9 сентября 1985 года отца Александра вызвали к митрополиту Ювеналию. Он приехал в Новодевичий монастырь, а викарий митрополита, епископ Григорий (Чирков) направил его в Совет по делам религий. Он поехал. Подойдя к дверям здания на Садовом кольце, заметил группу людей в штатском. Они тоже заметили его и вошли вслед за ним. Отец Александр проследовал в кабинет Генриха Михайлова, заместителя председателя К.М.Харчева. Михайлов, маленький, лысеющий человек, в отличие от других замов Харчева был не из КГБ, а партийным работником. Михайлов встретил отца Александра у кабинета и заявил, что с ним хочет побеседовать корреспондент газеты «Труд» Николай Домбковский. И пригласил в кабинет, куда без приглашения ввалилась группа людей в штатском. Они представились также журналистами.
Беседа длилась почти три часа. Вопросы задавали все. Домбковский больше молчал и записывал. Вопросы касались в основном деталей приходской жизни: «Вы недовольны нашими законами?» - «Относительно прав верующих – да.» - «Но ведь вы могли вносить свои предложения, когда проходило всенародное обсуждение основного Закона нашей страны – Конституции.» - «Это основной Закон, а меня не устраивают частности.» - «Почему на обысках мы изымаем ваши диафильмы и магнитофонные беседы с верующими?» - «А почему я не могу с ними беседовать? В чем моя вина, если кто-то записывает их? Именно этими придирками я недоволен. Почему-то эти беседы с прихожанами рассматриваются как религиозная пропаганда.» Упрекали его в том, что он не протестует против шума, поднятого на Западе вокруг его имени. Потом долго обсуждали, где поместить прошедшую беседу. Отец Александр предложил опубликовать в Бюллетене ОВЦС, аргументируя тем, что публикация в такой многотиражной газете, как «Труд», привлечет внимание к неизвестному в СССР священнику.
После этой встречи он написал краткое письмо, в котором указывал, что не подвергался репрессиям, перемещениям и обыскам. Отослал его митрополиту Ювеналию, а копию - в Совет по делам религий. Митрополит Ювеналий переправил это письмо митрополиту Филарету (Вахромееву), который в это время возглавлял ОВЦС. Митрополит Филарет с небольшой правкой, сделанной сотрудниками Совета по делам религий, опубликовал письмо в Бюллетене ОВЦС. Казалось, что этот шаг на время смягчил ситуацию. 30 декабря 1985 года отец Александр пригласил меня и мы поехали в Троице-Сергиеву лавру на торжественный акт по случаю 300-летия Московской духовной академии. Митрополит Филарет (Вахромеев), друг его юности, приветливо помахал рукой из президиума.
В рождественский сочельник 1986 года отцу Александру позвонил из газеты «Труд» заведующий отделом информации Александр Мостовщиков и посоветовал посмотреть программу «Время». После программы выступал Сергей Маркус, который отбывал срок в одном из лагерей в Туве. Он публично каялся, доказывал, что сидит не за религиозные убеждения, а за антисоветскую деятельность. К этому времени он отсидел два года из трех. Видимо, ему пригрозили, что добавят лагерный срок и он решил раскаяться. В январе 1986 года наш куратор из КГБ полковник Владимир Сычев отчитывался перед ЦК КПСС: «По объекту ДОН «МИССИОНЕР» через агентуру продолжалась работа по изучению оперативной обстановки, складывающейся в связи с выступлением по ЦТ Маркуса.» «Миссионер» - это был псевдоним, присвоенный КГБ отцу Александру. После выступления Сергей писал письма отцу Александру, расхваливал лагерную жизнь. Но его не выпустили из лагеря. Лишь в апреле 1986 года заменили срок так называемой «химией» - он жил как вольный, но не имел права покидать определенного ему места жительства и должен был работать на производстве.
В это время я мучительно искал легальную работу по специальности. Отец Александр настаивал, чтобы я устроился хотя бы сторожем, поскольку меня могли арестовать за тунеядство. А уж в лагере добавить срок – дело плевое. Поэтому я устроился сторожем неподалеку от дома в дорожном управлении. Меня устраивал график дежурств - сутки дежурил, трое суток отдыхал. Ночевал в сторожке на столе, положив под голову кирпич. Так что жил вполне аскетично, однако одновременно пытался найти работу по специальности. Днем изучал историю Древнего мира. Директор как-то заглянул ко мне и увидел, что я погружен в чтение. Стал цепляться, поскольку в обязанности дневного дежурства входило открытие автоматических ворот. Он требовал, чтобы и днем ворота закрывались и открывались только после того, как я проверю документы. Как-то он на служебной «Волге» выезжал из ДСУ, а я не открыл ворота и подошел проверить документы. Это взбесило его. Я не стал дожидаться, когда он уволит меня. В начале марта уволился сам.
25 марта, на второй неделе поста этого же года, отец Александр поехал в ОВЦС. В поисках председателя он заглянул в зал. Несмотря на то, что шло какое-то заседание, митрополит Филарет, увидев его, вышел, чтобы пообщаться с ним. Спросил, верно ли он поступил, опубликовав его письмо в Бюллетене. Узнав, что отец Александр принес статью, написанную по просьбе православных чехов и хочет, чтобы оно было передано им официально, осведомился – не опубликовать ли эту статью в СССР? Тогда казалось, что отцу Александру удалось на время отбиться от публикации в газете «Труд».
На самом деле репрессивная машина КГБ, набиравшая обороты с 1982 года, мчалась на всех парах. Вечером 9 апреля 1986 года после программы «Время» выступил раскаявшийся «диссидент» из Уфы Борис Развеев. Уверенно и без запинки он сообщил ошарашенным телезрителям, что раскаивается в своей антисоветской деятельности и уже вступил на путь исправления. И добавил, что на «антисоветский путь» его подтолкнули два человека – священник Александр Мень и Сергей Бычков. Народ уже успел отвыкнуть от подобных телеобращений, поскольку последний раз с голубого экрана каялся священник Димитрий Дудко в 1980 году. Но это было давно, а тут накатывала «перестройка», попахивало демократией. И вдруг – опять сталинский лексикон, биение в грудь и клятвы не нарушать закон. Советские люди обычно не доверявшие тексту, искали скрытый подтекст – то ли в Политбюро опять победили «ястребы», то ли это какой-то хитрый маневр демократов из того же Политбюро.
Поскольку у меня не было телевизора, я пребывал в блаженном неведении относительно этого выступления. На следующий день поехал в Москву, где мне сообщили о только что появившейся статье «Крест на совести» в газете «Труд». Я купил газету, ознакомился со своей биографией в пересказе Бориса Развеева и Николая Домбковского. У меня засосало под ложечкой. Я понял, что дела плохи и поехал в Семхоз к отцу Александру. Он встретил меня у калитки. Сообщил, что уже видел выступление Развеева и теперь «чистит» дом. На огороде был разведен костер. Он добавил, что обычно после таких статей следует арест и посоветовал мне срочно ехать домой и тщательно почистить дом. Я приехал в Ашукино и следующие сутки провел на огороде, сжигая все, что могло попасть в руки чекистам и повредить мне или другим прихожанам. Внутренне я не верил, что выйдет продолжение – уж слишком наглая и бездоказательная была статья. Наши жен ы работали в Пушкино в одной организации. Встретившись утром 11 апреля Наталья Федоровна Григоренко, жена отца Александра, спросила мою жену, чем я занимаюсь. «Жжет бумаги на огороде», – ответила она. «Мой тоже», - лаконично ответила Наталья Федоровна.
11 апреля в газете «Труд» появилось продолжение статьи «Крест на совести». Вторая статья «разоблачала» не столько отца Александра, сколько меня. В ней содержалось конкретное обвинение в мой адрес — я нарушал закон, занимаясь с детьми религиозным воспитанием, которое в СССР было запрещено. Я был раздавлен и не понимал, что делать. Полагал, что это конец – неминуемый арест. Съездил к отцу Александру. Он решил ехать в понедельник к митрополиту Ювеналию, а я - на Лубянку с письмом на имя тогдашнего председателя КГБ Виктора Чебрикова. Конечно, статьи в «Труде» – плод коллективного труда. Над ними трудилась бригада, в состав которой входили не только журналисты, но и сотрудники КГБ. Материалы в течение многих лет собирались сотрудниками «церковного отдела» КГБ. Затем подверглись обработке, чтобы вполне соответствовать жанру политического доноса. Шлифовали и доводили до ума заведующий отделом информации Александр Мостовщиков и Домковский. Жанр политического доноса был отточен в конце 20-х годов и успешно действовал вплоть до крушения СССР. Статьи Домбковского стали завершающим аккордом в многолетней травле отца Александра Меня и его прихожан.
Добавить комментарий