроме того, выступил с предложением, касающимся Надежды.
- Почему бы тебе, Надюша, не поехать в Ленинград? Насколько я помню, ты неоднократно порывалась это сделать, но препятствовали обстоятельства. Нынче все располагает к поездке. Хорошо бы тебе переменить обстановку.
Предложение Ивана Ивановича оказалось к месту. Во всяком случае, Садовские его не отвергли. После недолгого обмена мнениями было решено: в ближайшее время она отправится в Ленинград.
17. П Р О С В Е Т Л Е Н И Е.
За прошедшие десятилетия лица Адама и его тетушки виделись Надежде уже нечетко. Их фотографий у нее не было. С одной стороны, она продолжала надеяться, что он жив и находится в Ленинграде, с другой, - готова была смириться с беспощадностью времени. Мысленно она проговаривала фразу: «Я выиграла свое счастье, но потеряла уважение к себе».
Перед отъездом Георгий просил ее не забывать о возрасте - не давать волю эмоциям. Но оба понимали: без них не обойтись.
В Питер она приехала рано утром. Выйдя из вагона, тотчас обратила внимание на лозунг: Ленинград - город трех революций. А я - свидетель всех, - подумала она.
В первый момент она не знала, куда направиться. На нее сразу пахнуло чем-то полузабытым. Город, еще окутанный дыханием зимы, пробуждался. С весенним оживлением он показался ей ухоженным. Дождь отмыл мостовые и тротуары, солнце поднимало настроение горожан. Люди жили своей жизнью, им не было дела до залетной крымчанки с ностальгической памятью.
Она довольно быстро устроилась в номере гостиницы “Московская”с окнами, выходящими на шумную Лиговку. Вскоре, незаметная для окружающих, направилась в сторону знакомых ей мест. Ноги сами вели ее навстречу детству и юности. По пути она с удивлением оглядывалась по сторонам.
После стольких лет отсутствия сохранившийся в памяти облик города оказался узнаваемым, хотя и с новыми прожилками. Надежда с любопытством вглядывалась в нововведения, напоминающие о способности времени изменять среду обитания. Это же касалось иного поколения горожан.
Она думала о произошедших в этом городе трагедиях, которые в 1937-38, 1942, 1948, 1952 годах (репрессивно-блокадное время) унесли тысячи безвинных людей. Она знала: едва ли существовал дом, в котором не умирали в лютую блокадную зиму и откуда насильно не увели жильца. Не окажись Садовские в Крыму, они тоже могли бы стать жертвами блокады Ленинграда. Что касается карательной службы под названием НКВД, то в сталинские времена ни одна стена не защищала от его всевидящего глаза. Словом, живая история города на каждом шагу напоминала о себе. При этом она понимала, какая пропасть лежит между двадцатилетней Надюшей Вебер, покинувшей Петроград в суровое послереволюционное время, и Надеждой Ивановной Садовской шестидесяти одного года.
Затерявшаяся среди шума городского транспорта и текущего по Невскому людского потока, она непроизвольно и, разумеется, тщетно пыталась уловить знакомые лица. Чем дольше оглядывалась по сторонам, тем больше перемен выхватывали ее глаза. Ей вспомнился герой фильма, спустя столетие оказавшийся на улице Парижа. Разумеется, он воспринял окружающее пространстве как нечто фантастическое, а себя ощущал фрагментом незнакомого города. В сущности, она шла по пути того экранного персонажа - была мизерной частью городской среды, этакой блуждающей тенью прошлого.
Надежда металась от былых образов к реальности. Из щелей памяти выползали давнишние эпизоды. Они с матерью идут по Кирочной к барыне на примерку. Под ногами хлюпает талый снег. Мать несет коробку с готовым нарядом, а она, оглядываясь по сторонам, держится за ее юбку. На проезжей части улицы мальчик в матроске под копытами лошади.... Детские впечатления сменили обрывки юности - квартира мадам Вебер на Литейном, венчание в Спасо-Преображенском соборе, кончина матери, ожидание Адама на заполненной разнородным народом платформе Николаевского вокзала... Как давно это было!
Нынче она находилась в знакомом и одновременно ином месте. Ее, родившуюся при императоре Николае II и прожившую здесь двадцать лет, теперь никто не замечал и не ждал. Под воздействием нахлынувших воспоминаний Надежда отдавала себе отчет в том, что среди этих улиц и домов не найдется ни одного человека, к которому могла бы запросто прийти и дружески побеседовать за чаем.
(У нее в мыслях не было, что стоит на пороге чаепитий с откровениями.)
Двигаясь вперед, она сравнивала прошлое с настоящим. На месте Знаменской церкви обозначилась округлой формы станция Метро «Площадь восстания». Перед Московским вокзалом (в прошлом Николаевским) отсутствовала конная статуя Императора Александра III. На Невском проспекте, показавшемся ей более широким, исчезла пестрота вывесок. У некоторых магазинов толпился народ и раздавался вопрос: “Что дают?” К магазину «Кофе-чай» тянулся хвост; давали индийский чай. Другая очередь устремилась к магазину «Фрукты» на углу Марата и Невского. На витрине расположенного в подвальчике цветочного магазина красовались тюльпаны. По асфальту, сменившему прежнюю брусчатку, шуршали троллейбусы. На Лиговке вздрагивали и звенели трамваи.
Полузабытое всплывало, напоминали о себе знакомые улицы, дома, краски. Однако в первые минуты она с удивлением разглядывала нововведения.
У станции Метро “Площадь Восстания” Надежда заметила будку с надписью «ЛенГорСправка» - службу, к услугам которой Георгий неоднократно предлагал ей обратиться с целью разыскать Адама Вебера, но она всякий раз прикрывалась фразой: “Я должна сама”. Попросив у служащей бланк, торопливо его заполнила. Сколько лет она представляла себе встречу с Адамом! Теперь ее одолевали сумбурные мысли. Возможно, он где-то рядом, но давным-давно знать ее не знает. Если он жив и находится в городе на Неве, то как поведет себя при их встрече? И тогда получится: здравствуйте, я ваша бывшая жена.
Надежда то отходила от будки, то приближалась к ней. Четверть часа ожидания со смутными мыслями превратились для нее в вечность… Пока служащая выполняла ее запрос, она старалась унять бьющееся сердце. Ей казалось, что нарушение сердечного ритма спугнет результат справки. Наконец, дрожащей рукой она взяла протянутый ей листок с записью: Адам Людвигович Вебер, 1894 года рождения в Ленинграде не проживает.
На ее глазах рухнула надежда его отыскать. Если он не в Ленинграде, возможно, его нет вообще или он находится в ином месте, - рассуждала она. В эту минуту почему-то ожило восклицание Гамлета: “Распалась связь времен, и я восстановить ее рожден”. Но она не знала, как восстанавливать в знакомом, но чужом городе. Как бы то ни было, сдаваться ей не хотелось, а потому надеялась на прояснение ситуации...
Первоначально она намеревалась отправиться к дому на Гороховой - их с Адамом пристанищу, но после данных справки бессознательно оказалась на Лиговке, ведущей к Мальцеву рынку. Теперь он именовался Мальцевским. Сюда она бегала за капустой и луком. Как ни странно, рынок сохранился. А вот булочная на углу Саперного и Надеждинской, переименованной в Маяковского, исчезла. По мере неспешного приближения к знакомому дому на улице Жуковского ее растерянность нарастала. Чем дольше она сталкивалась глазами с местами детства и юности, тем больше укоряла себя за многолетнее бездействие.
Она вспомнила предупреждение Георгия: “Главное - не паниковать!” В трудные минуты эта фраза отрезвляла.
Фасад дома, где они с матерью жили, мало изменился. Разве что потемнели чугунные ворота на пути во двор-колодец с низкой подворотней. На своем месте у входа в парадную маячила каменная тумба, под натиском прожитых лет вросшая в асфальт. Покосившаяся, она выглядела тенью двух минувших веков. Друг за другом оживали силуэты: подруга Варька, с которой Надя пеленала в одеяло кота Самурая и шила кукольные наряды, дворник Прокофий с вязанками дров, прачки с бельевыми корзинами... Ее размышления прервал вид серой кошки, похожей на Самурая. Невольно она прикинула в голове: сколько кошачьих поколений сменилось за время ее отсутствия? А сколько людей погибло за время блокады?
Темная подворотня вела во двор с застарелым духом сырости и плесени. Там ее ждал сюрприз. Окна их с матерью комнаты были замурованы кирпичами, покрытыми бурыми разводами. Надежда растерянно вглядывалась в бесчувственную стену-мавзолей. Почти впритык к ней высились доверху заполненные мусорные баки. Прежде на этом месте они с подругой Варькой прыгали через веревочку и обозначенные на земле квадраты.
Увиденное казалось предупреждением о несостоятельности ее дальнейших поисков. После данных справки о непроживающем в Ленинграде Адаме она отдавала себе отчет в том, что не встретится с ним. Тем самым, ей остается лишь искать его следы. Еще она думала о том, что в этом городе ей придется натыкаться на непреодолимые препятствия - наподобие глухой стены старого дома на улице Жуковского.
( Людям свойственно ошибаться, поддаваться домыслам, принимать воображаемое за действительность.)
Оказавшуюся на улице Надежду потянуло к парадному входу. В былые времена лестницей пользовались господа - нарядные барыни и отцы семейства в шубах с бобровыми воротниками. Лишь раз ей довелось взглянуть на лепные украшения стен и инкрустированный цветными квадратами пол. Но увиденное сейчас не совпадало с давними впечатлениями. Уныло выглядели ступени с выбоинами, кривобокая оконная рама с неуклюже торчащим осколками стекла, облезлые стены с остатками лепки. Еще присутствовали разбитые почтовые ящики с номерами квартир. Далее находиться в этом месте у нее не было желания.
По улице Жуковского Надежда двинулась к дому, в котором прежде располагалась дамская мастерская, где трудилась ее мать, а затем она постигала правила кройки и шитья. Дом заметно обветшал, о чем говорил фасад с покосившейся дверью подъезда и висящих на честном слове карнизах. На окне первого этажа с обсиженным голубями подоконником скромного размера вывеска приглашала отремонтировать зонтики, сумки и чемоданы. Оставленные в гостинице зонтик и чемодан, как и сумка при ней, ремонта не требовали. Сперва Надежда заглянула в окно, но через тусклое стекло не могла разглядеть помещение, где провела детство и юность. Затем по знакомым ступеням вошла в крохотный закуток, отрезанный от залы бывшей мастерской. Впрочем, зашла всего лишь отметиться; спрашивать мастера-кустаря средних лет было не о чем.
Надежду тянуло на Литейный - к дому с барельефами. Она остановилась напротив и начала вглядываться в его очертания. Дом сохранил былую привлекательность, а потому казался узнаваемым - словно вчера ею покинутым. Когда она нашла глазами окна гостиной Елены Генриховны, замерла - невольно ждала появления в одном из них силуэта хозяйки.
Она узнала входную дверь в квартиру. Справа от нее сохранилось углубление для звонка. На старом месте находилась и тугая пружина, в былые времена тянувшаяся к колокольчику. Примитивное устройство подавало звук жильцам. Этот свидетель прошлого века еще при ней уступил место кнопке электрического звонка. Судя по укрепленной на двери табличке с фамилиями, в квартире проживали три человека или семьи, причем в каждом случае указывалось количество звонков. Ответом на один ее звонок послышалось шарканье ног и возня с замком, после чего на пороге появился низкорослый старичок, похожий на героя сказки «Три поросенка».
Сказочный Наф-Наф оказался гостеприимным. Он пригласил Надежду в комнату, усадил в кресло и начал развлекать беседой. Последнее свидетельствовало о том, что до ее появления скучал в одиночестве, а теперь рад поговорить. При близком рассмотрении перед ней был розовощекий, с блестящей лысиной и открытой улыбкой забавный человечек. Пока он многословно излагал свою биографию, Надежда оглядывалась вокруг.
Ей понадобилось мгновение, чтобы узнать гостиную Елены Генриховны. Она находилась там, где прошли пять лет - лучшее время ее юности. Впрочем, уменьшенный размер комнаты сделал ее иной. Судя по расположению стены, она была поделена, в результате какая-то ее часть - вместе с изразцовой печкой - отошла соседям. Чудом на потолке сохранился крюк с лепниной. Если прежде на нем висела хрустальная люстра, то теперь покачивался матерчатый абажур с бахромой. О прошлых временах напоминала и бронзовая дверная ручка. Сосредоточив внимание на этой дверной детали, Надежда думала о том, что она сохраняет рукопожатие тетушки, Адама и ее. Еще на своем месте были тронутые временем скрипучие шашечки паркета. Блокадной зимой каким-то образом их не выломали и не отправили в буржуйку.
Правда, для восстановления прежней атмосферы гостиной требовались массивные канделябры, бархатные портьеры малинового цвета, шнурок со звонком для вызова горничной, кукла по имени Карлуша. Но если в былые времена здесь царила гармония, то в нынешнем тесном пространстве жалась друг другу разномастная мебель в компании с сервизом советского образца. Однако и в преображенном виде комната Наф-Нафа не утратила следы гостиной мадам Вебер.
В какой-то момент солнце осветило рояль. Только стоял он на другом месте. Это был кабинетный рояль немецкой фирмы Bechstein с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Массивный представитель ушедшего времени занимал добрую долю комнаты. Но в тесноте чужеродных предметов музыкальный инструмент казалось неприкаянным. Его аристократичность не сочеталась с буфетом и зеркальным шкафом - продуктами древесного комбината.
Под верещание Наф-Нафа она приблизилась к роялю и начала его рассматривать. Ей хватило одного взгляда на черную лакированную поверхность крышки с налетом пыли. Без сомнения: рояль принадлежал госпоже Вебер. Казалось, он навсегда врос в пол комнаты со скрипучим паркетом и запахом прошлого века.
Надежда отчетливо помнила день, когда они с тетушкой сидели на кожаном диване и читали вслух рассказ Льва Толстого «После бала». Неподалеку горничная протирала украшения, одно из них - мраморную статуэтку - не удержала. Тяжелый предмет пришелся по глянцевой крышке рояля, оставив неровную линию. Надежда не могла ошибиться: она помнила то повреждение, и теперь старая царапина была у нее перед глазами. Она осторожно дотронулась рукой до знакомой отметины. Затем, попросив у Наф-Нафа разрешения, села на банкетку, положила руки на клавиатуру и с напряжением начала воспроизводить мелодию, некогда исполнявшуюся на этих клавишах: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин… Все прошло, все прошло…” Под эти нехитрые звуки прежняя гостиная оживала на ее глазах. Звучание инструмента говорило о том, что с ним недавно поработал настройщик.
Как она и предвидела, в рассказах Наф-Нафа не было места Елене Вебер. Он с дочерью и внучкой переехал в эту квартиру лет десять назад. До них здесь жила семья, которая и оставила рояль. Кто знает, сколько людей поменялось за прошедшие десятилетия! Да и инструмент чудом сохранился и столько лет продолжает оставаться в этой комнате. Теперь на рояле играет девочка - ученица музыкальной школы.
Покидая бывшую гостиную, Надежда думала о судьбах предметов квартиры на Литейном, включая домашнюю библиотеку Елены Генриховны. Вероятно, книги постигла грустная судьба - их либо сожгли в буржуйке в тяжелые времена, либо растащили. Зато роялю повезло - за четыре десятилетия он сменил нескольких владельцев, но оставался на месте и выглядит достойно.
Визитом в дом на Литейном завершился первый день ее пребывания в городе на Неве. Уже смеркалось. Дойдя до Фонтанки, она двинулась в сторону Московского вокзала - в гостиницу.
Угол Невского и Лиговки во главе с аптекой был освещен уличными фонарями. Внезапно со всей ясностью ей представился Александр Блок рядом с неведомыми ей аптекой и каналом. И в том уголке Петербурга при тусклом свете фонаря появились его строки:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века-
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь, начнешь опять сначала,
И повторится все как встарь.
Ночь. Ледяная рябь канала.
Аптека. Улица. Фонарь.
Это стихотворение она знала с юных лет. Георгий связывал его появление с глубоким душевным кризисом поэта, когда он воспринимал настоящее и будущее в виде безнадежного круговращения - тупика. Поэтому главная мысль стихотворения (всего восемь строк) передана в мрачных тонах: ни нынче, ни в будущем ничего нельзя изменить. Выходит, нечто важное не исчезает, а напоминает о себе в следующих поколениях, причем не всегда в лучшем качестве.
Неожиданно время для Надежды сместилось: она ощущала себя свидетелем рождения мрачных строк полвека назад где-то поодаль от Невского и Лиговки. Тогда на поверхности канала дрожали отблески иного фонаря, рядом находилась другая аптека. В ночном питерском мираже поэт ритмично и глухо декламировал только что родившиеся строки.
Ей не был свойственен пессимизм, но теперь она переваривала в голове авторское предвидение грядущих катастроф.
(Как показало будущее, страну и родной город поэта ждали великие испытания. Спустя пять лет после написанного им стихотворения произошла революция; упомянутые им четверть века совпали с расстрельным 1937 годом; страшная война с блокадой Ленинграда имели трагические последствия.)
Надежда стояла под фонарем и раздумывала над неудачей своих перемещений по Ленинграду - данными ЛенГорСправки о непроживающем в Ленинграде А.В. Вебере, замурованным кирпичами окном бывшей комнаты в доме на Жуковского. Теперь безысходный взгляд Блока на грядущие события она связала с тупиковыми поисками Адама. И хотя такая мысль ее затронула, сдаваться ей не хотелось. А это означало, что надо двигаться вперед...
Утром следующего дня она направилась в сторону Невы - туда, где в начале века стала свидетельницей произошедшего с мальчиком Жорой Садовским.
Кругом мелькали легковые машины и троллейбусы, мешавшие ей воспроизвести некогда происходившее в этом месте. За время ее отсутствия исчезли былые средства передвижения - высокие пролетки с откидным верхом и кареты с подгонявшими лошадей кучерами. Надежда обратила внимание на сменивший брусчатку асфальт и на милиционера вместо усатого городового, прежде именовавшегося Фараоном. Кроме того, рядом появилось массивное серое здание НКВД, нареченное горожанами “Большим домом”, в сущности, пугающая народ Ленинградская Лубянка с темной историей. Об этом доме и происходящем в его стенах Садовским рассказывали свидетели.
И тем не менее Надежда узнала место, где видела мальчика в матроске, бегущего навстречу лошади. Собственно, здесь впервые обозначилась их с Георгием история - наметилась пунктиром дорожка в сторону полустанка, волшебным образом заявившего о себе спустя годы.
Теперь ее путь лежал на улицу Дзержинского (прежнюю Гороховую) - в дом, где протекало ее короткое замужество. Объезжая Невский, вереницы грузовиков грохотали по мостовой, от чего дрожали оконные стекла. В ее время эта улица не отличалась шумом. Она шла мимо дома с сохранившейся в 1919 году дореволюционной вывеской над торговой лавкой: “Продажа разных мук”. Еще ей вспомнился рассказ Адама о декабре 1825 года, когда от казарм Московского полка по Гороховой на Сенатскую площадь для участия в восстании двигался кавалеристский полк.
Знакомый фасад дома с каменным карнизом сохранял былой мрачный вид.
В прошлое время они с Адамом пользовались черной лестницей со двора, то есть ходили через кухню; парадный подъезд был наглухо заколочен. Поскольку теперь она впервые поднималась на второй этаж со стороны улицы, то наугад определила дверь в их прежнюю квартиру. Ее повторяющиеся звонки оставались без ответа. Собственно, это дело не меняло, ибо нынешние жильцы, как и симпатичный Наф-Наф, ничего не могли знать об Адаме. В минуту ее раздумий открылась дверь квартиры напротив и на пороге возникла женщина с отметинами бигуди на голове. Она тотчас задала привычный в таких случаях вопрос: “Вам кого?” На сбивчивый ответ Надежды “Бигуди” отреагировала кратко: “Заходите ко мне”.“
В большой комнате царил порядок. В глаза бросалась кровать с металлическими шариками на спинке, украшенная кружевным подзором. Букетик ландышей на столе с простенькой скатертью оживлял пространство. В углу разместилась небольшая икона. С черно-белой фотографии на стене глядело лицо молодого человека в солдатской форме. Книжные переплеты отсутствовали.
- Так зачем вы сюда явились, гражданочка? - поинтересовалась Бигуди.
- Видите ли, мы с мужем прежде жили в соседней квартире. А потом я уехала. Теперь решила...
Что “решила” она не успела сформулировать.
- Давно уехали? Я тут живу уже пять лет, но вас что-то не припоминаю.
- Я не была в Ленинграде сорок лет, даже чуть больше. И вот теперь...
- Сколько? Вы серьезно? - с недоверием воскликнула хозяйка комнаты.
- Так и есть: уехала в 1920 году, а возвратилась вчера. Понимаете, тогда я была замужем. Теперь хочу узнать о судьбе моего мужа. Мне ничего о нем неизвестно.
- Вы чокнутая! – оторопело подытожила Бигуди.
Дальнейшее происходило без участия воли Надежды.
Если бы несколько минут назад ей сказали, что она будет незнакомой женщине в чужой комнате шаг за шагом излагать происходившее в течение многих лет, она бы не поверила. Но случилось именно так - заявила о себе потребность распахнуть душу. Не хотела - само получилось. Скромно убранная комната в миг превратилась в исповедальню. Отбросив приличия, Надежда порывисто и сбивчиво говорила ... про мать, Елену Генриховну, Адама, Георгия, маму Лизу, Тасю, Сашу и, конечно, полустанок, развернувший несколько жизней и ином направлении. Говорила долго, сумбурно и с запоздалым чувством вины перед Адамом.
(Потребность выговориться, без напряжения раскрыть глубины души обычно возникает при встрече с незнакомым человеком.)
Бигуди ни разу ее не прервала. Когда Надежда умолкла, она протянула ей чашку чая и, перейдя на «ты», заговорила.
- А теперь послушай мою историю. Пей чай и вникай. Ты уж прости - я откровенно, по-бабьи. Слова мои будут горькими.
Последняя фраза Бигуди застала Надежду врасплох. По сути дела, у нее на душе хватало своей горечи. Преодолев себя, она приготовилась слушать.
- Пока ты в Крыму ныряла в море, резвилась с мужиком, лопала виноград с абрикосами и книжки читала, я спасала человека, - решительным тоном произнесла хозяйка комнаты. - Вася с фронта пришел безногим. Жена от него отказалась, а я, выходит, подобрала. Мы с ним из-под Тихвина. Слышала о таком? В войну я под немцами находилась. А там - не санаторий. Рассказывать не стану, а то в обморок упадешь. Семья у нас была большая, теперь все там лежат. Одна я уцелела. Выходит, мне повезло. В общем все семейные корни обрублены.
Надежду тянуло спросить, каким образом ей одной удалось спастись в плену, но она деликатно промолчала. История Бигуди ее заинтересовала, поэтому она ждала ее продолжения.
- В 1945 приехала я в Ленинград, на стекольный завод лимитчицей взяли, - продолжала расказчица. - Ведь у нас, кто в оккупации был, чтоб ты знала, анкета плохая. За шпионов нас принимала, а потому многим дорога была в Сибирь. Опять мне повезло. А в цеху - работа тяжелая. Ты на руки мои погляди. Общежитие по всем правилам - в комнате восемь семей, каждая со своей занавеской из простыней, столько же ночных горшков. Отхожее место, считай, в другом государстве, да и оно не в лучшем виде. Ни помыться толком, ни отдохнуть.
Упомянутая уборная напомнила Надежде примыкавший к избе хлев, пять лет заменявший им с мамой Лизой туалет. Правда, в деревне Лычково отсутствовали трудности, выпавшие на долю хозяйки комнаты.
- На кухне тараканы шуршат, кругом с потолка штукатурка сыплется, - продолжала Бигуди. - Не приведи Господь! Вот такая была общежитская семейственность. А моему Васе-инвалиду условия требовались. Так я его на руках таскала воздухом подышать. Хорошо общежитские соседи подсобляли. С работы бегу - ему лучшее покупаю. Берегла я его. Мы семь годков прожили, дурного слова друг другу не сказали. Я бы сколько угодно за ним ходила, только бы жив был. Теперь вот одна в хоромах маюсь, на портрет Васин фронтовой гляжу и счастье наше вспоминаю. Как приду домой, сразу с ним здороваюсь. А он постоянно с фотографии на меня смотрит, вроде, отвечает.
Надежда молчала. Ее охватило сочувствие к женщине, для которой фронтовик-инвалид остается радостным воспоминанием. Она испытывала неловкость за случайное вторжение в чужую жизни с личной проблемой.
Тем временем Бигуди говорила и говорила, но уже не о своей жизни.
- А ты, подруга, сорок лет своего первого не вспоминала, а теперь, выходит, дотопала до Питера собственный грех зализывать. Так ведь и возраст у тебя не тот, считай, молодость... тю-тю. Чай, не девочка уже! Выходит, название действиям твоим - предательство. Ну найдешь ты следы своего Адама, а дальше что? Соображаешь? Да он тебя и не узнал бы! Больно долго ты собиралась его проведать! За это время, может, он успел отправиться на небеса или семейство завел, и теперь у него полный дом детей и внуков. Тебя устраивает такой расклад?
Надежду устраивала любая информации об Адаме. Главное, чтобы прояснилась его судьба.
Пока она переваривала справедливый монолог Бигуди, та сменила гнев на милость.
- Есть у тебя выход, подруга. Да и греха за тобой нет - разве что по недомыслию маленько оступилась. Считай, промахи свои ты уже покрыла - сироту воспитала, от мужа не гуляла, свекровь уважала, выходит, сердцем действовала. Не каждый бы пригрел чужое дитя и свекровь опекал. Выходит, нечего тебе отмаливать. Я так скажу: Богу не нужны наши раскаяния, ему требуются добрые дела. Если станешь на старости лет от сердца опекать обездоленного человека, он не будет на тебя в обиде, дурные поступки спишет, а тебе полегчает. Ты обязательно в церковь сходи, у Бога спроси, как тебе жить. Лично я в церковь хожу, свечки за упокой Васи, убиенных родственников и фронтовиков ставлю. Так что прозревай, слушайся сердца и действуй!
Помолчав, Бигуди подвела итог их встрече.
- А мне на работу пора. Вот украшение с головы ликвидирую и побегу. Я кастеляншей в больнице работаю, где мой Вася лежал. А на прощанье я тебе предложение сделаю. Чем в гостинице пылиться, живи у меня. Места хватит, раскладушка имеется, соседи нормальные. Хоть сейчас бери ключи и вселяйся.
Ключи Надежда не взяла, но поблагодарила хозяйку комнаты за откровение и гостеприимство. «Подруги» обнялись и разбежались.
(В ее памяти эта женщина сохранится как “Бигуди”.)
Она шла по улице Дзержинского и размышляла о случайной встрече с работницей из-под Тихвина. На душе у нее было муторно. Вину свою Надежда и сама знала. Хотя у нее и Бигуди были разные судьбы, в них присутствовало нечто общее. Обе нашли свое счастье и испытывали горечь потери. Но если Бигуди потеряла инвалида Васю не по своей воле, то она, встретив Георгия на полустанке, за долгие годы так и не собралась по-человечески объяснить Адаму произошедшее с ней. Рассуждения случайно встреченной женщины подвели ее к осознанию простой истины: негативные поступки искупаются добрыми делами. Почему-то это нехитрая мысль со всей ее ясностью посетила ее именно здесь - в давным-давно покинутом доме, куда ее - молоденькую жену - привел Адам. В ту пору Бигуди еще не было на свете.
За два дня присутствия в Ленинграде Надежда посещала одно знакомое место за другим, но ясности в “дело” Адама Вебера эти визиты не прибавляли. В осколках прежней жизни дом на Гороховой был последней зацепкой. Теперь ей казалось, что в городе не осталось ни одного места, где бы могла обнаружить хоть какие-то следы его присутствия.
Как правило, в минуты напряжения она ощущала голод. Доктор Подушко объяснял голодные спазмы падением сахара в крови, в результате чего происходит мозговая атака на желудок. А тут как раз подвернулась диетическая столовая.
Надежда сидела за столиком и оглядывалась вокруг. Столовая - как столовая. Щи съедобные, кисель из концентрата. Покончив с едой, она уже направилась к выходу, когда заметила на стене целехонький телефон-автомат в компании с городской телефонной книгой, прикрепленной шнуром к аппарату. Ей хватило одного взгляда на это устройство, чтобы созрел план действий.
В алфавитном ряду фамилий, обозначенных в телефонной книге, ее интересовали две буквы - «Ж» и «Ш». Она помнила: с одной из них начиналась фамилия Романа - гимназического приятеля Адама, посаженного отца во время их венчания в 1919 году. И еще точно знала: фамилия короткая и оканчивается на «о».
Библиотечная практика научила ее скорости просмотра алфавитных перечней. На букву «Ж» ничего похожего не обнаружилось, зато повезло с «Ш». В глаза бросилась запись: Шолпо С.Р. Напрашивался вопрос: не “Романович” ли владелец телефонного номера? Просунув монету в щель автомата, Надежда вцепилась в телефонную трубку. Гудки показались ей безнадежно долгими... Она уже готова была возвратить трубку на рычаг, когда прозвучал женский голос. Сперва говорившая сообщила, что недавно поменялась жилплощадью с семейством Шолпо, а затем любезно продиктовала номер телефона Сергея Романовича.
После обнадеживающей информации Надежда уже не сомневалась в том, что речь идет о сыне приятеля Адама. Она тут же позвонила по указанному номеру.
- Моя фамилия Садовская, в первом браке Вебер. Я приехала из Крыма, в Ленинграде давно не была. Ищу Адама Людвиговича Вебера. Возможно, кто-то из членов вашей семьи поможет мне узнать о нем, - залпом проговорила она.
Телефонный голос на короткое время умолк. Похоже, фамилия «Вебер» вызвала у Сергея Шолпо замешательство.
- Вы первая жена дяди Адама? - удивленно осведомился баритон.
- Именно так. Меня зовут Надежда Ивановна.
- Мне знакомо ваше имя. Хорошо бы нам встретиться. Видите ли, у меня жена в больнице с аппендицитом. Сейчас еду к ней. Завтра утром вас устроит?
Надежду устраивало любое время. Она слишком долго ждала момента, когда узнает о судьбе Адама. Похоже, теперь он настал. Оставалось дождаться утра следующего дня…
Добавить комментарий