Я вдохнул полной грудью, солнце уже поднялось высоко, Махтеш Рамон опять предстал передо мной во всем своем потрясающем великолепии. Ветер напористо дул в лицо, хлопал полами раскрыленной ветровки. Пьянящий восторг и гордое сознание того, что я смог, решился, сделаю этот последний шаг. Замру от счастья на несколько секунд полета – все и больше ничего – вечность. Я пополню собой замечательный гербарий, который собирала здесь природа миллионы лет. Мое место отныне среди аммонитов, брахиоподов, древних черепах и ракообразных, что ползали и плавали в мировом океане, окаменели и остались в истории Земли навсегда. Возможно, и я впечатаюсь в камень.
Я был в своем уме, относительном здравии и, как мне казалось, на вершине духа. И был бы разочарован, если бы откуда ни возьмись вдруг надо мной завис спасательный вертолет и спугнул торжественный момент. Казалось, за мной наблюдали тысячи заинтересованных глаз, и что особенно вдохновляло, я почувствовал взгляд женщины, которую любил и которая оставила меня в трудный час с незаживающей, саднящей на сердце раной. Смотрела насупленно, и вдруг в ее звериных глазах вспыхнула искорка тепла: считала рохлей, не способным на поступок, а вот поди ж ты!..
И виделось даже больше (хотел и видел) – благословляя на последний шаг, сулила встречу там, за невидимой завесой, обещала прийти и уже больше никогда не уходить. Я пошел по карнизу, выбирая место, откуда должен был стартовать в манящую глубину. Можно было пройти еще с десяток метров, далее карниз сужался и обрывался вовсе. Я посмотрел наверх – мои неотступные друзья гиены провожали поверху.
– Ну что, съели!.. – торжествовал я. – Вот вам на завтрак, – и я подбросил бейсболку.
Бейсболка не долетела до поверхности самую малость. Мой лучший друг Скинхед дернулся, чтобы схватить ее зубами, почва под задними лапами подломилась – и он вместе с камнями и бейсболкой грохнулся в пропасть. Ветер как-то сразу стих, крылья моей ветровки опустились. Глянул вниз – и испугался – меня повело, я едва удержался, чтобы не последовать его примеру. От резкого движения пронзило болью в руке, колени дрожали, прошибло потом. Бухавший во мне победный оркестр замолк, и я как-то сразу сдулся в собственной значимости и исключительности.
Гиены провожали своего подельника долгим соболезнующим взглядом. Черная морда бандерши отлипла от края пропасти, и за ней враз, как по молчаливой команде после минуты молчания, приподняли морды и все остальные. Гиены пропали – осада снята. Но это уже не радовало. Назад не вернуться, стенку не преодолеть. В небе послышался гул самолета, надо мной не очень высоко пролетел «боинг».
Цивилизация присутствовала, пустыня не была беспредельной, что еще больше подчеркивало все ехидство моего положения. Да хоть заорись – никто не услышит. Крохотные арабские воробушки устроили кутерьму передо мной. Их веселое щебетание говорило о том, что они нисколько мне не сочувствуют, больше того, вообще не замечают. Наверное, пернатые презирают тех, кто не умеет летать. Ведь это так просто, так естественно: взмахнул крыльями, и… камень, за который я взялся, отвалился, ударил по ноге. Ботинок, имевший в носке металлический каркас, отвел удар. Нет ничего более надежного в мире, чем мои ботинки. Все-таки я правильно сделал, что не скормил их гиенам.
Теперь я продвинулся до самого края карниза, здесь можно было стоять только прижавшись к стене. Ниже, гораздо ниже и правее, я отследил три идущие уступом один за другим каменных столбика. Подо мной стена уже не была строго отвесной – горный отвал, сыпуха, измельченная до состояния щебенки порода. Если смотреть только перед собой, а не заглядывать под ноги, то совсем не страшно. Я шагнул на эту сыпучую зыбкую почву, ставя ботинок ребром, чуть проехал вниз, закрепился, точно так же поставив ребром и другой ботинок. Шагнул, закрепился еще, еще…
Сыпуха ползла вниз, однако я перебирал ногами и так же двигался в сторону заветного каменного столбика. Я скользил все быстрее, и прежде чем меня увлек гудящий селевой поток, рванулся, плашмя упал на спасительный каменный буек. Лавина песка и камня, грохоча, прокатилась подо мной. Мой расчет оказался точным, теперь я мог продвинуться по горизонтали, подстраховываясь тут и там торчащими надежными скалистыми выступами.
Если мне удастся преодолеть врезавшийся в котловину выступ, тогда я выйду к одному из самых пологих спусков впадины, где раньше проходила туристская тропа. Живя на Урале, я немало полазил по горам, видел достаточно и других гор, но эти горы ни на какие мне известные не походили. Здесь требовалась особая осторожность, и нужно было крепко подумать, прежде чем за что-то схватиться, куда-то наступить. Выступ крепкой скальной породы внушал доверие. Тщательно рассчитав все свои движения, все камни, на которые я должен наступить и за которые я должен схватиться, я решил, что вполне смогу пройти по горизонтали.
За выступом открылся несколько иной пейзаж, который меня приятно удивил. Туристская тропа оказалась ближе, чем я предполагал. Спускаясь по крутому косогору, она делала стремительные зигзаги. Несколько участков сохранили деревянные лестницы. Самая верхняя лестница тянулась ко мне снизу и не дотягивалась до меня. Я прыгнул на сыпучую песчаную кручу, схватился за лестницу, забрался на нее и начал медленно спускаться.
Она тряслась подо мной, ерзала, предупреждая о своей полной ненадежности. Как я ни старался быть невесомым, мне не удалось – лестница поехала, верхний конец ее оборвал крепление и стал съезжать, скребясь о скалу. Хорошо еще, что она более надежно была закреплена снизу и это ей мешало хрястнуться со всего размаха. Лестница замирала в своем смертельном замедленном скольжении, вновь страгивалась с места, скребла по скале, наконец зацепившись за круглый каменный выступ, похожий на балкон, замерла. Я мог пробраться по лестнице к этому балкончику, до него было рукой подать. А дальше что? Путь тупиковый. Куда перспективнее было переправиться по лестнице к нижнему ее креплению. Там тропа продолжалась крутыми спусками, обрывками лестниц. Лестница потрескивала подо мной, покачивалась, готовая провалиться каждую секунду. Я передвигался медленно, стараясь не делать резких движений.
На самой середине она опасно прогнулась и затрещала, конец, опиравшийся на балкон, сдвинулся, задрался готовый соскользнуть вниз. Уняв дрожь, я восстановил равновесие, пополз с величайшей осторожностью. Одно резкое движение – и я рухну вниз вместе с лестницей. Лестница перестала угрожающе трещать, однако ее опасный верхний конец еще сдвинулся на несколько сантиметров. Наконец я спешился с лестницы. Утвердившись на земле, я с наслаждением пнул лестницу – и этого несильного удара было достаточно, чтобы она скользнула вниз, ударилась о каменный выступ, разлетелась на куски.
Довольно долго и без особых хлопот я спускался по каменистому склону, забирая то влево, то вправо, следуя тропе. Без особых приключений преодолел два лестничных пролета. Дальше косогор. Было очевидно, что без страховочной веревки спуститься по нему невозможно. Я присел, размышляя о непоследовательности тех, кто обустраивал тропу. Там лестница, а тут ее нет. Где логика? Внимательно разглядывая вновь возникшее непреодолимое препятствие, я увидел прибитый к камню отрезок каната. Так, держась за него, можно было продолжить спуск. Те, кто обустраивал эту тропу, оказались весьма предусмотрительны, с помощью этих нехитрых канатных держалок я почти достиг дна котлована.
Оставалось каких-то тридцать метров. Но каких?! Отвесная стенка, даже с небольшим отрицательным отклонением. Я ходил по краю обрыва, чувствуя себя одураченным. Так не бывает, так не должно быть… Битый час я размышлял над превратностями судьбы, потом заглянул вниз и увидел железные скобы, вбитые одна под другой, – чудесная лестница, по которой можно было спуститься. Я не сразу и глазам поверил, а спускаясь, все равно ожидал подвоха. Кончатся скобы посередине или вывернется какая-нибудь плохо приколоченная? Но нет, обошлось. Наконец я утвердился на горизонтальной плоскости, самом дне кратера.
В горле пересохло от жажды, губы потрескались. Черт побери, разве я не заслуживал глотнуть сока и малость отдохнуть?!
Я сидел на песке, прижавшись спиной к скале, глядя на подсыхавшее русло ручья. Ручей в пустыне (нахаль) живет недолго, его русло – свежее воспоминание о дожде – было влажным. С высоты овражек казался неглубоким, но сейчас я видел, что он достаточно глубок и извилист. Вдоль него росло довольно много тамариска, и я подумал, что надо бы обследовать деревья. Если повезет, найду манну. Ту самую манну, которой Господь питал иудеев во время их скитаний по пустыне. Если Моисей и его народ собирали манну, которая сыпалась с неба, то бедуины соскребали ее по весне с тамариска. И в скудной жизни бедуинов есть свои радости.
Я, кажется, немного отмяк и уже начинал вкушать их: отдыхал и наслаждался пейзажем, находя его по-марсиански живописным. Как красиво змеился овраг, сколь прихотливы его изгибы и прорезанные водой в склонах ветвистые морщинки, которые точила годами, как слезы, скупая влага пустыни. По склонам цвели фиалки и журавлики. Чуть тронутые фиолетом кустики обозначали путь к подножию черной горы.
В котловане было несколько черных гор, эта самая большая. Хотя на глаз истинные ее размеры определить было невозможно в силу присутствующей здесь масштабной несоразмерности, человек в ней терялся и делал неправильные выводы. С точки, откуда я смотрел, гора казалась большой, даже величественной, – отлитое древним вулканом огромное животное, оно по-кошачьи уютно свернулось клубком и дремало до скончания времен. Были еще горы, но, по сути, они находились в яме, размеры которой были таковы, что эти горы можно было представить горками, холмами или просто неровностями дна.
Было хорошо, я медитировал на самом дне древнего мирового океана и вдруг увидел невесть откуда взявшегося котенка. Он играючи скакал вдоль по оврагу, едва касаясь земли, легко перелетал с одного склона на другой, сигал через копны пышных здесь буро-фиолетовых растений. Светло-пегий, почти белый, с яркими черными пятнами по всей шкуре котенок приближался, вырастал и становился большой и очень даже большой кошкой... Гепард! Мой глуповатый восторг прошило ознобом страха. Рука сама собой нащупала камень. Страх и восхищение владели мной. Однако гепард мчался прямо на меня – так мне, во всяком случае, казалось. Сердце упало – животный страх пронизал меня, хотя рот был еще восторженно открыт. Метрах в десяти от меня гепард забрал левее, и я увидел нескольких оленей, которых он и преследовал. Я выпустил из руки камень…
Как будто меня кто испытывал. И я опять, в который уже раз, не выдержал испытания. А что особенного? Кошка, ну несколько крупнее обычной. Другое дело, выскочил бы динозавр. Здесь, в этом заповедном уголке пустыни, многое возможно.
Солнце уже стояло высоко и палило со всей прямотой. Моя бейсболка была бы кстати. Я пошел вдоль стенки кратера, надеясь найти ее. Действительно, вскоре я ее увидел. Она лежала рядом с трупом моего врага, на котором торжественно пировал траурно-черный гриф. Неподалеку сидели, дожидаясь своей очереди, два грязно-белых стервятника. Испачканный в кровавой слизи клюв нырял со стороны анала, доставая смачные кишочки. Маленькая головка на голой красной морщинистой шее повернулась, гриф встряхнулся, как абрек, запахивающийся в бурку, спешился с добычи, почтенно отступил на два шага, признавая мой приоритет и приглашая на ужин.
Над трупом моего врага кружила оса, на белом обломке ребра, торчащем из окровавленного брюха, сидела зеленая муха, подтягивался на трапезу жук-трупоед. Стервятники раскачивались на своих ногах-палочках, ревностно следили за мной. Так у нас смотрят на ветерана, имеющего право обслужиться вне очереди.
«Мне нужна только моя бейсболка».
Не оборачиваясь, я пошлепал походкой командора в сторону Мицпе Рамона. Глубокой ночью подошел к дороге, что пересекала впадину со стороны Эйлата. Здесь она становилась на дыбы и крутыми виражами выкручивала наверх к городку. Восхождение даже по асфальту мне было не по силам. Выверив направление ветра, залег за камнем, завернувшись в палатку.
И опять тянули жилы и глодали кости гиены. Снился застенчивый мент, который регулярно останавливал мою машину и вымогал взятку. Снился чиновник, который уже 10 лет возвращал мне документы на приватизацию дачного участка, находя какие-то несоответствия… тут я допустил непростительную оплошность, не успел перевернуться на другой бок, чтобы переменить сон, и задушил чиновника в его же кабинете…Был еще утренний, дворницкий, час, и я встретил дворника. Он торопился куда-то, идя мне навстречу. В руке розовая метла.
– Вот полюбуйся! – воскликнул он, поравнявшись со мной. – Что эти сволочи сделали с моей метелкой!
Метла в самом деле была изрядно потрепана, к тому же и совсем коротышка.
– Извините, как бы мне на автобус не опоздать. Мне еще надо попасть в Эйлат.
– Может, и надо, – задумчиво сказал он.
– Надо!
Через два часа я уже был в Эйлате. Стрельнул такси, съездил в подводную обсерваторию, потом сидел на коралловом пляже и тупо смотрел на ненормальных израильтян. Разыгрался шторм. А им только шторм и подавай. Им только бы поймать парусом ветер, им только бы заплыть подальше, выбрать самую большую и свирепую волну, обмануть ее, подкравшись, и, улучив момент, оседлать, лихо прокатиться на грохочущем ее хребте. А еще лучше подняться над бушующим морем, выбросив в небо парашют, обуздать безумствующий ветер. Ловкие и смелые, они носились над морем как черти. Было большое удовольствие мне, размазанному по песку, смотреть на них.
Ботинки я позволил себе снять, однако не был уверен, что смогу их снова надеть, – ноги распухли настолько, что выглядели на пару размеров больше ботинок. И носки снял… Целительный морской воздух обдувал ступни, каждая клеточка пела мне осанну, какой же я замечательный, что дал отдохнуть, перестал мучить… И тут во мне, дремучем эксплуататоре, шевельнулось нечто похожее на совесть: может, я не прав, может, надо как-то поаккуратнее обращаться с ногами и вообще со своим телом? Мне же оно было дано в полном порядке…
Можно было прямо тут на пляже и раскинуть палатку, но меня потянуло опять в пустыню – благо она рядом. Обходя по периметру заборчик полевой школы, я приметил валявшийся у мусорного бака поролон. Я подхватил мягкую подстилку и, высмотрев укромное место, поставил палатку прямо на нее. Получилось ложе – царь Давид о таком не мечтал: только лег – в тот же момент уснул, и сон мой был глубок и покоен. Я проспал ровно 16 часов. Проснулся бодрым и счастливым. Расстегнув палатку, я увидел гору и на горе помеченный белой и синей полосками камень; понятно, здесь начинается тропа туристов. Я не прочь бы еще пошататься по Эйлатским горам, встал на ноги – и сразу сел: понял, эту мечту следует отложить на неопределенное время.
– Такси! – крикнул я, высовываясь из палатки. До такси было далековато, не докричаться, ближе стоял на привязи верблюд. – Послушайте, коллега! – обратился я к арабу, хозяину верблюда, который как раз и зарабатывал горбом своего дромадера, катая праздных туристов. – Будьте любезны, подбросьте меня до такси.
Добавить комментарий