Даты жизни Марины Цветаевой расположились так, что каждые пять лет образуют юбилей. В августе прошлого, 2021 года, мир отмечал 80-летие со дня смерти поэта, а в нынешнем, 2022-м, празднует 130-летие со дня её рождения.
Один из первых официально разрешённых цветаевских юбилеев - 45-летие со дня смерти - пришёлся на август 1986 года. Толпы людей тогда потянулись в город Елабугу, к месту её захоронения. Желание побывать там не обошло стороной и меня. Решение поделить трёхнедельный отпуск между Тарусой и Елабугой - началом и концом её жизни - оказалось плодотворным, ибо не будь сначала моей встречи с цветаевской Тарусой, совсем другой была бы и моя встреча с цветаевской Елабугой.
ТАРУСА
Жизнь распахнулась, но всё же...
Ах, Золотые деньки!
Как далеки они, Боже!
Господи, как далеки...
М. Цветаева, 1913
Путь из Москвы в Тарусу был долгим и утомительным. Однако, все дорожные жалобы меркли перед давней мечтой увидеть легендарный городок на Оке, который Цветаева считала своим духовным истоком.
Описывать словами природные красоты Тарусы - занятие неблагодарное. Скажу лишь, что по сей день меня не оставляет чувство, что Таруса - место зачарованное. Тарусу надо видеть, в неё надо вслушаться, её надо вдохнуть ... - и тогда она воздаст сторицей...
В Тарусе я провела несколько дней, пытаясь смотреть на окружающее глазами маленькой Марины. Ей было всего полгода, когда родители впервые привезли её в Тарусу, где профессор И.В. Цветаев снял внаём у города дачу для летнего отдыха своей семьи. С тех пор каждое лето он вывозил туда своих четверых детей.
Обе его младшие дочери от второго брака, Муся и Ася, родились в Москве, но став взрослыми, обе не мыслили себя без летней Тарусы. «Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить» - вспоминала Ася.
«Ты дал нам детство лучше сказки», - вторила ей Марина. В течение всей жизни они будут постоянно «окликать» своё тарусское детство. Особенно Марина: «Как я люблю своё детство, своё до-семилетие! И как бы я его описала, если бы мне дали!..»
Марина росла строптивым, своевольным и очень ранимым ребёнком. Глядя на неё, отец тяжело вздыхал: «Какие способности дала природа этой 13-летней девочке! Как она будет жить с ними? Ей будет очень трудно жить!...»
Не успеет он оглянуться, как этой девочке исполнится восемнадцать и втайне от всех она издаст свою первую книгу «Вечерний альбом»; в девятнадцать полюбит очаровательного юношу и выйдет за него замуж; а в двадцать станет матерью... И никто, никто из окружавших её людей не мог представить себе, что именно этой девочке выпадет судьба стать самой большой любовью поэтической России ХХ-го века и что в самом сердце обожаемой ею Тарусы, хотя и с большим опозданием, будет стоять её бронзовое изваяние в полный рост.
Опуская описания всего увиденного в Тарусе, кратко остановлюсь на двух достопримечательностях, важных для дальнейшего рассказа.
... Гуляя вдоль берега Оки, две влюблённые в Цветаеву тарусянки, привели меня на поляну, в центре которой стояло неприметное строение типа сарая. По одну сторону поляны густой лес, по другую высокий зелёный холм, с большим домом на вершине.
- В этом доме жила семья Виноградовых,- сообщили мои гиды. - Марина и Ася дружили с их детьми и часто бывали здесь. Обычно, сокращая обратный путь домой, они кубарем скатывались с этого холма прямо к этому домику в центре поляны...
- А что это за домик? - поинтересовалась я.
- А это наша полоскалка, - услышала я в ответ.
- Полоскалка? А что это значит?
- О, в Тарусе это место знаковое! Хотите посмотреть, что там внутри?
Я вошла. По двум узким металлическим желобкам тихо струилась вода. Под её журчанье я услышала одно из давних тарусских преданий.
... В середине 17-го века в Тарусе разразилась эпидемия чумы. Начался мор на мужчин и женщины-тарусянки отправились крестным ходом в Москву искать защиты. Патриарх всея Руси Никон возглавил обратное шествие и этом месте на поляне забил родник. Освятив его иконой Божьей матери, они пошли дальше. С той поры это место в народе почитается святым. По сей день женщины приходят сюда полоскать бельё, умываться и набирать ключевую воду для питья.
- А эта полоскалка точно также выглядела в цветаевское время?
- Нет, что Вы! Это уже когда в Тарусе поселился Паустовский, он сначала обустроил источник корытцами, чтобы родниковая вода зря не расходовалась, а уж потом от непогоды закрыли этим незамысловатым сарайчиком.
Так, в моём блокноте появилось новое словечко полоскалка. Запомним его.
Вторая достопримечательность - «Мусатовский косогор», одна из главных точек тарусского цветаевского мемориала. Его так назвали потому, что здесь похоронен художник Борисов-Мусатов. Сегодня ни одна посвящённая Цветаевой экскурсия не обходится без посещения этого места.
Из всей Тарусы маленькая Марина больше всего любила бывать именно здесь. «Есть у меня из всех видений райского сада Тарусы одно самое райское, потому что - единственное...», - вспоминала уже взрослая Цветаева в рассказе «Хлыстовки». [1] В её детской душе это место всегда вызывало необъяснимое волнение. Ей казалось, что здесь начинался вход в какое-то другое царство. Степенные и пристойные его жители и их потаённое жилище буквально завораживали девочку. «Больше всего я любила эту секунду спуска в зелёную, холодную, ручьёвую тьму - серого нескончаемого ивового <…> плетня, за которым - так это у меня и осталось - все ягоды зреют сразу...»
Как «вкусно» в рассказе описана природа, окружавшая хлыстовское гнездо! Но главное - её притягивала тайна. Почему всех женщин из этого места на людях называют Кирилловны, а за глаза Хлыстовки? Почему у них нет имён, а только одно на всех отчество? Почему они никогда не ходили по одной, только по двое? И кто же был тот Кирилл, у которого было так много дочерей и ни одного сына?...
Кирилловны часто приходили к ним в Песочное с лукошками, полными фруктов! А однажды они пригласили семью Цветаевых к себе на сенокос. С какой теплотой и юмором вспоминает Марина тот визит! Какие счастливые минуты пережила тогда эта необычная девочка!
«Маринушка, красавица, оставайся с нами, будешь наша дочка, в саду с нами жить будешь, песни наши будешь петь , <…> и обняв, прижав, Кирилловна подняла меня, поддав - ух! На воз, на гору, в море, под небо, откуда всё сразу видно: и папа в чесучовом пиджаке, и мама в красном платочке, и Августа Ивановна в тирольском, и жёлтый костёр, и самые далёкие зализы песка на Оке...».
Когда я впервые читала этот рассказ, мне показалось, что здесь должна была быть поставлена финальная точка, но, видимо, к горлу внезапно подступило рыдание и последний абзац уже дописывался на бумаге, мокрой от слёз: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, где растёт самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили с тарусской каменоломни камень: «Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА».
... И такой камень есть. И взят он из тарусской каменоломни. И лежит он на холме под кустом бузины. И на нём выбиты завещанные Мариной слова... Этот камень - самый первый и на многие годы единственный памятник поэту на родине, где более тридцати лет её имя было под запретом. История этого камня, как и судьба его автора - пронзительная новелла, достойная отдельного рассказа.
Последний раз Марина Цветаева посетила Тарусу после свадьбы. В 1912 году она привезла молодого мужа показать ему тот тарусско-трёхпрудный мир, который в будущем взяла эпиграфом ко всему своему творчеству.
«В Париже и тени моей не останется... - Таруса... Коктебель да чешские деревни - вот места моей души. По ним соберёте», - писала она. По ним и собираем...
* * *
НА ТЕПЛОХОДЕ
«Дорога - великая вещь... Перемена ли квартиры, страны ли - всегда страх, как бы не было хуже, а ведь может быть - и лучше...».
М. Цветаева. Письмо к А. Тесковой, 1939
...Первая остановка теплохода была ранним утром в городе Угличе. Стоянку объявили на полтора часа. Пассажирам предложили прогуляться. У причала нас уже ждал экскурсовод, и буквально через несколько минут мы оказались на территории знаменитого угличского монастыря...
Вот нам показывают Тронную палату княжеского дворца, <…>, вот Успенскую «Дивную» церковь, «Церковь на крови”, под сводами которой окончилась жизнь убиенного царевича Димитрия... По ходу экскурсии звучат цитаты из Карамзина, из пушкинского ’’Годунова”... И я вдруг ловлю себя на том, что во мне звучат другие строки, продолжающие известный сюжет:
Димитрий! Марина! В мире
Согласнее нету ваших,
Единой волною вскинутых,
Единой волною смытых
Судеб! Имен!
Над тёмной твоею люлькой,
Димитрий, над люлькой пышной
Твоею, Марина Мнишек,
Стояла одна и та же
Двусмысленная звезда.
Она же над вашим ложем,
Она же над вашим троном -
Как вкопанная - стояла
Без малого - целый год...
Но Цветаеву не только не процитировали - даже не вспомнили. А ведь Марина Мнишек, прямая участница тех событий, была одной из любимых цветаевских героинь. С нею она ощущала какую-то мистическую связь по польскому своему происхождению (по матери) и общности имен:
Марина!
Тебя пою...
Славное имя твое
Славно ношу...
Дочь Цветаевой, Ариада Эфрон, в воспоминаниях о матери пишет:
«С основными своими темами Марина не расставалась всю свою творческую жизнь, и они, переходя из одной ипостаси в другую, как бы кустились, давая ей всё новые ответвления от её ствола и корней». Марина Мнишек была одной из таких тем.
В 1919 году Цветаева пишет пьесу «Дмитрий Самозванец» (не сохранилась). Затем, в 1921-м, читая у Карамзина о Смутном Времени, она вносит в рабочую тетрадь любопытную запись: «Чего искала Марина Мнишек?.. Власти - несомненно, но - какой? Законной или незаконной? Если первой - она героиня по недоразумению, недостойна своей сказочной судьбы... С грустью думаю, что искала она первой, но если бы я писала её историю...» - в этом месте запись обрывается. Видимо, размышления сменились вдохновением: Цветаева создаёт поэтический цикл под названием "Марина”.
.... 1932 год. По обыкновению просматривая свои старые тетради, увидев прерванную запись, она продолжает её, как будто и не было в её жизни страшных одиннадцати лет: «...но если бы я писала её историю, то написала бы себя, то есть не авантюристку, не честолюбицу и не любовницу: себя - любящую и себя - мать. А скорее всего: себя - поэта...»
Марина! Димитрий! С миром,
Мятежники, спите, милые.
Над нежной гробницей ангельской
За вас в соборе Архангельском
Большая свеча горит.
Вернувшись на теплоход, я разыскала помощника капитана:
- Вы не знаете, останавливался ли пароход в Угличе в 1941 году?
- Как же, как же, останавливался, обязательно, - ответил он.
- Почему?
- Потому что в Угличе - первый технический осмотр парохода после ночи. Конечно, тогда стоянка была короче, война ведь гнала.
- И пассажиры в таком случае всегда должны покидать пароход?
- Желательно...
- А пристань всегда была в этом месте?
- Почти, чуть-чуть в стороне, - ответил он.
... Значит, размышляла я, если в 41-м году причал был также близко расположен от монастыря, то Цветаева неминуемо должна была видеть всё то, что видели мы. Экскурсоводов, конечно, тогда не было. Но она в них не нуждалась. Этот сюжет она прожила сама и не один раз. Так что, если, сойдя на берег, она смогла заставить себя оглядеться вокруг, многое должно было в ней отозваться - Самозванец, Мнишек, Годунов... И, конечно, Пушкин. Слишком поверхностным было бы сводить пристальный интерес Цветаевой к Мнишек только общностью имён. Зная, как внимательно, Марина изучала всё, им написанное («каждая помарка - как своей рукой!...»), она не могла пройти мимо пометки в пушкинском дневнике 1829 года: «Я уделил ей (Мнишек. - М. К.) только одну сцену, но я ещё вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь”.
Бог продлил - на восемь лет. Не знаю, вернулся ли Пушкин к образу Мнишек, но его намерение нашло достойное продолжение в искусстве: сначала в музыке (Мусоргский), затем в поэзии (Цветаева). Так что, покидая Угличский монастырь, она имела полное право повторить за Пушкиным: знакомцы давние, плоды мечты моей...
* * *
...И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
М. Цветаева. Стенька Разин, 1917 г.
... Долго-долго стояла я на палубе, оглядываясь на суровую красоту древнего монастыря. Когда же он скрылся из виду, взглянув на тёмную воду за бортом, я невольно вздрогнула: Господи! Да ведь это же Волга! Волга, которой Цветаева никогда не видела и вот сейчас видит в первый и последний раз. И не просто Волга, а та, над которой...
... ночь и сон -
Расстелили ковры узорные,
И возлёг на них атаман с княжной
Персиянскою - брови чёрные...
Стенька Разин! Это имя маленькая Марина впервые услышала в Тарусе от странницы, которая:
...прихлёбывая квас
Из ковшика, на краешке лежанки
О Разине досказывала сказ
И о его прекрасной персиянке...
В её детской фантазии образ Персияночки слился с образом Ундины. Старинная повесть Ламот Фуке в переводе Жуковского, которую ей читала мать, оказала сильное влияние на детское сознание Марины. Так и жили нераздельно в её душе эти две героини долгие годы. Во всяком случае, работая над поэмой «Стенька Разин», Цветаева не забывает и об Ундине. Об этом свидетельствует запись в её Записной книжке за 1919 год. Запись похожа как подробный план будущего замысла: «Персияночка Разина и Ундина. Смерть водою. Обеих любили, обеих бросили. Сон Разина (в моих стихах) - сон Рыцаря у Жуковского. И оба: и Разин, и Рыцарь должны погибнуть той же смертью: только персияночка приходит со всем коварством нелюбящей женщины и Персии «за башмачком», а Ундина со всей преданностью любящей женщины и Германии - за поцелуем».
... Поэма «Стенька Разин» принесла Цветаевой первый оглушительный успех. Хотя в бурлящем котле 1917-го года к образу Разина обращались многие поэты (включая «Стенькин сон» М. Волошина), нельзя не согласиться с биографом Цветаевой Ирмой Кудровой, в том, что «цветаевский Стенька особый. Не любил бы он свою персияночку - и стихов бы цветаевских не было. А вот любит - и губит, сам, своей рукой губит, казня тем и самого себя.... И душа... будет болеть, пока он жив будет... Вот где тайна, притягивавшая Марину»...
Не раз и по разным поводам имя Разина ещё и ещё будет всплывать в стихах и прозе, письмах и дневниковых записях Марины. А один раз эта поэма в буквальном смысле спасёт Марину от гибели... (М.Цветаева, «Вольный проезд»). Так что, Стенька Разин - тоже отнюдь не пустой для цветаевского сердца звук... . Неужели, вглядываясь в тяжёлую воду за бортом, ей не привиделось «дно - цветами, что плат ковровый...» - и оттуда, со дна, - «лицо одно, забытое, чернобровое ...».
* * *
«А если самое-то моё (откровение сна) и есть - Пугачёв»
М.Цветаева. «Пушкин и Пугачёв»
А на следующей остановке, в Костроме, к Разину присоединился ещё один сквозной герой цветаевской биографии: «...Я ждала его всю жизнь, всю свою огромную семилетнюю жизнь... Если бы меня, семилетнюю, среди седьмого сна, спросили: - Как называется та вещь, где Савельич, и поручик Гринёв, и царица Екатерина Великая? - я бы сразу ответила: - Вожатый. И сейчас вся «Капитанская дочка» для меня - называется т а к!»
«Пушкин и Пугачёв»! С какой страстью и аналитическим блеском соединила Цветаева эти два имени в своём грандиозном по замыслу и мастерству исполнения эссе! С ними обоими она ощущала не мистическую, как с Мнишек, а вполне реальную связь: «Не по предмету же чуждости, а именно по примете родности стучится в меня Пугачёв...», и дальше: «А если самое-то моё (откровение сна) и есть – Пугачёв».
В своей последней статье «Искусство при свете совести» Цветаева идёт ещё дальше, открыто декларируя, что и любовью к Пугачёву её тоже заразил не кто иной, как Пушкин: «Пушкину я обязана своей страстью к мятежникам - как бы они ни назывались и ни одевались…<…> Найдите мне Поэта без Пугачёва! Без самозванца (без Корсиканца)! – внутри. У поэта на Пугачёва может только не хватить сил (средств)»?
Читая цветаевское эссе, я сокрушалась: «Как жаль, что мы в школе «проходили» «Капитанскую дочку» по кондовым советским учебникам, а не по Цветаевой! Глядишь, и нам бы открылось, что «дело... там не в Пугачёве, каков он был или не был, а в Пушкине - каков он был. Был Пушкин - поэтом. И нигде он им не был с такой силой, как в «классической» прозе «Капитанской дочки».
Так что недаром Цветаева называла себя «мятежницей лбом и чревом, а её стихи сравнивают с пугачёвским бунтом в русской поэзии...
Так в Костроме, в самом сердце русской вольницы, «встретились» два любимых цветаевских героя: Разин и Пугачёв - стихи и проза.
* * *
«Еду совершенно одна. Со своей душою.
Это всегда два: голова и я, вопрос и
ответ, внутренний собеседник...»
М.Цветаева, запись в дневнике, 17 июня 1939 г., (на теплоходе «М.Ульянова», в Балтийском море).
С этой минуты моей настроенности на спокойный отдых как не бывало. Неожиданные «встречи» растревожили, заставили вспоминать, сопоставлять, постепенно «сдвигая шоры», многие годы зажимавшие сознание определённым, только глубоко трагическим видением последнего цветаевского пути. На меня шёл поток случайных совпадений, и я начала ощущать в этом некую закономерность.
Кстати, размышления о роли случайных совпадений не были чужды и самой Цветаевой. Она считала, что «случайность, повторяющаяся каждый раз, есть в жизни человека - судьба, в мире явлений – закон...».
Позднее, в книге С. Юрского «Кто держит паузу», я нашла объяснение тому, что происходило со мною на теплоходе. Он пишет, что «актёр <…> может даже не вспоминать о роли <…>, но подсознание само набирает необходимый материал в окружающей жизни <…> - всё идёт в дело. Начинается пора чудесных «совпадений»... Что за чудеса? Кто это одаривает нас такими совпадениями? Да никто. Это мы сами начинаем жить «прицельно». Мы в непрерывной разведке, в непрерывном напряжении, и «совпадение» - плата за напряжение. Идёт отбор и накопление. .. И когда подсознание переполняется, включается сознание».
К сожалению, эти строки попались мне значительно позже. Тогда же, на теплоходе, во мне отчётливо зазвучали два голоса – теза и антитеза, меж которыми «всё рождало споры и к размышлению влекло».
- Мнишек? Самозванец? Разин? Пугачёв? До того ли было «одинокому бездомному человеку с трагической и страшной жизнью позади и полной неизвестностью впереди?» (В.Швейцер).
- Но мне так хочется верить, что в неописуемые по отчаянию предъелабужские дни, казалось бы, уже совсем далёкие от земных примет, светлые воспоминания могли бы стать проблеском в окружившей её тьме?
- Это всё – «досужие вымыслы любителей выписывать сюжетные восьмёрки!» (М. Белкина).
- Но ведь именно Белкина в книге «Скрещение судеб» не раз даёт примеры того, как иногда неожиданно Цветаева реагировала на ‘предлагаемые обстоятельства’. Вот пример. Белкина описывает совместную с Мариной прогулку по Воробьёвым Горам вдоль Москва-реки. Цветаева мрачна и озабочена. Но случайно обронённое Белкиной слово «Крым» мгновенно преображает её. «И небывалая лёгкость, беззаботность, безоблачность тех лет, и небывалая синь моря, небывало ясное небо...», - пишет Белкина... И оканчивает уже от себя: «Жизнь вдруг так выдаст от щедрот своих – и поверишь: так будет вечно, так надо, так суждено...».
И произошло это не в 1914-м и даже не в 1919-м, а осенью 40-го, когда самое страшное в семье Цветаевой уже случилось... Однако случайное упоминание о дорогом воспоминании – и сразу какой свет! В этом, как заметил И. Бродский, вся Цветаева с её удивительной способностью жить в обратном направлении...
Так если в 40-м году, - рассуждала я, - жизнь смогла выдать вдруг от щедрот своих, то почему же не поверить, что так суждено? Почему жизнь не могла последний раз порадовать её встречами с героями, которых она любила, как любят живых людей?..
- «И это когда ещё не остыл страх погибнуть под фашистскими бомбёжками?» (Саакянц)
- Но ведь Белкина пишет, что накануне войны, когда уже практически все знали, что не сегодня-завтра она грянет, «перед лицом стылого, заиндевелого окна, с единственной электрической лампочкой под потолком» Марина читала стихи. И какие стихи!
Но истые пловцы – те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: вперёд!
- Это не Цветаева! Это её перевод! (окрик биографа).
- Знаю! Но Белкина пишет, что Цветаева читала Бодлера, как своё: «Это были такие её стихи, такое единое восприятие жизни и земного бытия...»
...Так, в состоянии напряжённого внутреннего диалога, я едва не пропустила главную природную достопримечательность всего маршрута. Мы подплывали к городу Горькому. Обычно перед остановкой теплохода пассажиры толпились у наружного трапа, чтобы первыми сойти на берег. На сей же раз почти все сгрудились, на одной стороне палубы: мы проплывали мимо знаменитой «Стрелки», места слияния Оки с Волгой в Нижнем Новгороде.
Услышав слово «Ока», память тут же подсказала нужные строки.
Жизнь распахнулась, но всё же...
Ах, золотые деньки:
Где уголки потайные,
Где вы, луга заливные
Синей Оки?
Детство верни нам, верни
Все разноцветные бусы, -
Маленькой, мирной Тарусы
Летние дни.
Вспомнились ли они ей, не знаю. Мне вспомнились...
* * *
ЕЛАБУГА
«А правда - между избой любой - никакой разницы? Те же страхи, сглазы, наговоры, наветы, увозы...».
М. Цветаева
Встречи с Елабугой я, признаюсь, ждала с надеждой, что теперь, наконец, все совпадения окончатся. Однако, я ошибалась: совпадения, сродни теплоходным, и тут продолжали настойчиво себя предлагать. Остановлюсь только на фактах, которые, продолжают дорожный сюжет.
... Елабуга. Неодинаково воспринимали люди этот город в разные годы. Так, Елабуга 41-го года после Парижа и Москвы произвела гнетущее впечатление на Мура, 16-летнего сына Цветаевой. «Гиблое место для нас обоих», - записал он в дневнике.
А четверть века спустя, совсем по-другому увидела Елабугу Виктория Швейцер, автор книги «Быт и бытие Марины Цветаевой». Осенью 66-года, гуляя по городу, она записала: «... маленький, чистый и зелёный городок, по-провинциальному уютный и домашний...».
Однако, очевидно, столь благостный облик Елабуги не сочетался со знанием того, что в ней произошло с героиней её книги. Вот что читаем на той же странице: «Я хожу по Елабуге, а в голове у меня всё время звучат строки Осипа Мандельштама, обращённые к Цветаевой полвека назад:
Но в этой тёмной, деревянной
И юродивой слободе
С такой монашкою туманной
Остаться - значит быть беде...
Быть беде, быть беде, быть беде…».
Но вот проходит ещё 25 лет. 1986 год. И первое, чем меня удивила Елабуга - сходством с Тарусой. Заметила ли это Цветаева? - Не знаю. Однако, сошлюсь на её удивительную способность легко переноситься в искомое место. Она не раз писала, как, живя в Париже, ей удавалось «под веками» бродить по своему Трёхпрудному переулку; в Чехии, вослед уходящему поезду, «по шпалам восстанавливать Россию в три полотнища»; а куст сирени или ветка бузины мгновенно переносили её в сады Тарусы ...
- Но ведь известно, что она ехала сюда умирать! (снова М.Белкина)
- Но, быть может, пыльные просёлочные дороги, деревенские улочки, заросшие травой, покосившиеся заборы, похожие домики-срубы с узорчатыми деревянными наличниками на окнах (в одном из них она вскоре и поселится), могли и ей напомнить любимую Тарусу?..
... Так, едва ступив на елабужскую землю, во мне снова зазвучал внутренний спор с невидимыми оппонентами, наотмашь бившими цитатами из цветаевских писем и дневников последних двух лет.
- Я не долго буду жить. Знаю. (Татьяне Кваниной, декабрь 39-го).
- ...Я год уже (приблизительно) ищу глазами крюк... (Записная книжка 5, сентябрь 40-го года).
- Я сейчас убита, меня сейчас нет, не знаю, буду ли я когда-нибудь...
(Е. Сомов, 40-й).
- Гляжу и вижу одно: конец... (Записная книжка 7, канун Нового, 41-го, года)...
- Как бы мне нужно было сейчас поменяться местами с Маяковским! (Эм.Казакевич,июнь 41-го)...
Немудрено, что на таком «информационном фоне», после случившейся в Елабуге трагедии, все биографы единогласно сошлись в одном: 8 августа 41-го года, ступив на пароход «Александр Пирогов», Марина Цветаева «знала, что едет на родину умирать». (В.Швейцер)
Вряд ли у кого-нибудь сегодня повернётся язык преуменьшить силу бедствий, обрушившихся на Цветаеву сразу после возвращения из эмиграции. Но концентрация внимания только на трагедии, как и тенденциозный подбор цитат, неминуемо приводят к искажению целостного образа любого человека, особенно столь противоречивого, как Марина Цветаева. Она это знала: «Чисты все те чувства, которые Вас собирают и подымают, - писала она другу. - Нечисто то, что берёт лишь одну сторону Вашего существа и - так - искажает вас...». (письмо Е. Ланну)
Не раз Цветаевой приходилось сталкиваться со своевольными интерпретациями её высказываний и поступков. И она никому не спускала малейшего передёргивания фактов . Помните: «.. И день и ночь, и письменно и устно:/ За правду да и нет...). А вот чего она действительно опасалась, - так это подобных вещей в посмертной жизни и предостерегала от этого будущих биографов.
За семь лет до гибели, 21 ноября 1934 года, в письме чешской подруге
Цветаева написала пророческие слова: «Мне все эти дни хочется написать своё завещание. <…> Не вещественного – у меня ничего нет - а что-то, что мне нужно, чтобы люди обо мне знали: р-а-з-ъ-я-с-н-е-н-и-е»... И дальше: «Ведь все эти осколки от фактов, все эти кусочки моей жизни, пересказанные другими, - из них сложится такой неточный образ, а меня уже не будет, чтобы об этом сказать...» (письмо к А. Тесковой).
Но вернусь к своему вопросу: заметила ли Цветаева сходство Елабуги с Тарусой? Прямых фактов у меня нет, но есть косвенные. Когда стали доступны цветаевские записные книжки и дневники, я нашла в них записи, допускающие правомерность этого вопроса. Вот одна из них: «Что бы ни было ...вокруг нас , - это всегда будет на поверхности, всегда слой льда, под которым живая вода, золы - под которой живой огонь. <..> Бывшее сильней сущего, а наиболее из бывшего - детство сильней всего...». (Письмо В. Муромцевой).
Эти слова написаны в 1933 году, за восемь лет до Елабуги. Они доказывают, что «расстояния, вёрсты, мили» не стёрли память о детстве. Напротив, только усилили её. Годы спустя это подтвердит первый и главный летописец жизни матери, дочь Ариадна Эфрон: «Мама не менее, чем новым видам, радовалась узнаванию уже бывшего...».
И не Тарусу ли она вспоминала Марина, когда в разгар работы над новеллой «Дом у старого Пимена», спрашивала: «А правда - между избой любой - никакой разницы? Те же страхи, сглазы, наговоры, наветы, увозы...».
Так почему же не поверить, что в облике Елабуги военного времени Марина могла узнать бывшее и даже, может быть, порадоваться этому узнаванию?..
* * *
Марина! Свидимся ли мы с тобою
Иль будем врозь - до гробовой доски? А.Цветаева . Моей сестре Марине, 1939
Хотя Цветаева оплатила багаж до Елабуги, она рассчитывала, что ей разрешат остаться с другими писательскими семьями в Чистополе, но ей не позволили даже сойти на берег, и она с сыном в составе небольшой группы москвичей проследовала дальше в Елабугу. На первые несколько дней их разместили в общежитии бывшего библиотечного техникума, а на четвёртый день, 21-го августа, все отправилась на поиски жилья. И в первом же доме по улице Жданова 10, [2] Цветаева неожиданно объявила: «Я больше никуда не пойду, останусь тут!»
Старенький дом, одна крошечная комната, отделённая от хозяев простынёй, удобства на дворе... Биографы до сих пор выдвигают разные версии столь скоропалительного решения. Я придерживаюсь версии А. И. Цветаевой. В последней главе своих «Воспоминаний» она подробно рассказывает, как и от кого узнала о смерти сестры. Долгие годы ей не давал покоя мучительный вопрос: как могла Марина уйти, не оставив ей даже записки.
Спустя девятнадцать лет она получит прощальную весточку от сестры в доме, где случилась трагедия. Хозяйка дома, которая последняя видела Цветаеву живой и первая увидела мёртвой, рассказала, что узнав её имя, Марина, переспросила: «Анастасия Ивановна? - У меня сестра Анастасия Ивановна... Затем, бегло осмотрев комнату, заявила, что останется тут».
«Так за десять дней до смерти Марина назвала меня», - оканчивает Анастасия Цветаева повествование о тех скорбных днях.
* * *
«...Это похоже на мою жизнь. Постоянно-повторяющаяся случайность есть судьба».
М.Цветаева. Письмо М.Штейгеру, 1936
Мне тоже хотелось взглянуть на последнее жилище великого поэта. Сегодня это музей - «Дом Памяти поэта». Я же видела комнату ещё без музейного глянца.
Простыни, правда, уже не было. Из мебели - кровать, кушетка, между ними тумбочка. На стене зеркало в деревянной раме. Два окна с белыми занавесками. Я попросила разрешения отодвинуть одну - хотелось представить, что Цветаева могла видеть из окна в последние дни жизни. К сожалению, пейзаж не порадовал. В глаза бросилось странное сооружение, похожее на промышленный агрегат. Выйдя из дома, я поинтересовалась, что это такое.
- Это «платемойня»!
- Платемойня? Никогда не слышала такого слова. А это что значит?
Услышанный ответ окончательно убедил меня в неслучайности всех совпадений, встреченных на пути ... Судите сами:
- В этом месте, - услышала я, - давно забил родник. Елабужане верили, что это святой ключ и стали приходить сюда умываться и полоскать бельё. А наш губернатор Шишкин, отец великого художника, был хорошим хозяином. Чтобы родниковая вода зря не утекала, он и придумал это устройство... Говорят, что несколько раз видели, как повесившаяся жиличка (так соседи называли новую квартирантку) пила здесь воду из железной кружки...
Так в моём блокноте рядом с тарусской полоскалкой появилось новое елабужское слово платемойня... Неожиданная перекличка Елабуги с далёкой Тарусой!
* * *
«Когда нет факта, остаётся гипотеза...»
Стивен Пинкер
Хотя хроника последних дней Цветаевой достаточно детально прослежена, в ней всё же обнаруживается немало расхождений. Так, например, одни говорят, что Цветаева пребывала в тяжёлой депрессии и никуда не выходила из дома. Хозяйка сообщает, что «днём квартирантки дома не бывало, она уходила на целый день». М. Белкина это опровергает: «...понимая, что загнана в тупик, просто ничего не замечая вокруг, она бродила в отчаянии, <…> чувствуя, что в этой дыре её погибель...». А 19-летний Вадим Сикорский, плывший с матерью на том же корабле, так вспоминал свои встречи с Цветаевой в Елабуге: «... Мне было тогда 19 лет, я ничего ещё не понимал; не понимал, что такое Марина Ивановна и почему она отдаёт мне внимание и время... Может быть, она предчувствовала, предугадывала, что я потом буду писать стихи? Мы много ходили с ней, и она много со мной говорила...»
Неопровержимое свидетельство появилось в 1988-м году: эссе Лидии Чуковской «Предсмертие», в котором она подробно описывает трёхдневное пребывание Цветаевой в Чистополе.
Естественно, у меня возникли вопросы: куда же могла уходить Цветаева на целый день? «По каким камням бродить в отчаянии»? Где «в этой дыре» могла найти уединение для душевных бесед с будущим поэтом? Из полученных ответов остановлюсь на двух.
Первое. Мне сказали, что Цветаева успела записаться в библиотеку. Когда? Зачем? Какую книгу (или книги) взяла? Увы, первые биографы, беседовавшие с теми, кто держал в руках библиотечную карточку, заполненную рукой Марины, не задались этими вопросами, а карточку за ненадобностью выбросили. Надо ли говорить, какой бесценный биографический материал хранился на том клочке бумаги и каким желанным экспонатом он бы сегодня был в любом музее мира.
Зная, как постепенно складывался цветаевский «чешский миф», как часами она засиживалась в библиотеках Праги, зачитываясь книгами по истории Чехии и легендами о Пражском Рыцаре («Мне, чтобы написать несколько слов, нужно знать всё о вещи...»), я пытаюсь представить Марину Цветаеву у книжных полок елабужской библиотеки: ведь зачем-то же она туда пришла?... И даже рискну взять на себя смелость назвать книгу, которая по моим представлениям обязательно должна была быть там и мимо которой она бы не прошла равнодушно. Имя автора этой книги стоит в ряду самых знаменитых жителей Елабуги: кавалерист-девица Надежда Дурова. Это имя сегодня у многих на слуху, но многие ли связывают его с Елабугой?!
Женщина-легенда, первая русская амазонка, Надежда Андреевна Дурова, выйдя в отставку, поселилась в Елабуге, прожила в ней последние тридцать лет жизни и с воинскими почестями была похоронена в елабужской земле. В Елабуге она писала свои «Записки», прогремевшие на всю Европу. Из Елабуги переслала рукопись Пушкину, с лёгкой руки которого обрела статус известной русской писательницы.
Копии трёх пушкинских ответных писем считаются самыми ценными среди экспонатов Дома-музея Н. Дуровой в Елабуге.
Насколько мне известно, параллель: «Марина Цветаева и Надежда Дурова»
пока ещё не стала в цветаеведении предметом серьёзного осмысления.
Кто знает, возможно, мысли о легендарной судьбе Дуровой, столь восхитившей
Пушкина, уже заносились Мариной в елабужскую тетрадь, которая, увы,
до нас тоже не дошла...
* * *
«Если источники противоречат
друг другу, то предпочтение надо отдать
личному свидетельству».
Леон Фестингер
До сих пор приходится читать, что Елабуга - это унылое захолустье. Но те, кто в ней побывал, не смогут отрицать, что в её пейзажах, как и в тарусских, всегда была и есть трогательная заповедность... Допытываясь у старожилов, куда могла уходить
Цветаева на целый день, все называли одно место с пугающим названием «Чёртово городище». Доподлинно неизвестно, бывала ли там Цветаева.
Однако, увидев это место своими глазами, я склоняюсь к мысли, что она могла туда приходить. Когда? - трудно сказать. Согласно елабужской хронике событий, скорее всего в один из дней, предшествовавших поездке в Чистополь.
- Почему? - Потому что там многое сошлось из того, что Цветаева любила.
Но сначала несколько слов о самом месте. «Чёртовым городищем» елабужане называют песчаную насыпь над пристанью, незаметно перерастающую в холм огромной высоты - неустанная работа ветров предшествующих веков. На его вершине стоит круглая каменная башня с дверным проёмом и четырьмя смотровыми окнами - уникальный архитектурный памятник XII-го века, осколок от древней булгарской крепости в Прикамье. И башня, и холм - свидетели тысячелетней истории. В библиотеках Елабуги собран богатейший краеведческий материл об истории крепости и связанных с башней известных людях (среди них упоминаются уже знакомые нам Пугачёв и Радищев...).
Сегодня территория городища находится под охраной государства. Ему присвоен статус музея под открытым небом федерального значения. Для туристов предусмотрены все необходимые музейные удобства: смотровые площадки, скамейки для отдыха, кафе, сувенирные киоски и даже ресторан ...
На территории городища появилось несколько новых строений и скульптур. Но главным «экспонатом», по общему признанию, является «Лестница Тысячелетия»- подарок елабужан своему городу: 365 пологих ступеней, выложенные вручную из природного камня. Всматриваюсь в красочные рекламные фотографии и сожалею, что Цветаевой, при её любви к лестницам, не довелось воспользоваться этим грандиозным сооружением.
«Обожаю лестницу - идею и вещь,- не раз признавалась она, - обожаю постепенность превозможения...– но самодвижущуюся «современную» презираю, издеваюсь над ней, бью её и логикой и ногою, когда прохожу, а на все седьмые этажи хожу пешком и даже «бежком».
Представляю, с какой благодарностью она бы воспользовалась этой лестницей: и ногой - превозможение; и логикой - вещь для общей пользы, да ещё рукотоворная! Тем более, что в 1934 году она жаловалась Тесковой: « ...Я, рождённый ходок, стала задыхаться на ровном месте, и с каждым днем хуже. Жаль сердца — хорошо служило». Но, увы, ни в 86-м году, ни тем более в 41-м, туристический комфорт здесь не предполагался и к башне можно было добраться только пешим ходом. Однако, вряд ли это могло бы остановить Цветаеву.
* * *
«Я не люблю моря, не могу.
Столько места, а ходить нельзя!..
М.Цветаева
Ведь она считала себя прирождённым пешеходом. С детства любила прогулки с отцом по лесному тарусскому серпантину. Позднее сменившие их одинокие блуждания по чешским горам, приносившие ей душевное умиротворение.
В любви к пешему ходу Марина признавалась и в стихах (знаменитая «Ода пешему ходу»), и в письмах. Так что, если предположить, что она здесь бывала и смогла осилить высокий подъём, то я уверена, что дорога по узкой извилистой тропинке к поднебесью на фоне завораживающей вокруг красоты и без чудо-лестницы, отплатила бы ей сторицей.
Башня на Чёртовом городище - самая высокая точка города. С неё открывается незабываемый вид на многие километры вокруг. В этом месте река делает большую излучину и когда смотришь вниз, в пойме Камы видишь деревья, поля и заливные луга, а по сторонам, как в круговой панораме, вдалеке виднеются цветные луковки Спасского собора и острые чёрные шпили минаретов. Зрелище неповторимое, захватывающее дух. Не зря это место облюбовали местные художники. В 41-м их, конечно, там не было. Но красота-то была всегда...
* * *
«... Я не знаю человека робче себя. Боюсь - всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего - себя, своей головы...»
Записная книжка, сентябрь 1940 г.
Марина с детства питала страсть к местам, окружённым тайной. Они вызывали в ней тот блоковский «тайный жар», который она считала «ключом к своей душе и всей лирике». Этот жар она искала везде: будь то Трёхпрудный дом, родной до «узнавания скрипа каждой двери», или вырубленная в скале рядом с тарусской дачей страшная пещера. В ней, по легенде, водились ядовитые змеи и обитал злой разбойник Улай. Вопреки запретам взрослых, маленькая Муся (домашнее имя Марины) в неё забиралась, перебарывая в себе с детства презираемое чувство страха. Потом в стихах, помните: «Не чуралася я в ночи окаянных мест,/Высоко надо мной торчи безымянный крест...»
Елабужское Чёртово городище - такое место. С ним тоже связаны легенды, способные холодить душу. Неслучайно у подножия ведущей к башне лестницы, гостей приветствует скульптура Дракона-Оракула, угрожающе распростёршего огромные чёрные крылья. Легенда гласит, что он прилетал в эту башню принимать жертвоприношения за свои предсказания.
* * *
«Мне важны факты, пробелы
я заполню любовью...»
М.Цветаева
Третье. Могла ли я знать, что в конце моего пребывания в Елабуге посещение Чёртова городища нежданно-негаданно подарит мне ещё один «сюжет», органично продолжающий мои нетуристические размышления.
Когда и от кого Цветаева впервые услышала название «Чёртово городище» - неизвестно. Это могло произойти ещё на пароходе. Первое, что видят пассажиры, подплывающие к Елабуге, как Цветаева, со стороны Казани, - высокий песчаный холм с башней. Вполне возможно, кто-то произнёс: «Вот и Чёртово городище! Подъезжаем уже...»; может быть, услышала от хозяев или случайных прохожих - не суть важно. Важно другое: отозвалась ли она на это название? Окликнуло ли оно её?
Вопрос не покажется праздным тем, кто знает, какое место в биографии и творчестве Цветаевой занимал образ чёрта. Для незнающих - краткая справка.
Слово «чёрт» для Марины было из того же ряда, что Трёхпрудный, Таруса и Ока... Оно вмещало в себя целый мир. Едва произнесённое, оно сразу наполняло её с детства волнующей «усладой тайного узнавания». Такие слова Цветаева называла магическими и «ценила не на вес золота, а на вес крови».
Подобные слова-заклинания есть у каждого человека, и у каждого они свои. Были свои и у Цветаевой. Ими заполнено всё пространство её детства. Годы спустя, в момент работы над эссе «Дом у Старого Пимена» она так скажет: «...Есть магические вне смысла, которые одним уже звучанием своим значат, слова - самознаки и самосмыслы, не нуждающиеся в разуме, а только в слухе, слова звериного, детского, сновиденного языка...» (письмо В. Муромцевой, 1933 г.).
Появление слова «чёрт» в цветаевской генеалогии и творчестве имеет давнюю и довольно запутанную историю, от начала и до конца придуманную пятилетней
Мусей (домашнее имя Марины), в дальнейшем сознательно разрабатываемую взрослой Мариной.
В результате пристального самоанализа, Цветаева пришла к заключению, что у истоков её родословной стояли три равновеликие силы -- Мать, Пушкин и Чёрт, и что именно от них она унаследовала тягу к потусторонним силам, героям-мятежникам и бунтарские свойства своего характера (цветаевское «одна - противу всех!»). Главная сила - Мать. Она стояла у истоков её Личности: «От матери я унаследовала всё!». Вторая сила - Пушкин - стояла у истоков Дара: «Не было бы Пушкина - не было бы меня». Третья - Чёрт - у истоков её Судьбы: «Это была — я, во мне, чей-то дар мне — в колыбель». Безраздельно и властно все три силы завладели младенческим сознанием ребёнка, и она доверчиво впустила их сначала в свою детскую фантазию, а как потом оказалось, - и в судьбу...
Кто же всё-таки этот мистический герой с отпугивающим именем и традиционно плохой «репутацией»? Почему именно ему отведено столь важное место в иерархии любимых цветаевских героев? Наконец, кто же подбросил Чёрта в колыбель будущего поэта? Обо всём этом и поведала Марина в рассказе «Чёрт».
В своей Автобиографии Цветаева написала: «Всё, самое важное, что мне суждено было узнать, - узнала до семи лет, а все последующие сорок - осознавала...».
Досемилетие Марины окончилось быстро, но с тех пор и до конца дней она была уверена, что все «поэты находятся с демоном в родстве». По мере взросления, присутствие Чёрта в её жизни и поэзии требовало осознания.
Сначала она уподобила «маленьким чертям» свои юношеские стихи. Потом упорно пыталась отыскать «чёртов след» в своём семейном древе: не затесался ли в него «какой-нибудь предок-скрипач, продавший чёрту душу за грош»? Не он ли причина её мятущегося характера («Я - мятежница с вихрем в крови...»)? Наконец, она прозрела его след в себе-поэте ( «Жив, а не умер демон во мне?»).
А в рассказе, посвящённом Мышатому (так она называла Чёрта), автор доходит порой до открытой экзальтации в выражении любви и благодарности к своему герою: «Ты обогатил моё детство на всю тайну...», «Тебе я обязана... своей избранности...», «Это ты решил меня поэтом, а не любимой женщиной...», « У меня прямой провод к Чёрту», «Чёрт - это моё отрождённое...»
Цветаевский «Чёрт» по жанру - «эпизод из семейной хроники» (так называла Цветаева свои эссе), но по мастерству изложения и биографической ценности выходит далеко за рамки просто комментария к детству. Это эссе - образец художественной прозы высочайшей пробы и одновременно наглядный пример того, как из лабиринта детских воспоминаний, переплетения снов и яви, фантазии и реальных фактов автор постепенно, шаг за шагом, на наших глазах создаёт захватывающую литературную мифологему нечистой силы, «которая вечно хочет зла, но вечно совершает благо».
Творческая взволнованность, которую Цветаева испытывала в процессе написания этой вещи, ощутима и в её письмах этого периода. В начале работы она пишет Вере Буниной: «Я пишу «Чёрт» о моем детстве с ним — и согреваю им себя, так что даже не замечаю, что уже два часа пишу с открытым окном». (1934 г.)
А оканчивая очерк, с нескрываемой радостью признаётся А. Тесковой: «20-го у меня очередной вечер. Буду читать моего «Чёрта», чёрта моего детства, и, даже младенчества. Эпиграф беру из Пушкина: «Связался Чёрт с младенцем». Пишу эту вещь с усладой». (1935)
Пушкинский эпиграф взят к «Чёрту» не случайно. Работая над ним, вспоминая как она «лбом в шкаф» зачитывалась своим первым Пушкиным, вопреки запретам матери, оказавшимся «взрослым», как ребёнком полюбила всю многоликую пушкинскую бесовщину, и поняла, что Пушкин и Чёрт - это пара, что так парой она и вошли в её судьбу.
«Задумать вещь можно только назад, от последнего пройденного шага к первому, пройти взрячую тот путь, который прошёл вслепую», - сказала Цветаева. Именно так она писала свою мемуарную прозу.
Двумя годами позже, в пушкинском юбилейном 37-м году, Марина оканчивает воспоминание-новеллу «Мой Пушкин». По сути, это продолжение «Чёрта» - финал, грандиозного мемуарного цикла, не имеющего равных в русской литературе. В нём, как и в «Чёрте», Марина избирает путь «по обратному следу»: от себя-ребёнка к себе сорокапятилетней, но теперь с целью сознательно соединить оба истока в единое целое. Она пишет: «Чорт [3] - это пушкинская чара через его «Бесов», ведь он тоже упивался «тёмной бездны на краю <…>, это он повинен в мятежности моего сердца...» и, наконец: «... если вы меня взрежете, то обнаружите тех бесов, мчащих тучами, ибо вошли в состав...».
На обратном пути в Москву, размышляя обо всём увиденном, я поняла: если все мои дорожные предположения имеют право на жизнь, то можно сказать, что весь последний земной путь Марины Цветаевой (Москва - Углич - Кострома - Елабуга) проходил, условно говоря, «в незримом присутствии» Пушкина.
На этом, я, пожалуй, остановлюсь и перенаправлю не читавших к цветаевским текстам, ибо они пересказу не подлежат...
История с Чёртом в связи с елабужским Чёртовым городищем не сразу открылась мне во всей полноте. Новые публикации, встречи с участниками цветаевских конференций, фотографии из туристических буклетов раз за разом возвращали меня к личным воспоминаниям в 1986 год. Тридцать шесть назад, когда я бродила вокруг таинственной башни, заповедная красота вокруг, от которой веяло вечным покоем, напомнили другие строки:
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих — лет,
Горбатых — лет…
На старость лет
Собачьих — клад:
Горячих лет —
Прохладный сад…
.........
Скажи: довольно муки — на
Сад — одинокий, как сама...
... Ни этот ли сад, «Без ни-душка! Без ни-души!», Цветаева так слёзно вымаливала «на отпущение души»? Ни этого ли уединения она так жаждала всю жизнь? Кто знает, может быть, именно атмосфера покоя, царящая в этом месте в те далёкие августовские дни, могла расположить Цветаеву к «долгой и охотной» беседе с будущим поэтом Вадимом Сикорским?.. Вряд ли мы уже когда-нибудь узнаем о чём они говорили: оба унесли тайну с собой. И я снова рискну в порядке недоказуемой, но возможной гипотезы, предложить одну тему, на которую Цветаеву легко могло спровоцировать слово - какое вы уже знаете...
* * *
...Россия моя, Россия!
Зачем так ярко горишь?..
М. Цветаева. Лучина, 1931
Марина Цветаева вернулась в Россию 18 июня 1939 года. На самом же деле, её возвращение началось гораздо раньше. Об этом, по сути, вся её мемуарная проза. Иосиф Бродский определил «ретроспективность цветаевской прозы как необходимое «отступление в доисторию, в детство..., ибо, только оглянувшись, и можно перевести дыхание...”.[4]
Цветаевские строки из письма к Вере Муромцевой подтверждают верность
этого замечания: ”У меня с собой ни одной записи: одна память (о детстве)..., -
пишет она. И дальше: «Мне нужны факты, я хочу воскресить весь этот мир -
чтобы все они недаром жили - и чтобы я недаром жила”. Эту миссию Марина
Цветаева выполнила страстно, щедро и талантливо, как ни кто другой в русской
литературе.
Надо ли вспоминать, на скольких страницах её стихов и прозы парижских лет
оживает «этот старый, этот чудный дом в Трёхпрудном,/Превратившийся
теперь в стихи»; или Тарусы, которая «всегда лето, всё лето сразу, со всем,
что есть в нем красного и сладкого, где, стоит только войти... всё тебе в руку
сразу: и клубника, и смородина, и особенно бузина...».
Известно, что возвратившись в Россию, Цветаева хотела поселиться в Тарусе, но ей не разрешили те люди, которые отныне решали судьбу цветаевской семьи. И вот теперь перед самым концом через сотни вёрст встреча - «под веками» - сначала с Окой, рекой её детства, а затем в Елабуге с образом самой Тарусы! И мне хочется верить, что в тех её жизненных обстоятельствах эти встречи могли оказаться для неё поистине «нечаянной радостью» - тем отступлением в свою доисторию, которое всегда давало ей возможность перевести дыхание...
* * *
Как слёзы - солоны. Боюсь,
Я завтра утром - мёртвой встану...
М.Цветаева, 1917
Однажды, гуляя по берлинскому Луна-парку, Марина сказала приятельнице: «По-моему, в природе нет отдыха. Вот я думаю: когда буду умирать, у меня будет такое же чувство, как здесь, сейчас, на этом берегу; печали? - торжественности? и весь грохот, и все кружения - позади? - Но ведь это и есть - отдых?»...
Обманутым пловцам раскрой свои глубины.
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть - Ад или Рай - едино.
В неведомого глубь - чтоб новое обресть.
Татьяна Сикорская вспоминала, что на пароходе, подойдя к борту, Марина сказала ей: «Вот так - один шаг в сторону - и всё кончено». Так что это она о себе переводила:
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль - и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей...
* * *
Словно тёплая слеза -
Капля капнула в глаза.
Там, в небесной вышине,
Кто-то плачет обо мне?
Из цикла Четверостишия(1919)
Марина Цветаева покончила собой в воскресенье, в последний день лета 1941-го года, в пору красной рябины. Последняя земная улица, по которой везли на кладбище гроб с её телом, называлась «Московская».
По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредёте - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
Немало людей сегодня сетуют, что никто не провожал Цветаеву в последний путь и могила её затерялась. Но ведь и это было ею завещано: ’’Всю жизнь я только того и хотела: потеряться, раствориться, влиться, как река в море ...»
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем -
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах... Распасться, не оставив праха
На урну... Может быть - обманом
Взять? Выписаться из широт?...
Условная могила Цветаевой давно стало местом паломничества. Она и это предвидела:
А издали - завижу ли я вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не отдёрну.
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет...
* * *
«Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка...»
М. Цветаев. «Земные приметы».
... Елабуга! Почему же всё-таки Елабуга? Ведь Цветаевой было совершенно всё равно куда ехать. Яковлеву она просила взять её с собою в Томск, Лидию Бать в Ташкент, Лидию Поляк в Йошкар-Олу ("Возьмите меня в качестве домработницы...”), а вышла Елабуга. Почему? Не зная, что ответить, мы говорим: "Такова судьба". И ведь действительно судьба, ибо дорога в Ташкент или Томск не подарила бы ей встречу с прошлым.
Последняя земная дорога Цветаевой представилась мне её прощанием с прошлым, которое разворачивалось перед нею неторопливо, как при замедленной киносъёмке. Цветаева называла это «преувеличенностью в смертный час». Пытаясь потом осознать все «с л у ч а й н ы е» совпадения (о многом я не успеваю здесь сказать), в какой-то момент я начала верить, что Елабуга - отнюдь не случайное звено в биографии Цветаевой; и в том, что она осталась в елабужской земле, есть некая высшая предопределённость и особая завершённость всего её жизненного пути.
Минуло полвека, а странные совпадения всё продолжаются. Самую последнюю «перекличку» Елабуги с Тарусой мне подарил интернет. Уточняя запись на тарусском цветаевском камне, я увидела, что теперь к нему ведёт специальный дорожный знак. На нём крупными буквами написано: «Кенотаф Марины Цветаевой». Я не знала значения этого слова. Оказалось, что кенотаф - это символическая могила, надгробие, под которым нет останков покойного. Получается, у Марины Цветаевой две символические могилы, два кенотафа... - один в Тарусе, другой в Елабуге.
Какая удивительная арка, связующая начало и конец жизни великого поэта.
В сознании многих людей за Елабугой прочно закрепилась репутация прОклятого места. Долгое время и я, не скрою, испытывала неприязнь к этому городу. Но она приятно разочаровала меня тем, как достойно она вот уже более восьмидесяти лет несёт на себе нелёгкое бремя трагедии, случившейся на её земле. Хотя вины её в этом нет никакой. Сама Марина оправдала её утверждением: «Самоубийство не там, где его видят, и длится оно не спуск курка».
* * *
Каждый волен трактовать одни и те же факты по-разному. Так, проезжая цветаевской дорогой к месту ее последнего пристанища, одни ощущают только трагедию - личности, поколения, страны; другие вспоминают череду губительных событий времени; третьи ищут факты, уточняют даты... Цветаева же мечтала о другом: «Ни один человек, встретившийся со мною, - писала она другу - не должен уйти от меня с пустыми руками. У меня так бесконечно много всего! Умейте только брать, выбирать. Я говорю: ни один человек».
Последняя земная дорога Цветаевой подарила мне возможность окунуться в неисчерпаемый мир её души. И я позволю себе окончить свои нетуристические размышления словами самой Марины: ”И даже если я ошибаюсь, я не боюсь: мною движет л ю б о в ь».
Октябрь 2022
-------
[1] По идеологическим соображениям при первой публикации в СССР (1961) переименован в «Кирилловны».
[2] Улица переименовывалась несколько раз. А.Цветаева, с.720. В «Мы пришли на старую улицу, зовущуюся теперь Ворошилова, в дом №20 (в 1941 году - ул. Жданова, дом 10)...». Сегодня это ул. Малая Покровская.
[3] Орфография М.Цветаевой
[4] И. Бродский. Поэт и проза. 1979
Библиография
Белкина М. Скрещение судеб. Москва, «Книга», 1988
Бродский И. «Поэт и проза». Предисловие. М.Цветаева. Избранная проза в двух томах, Russica Publishers, Inc. New York, 1979.
«Воспоминания о Марине Цветаевой». М,
«Ельницкая С. Цветаева и Чорт. Сб. Статей. М., Дом-музей Марины Цветаевой, 2004.
Коркина Е. Летопись жизни и творчества М. И. Цветаевой. М., Дом-музей М. Цветаевой, 2014.
Кудрова И. Жизнь Марины Цветаевой: Документальное повествование, Санкт-Петербург, Изд. ж Звезда, 2002
Саакянц А. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества (1910-1922). М.: Советский писатель, 1986.
Цветаева М. Автобиография. Январь 1940, Голицыно. Собр. Соч. В 7 томах. Т.5, книга 1
Цветаева А. Воспоминания. М.: Советский писатель, 1983.
Цветаева М. Автобиография.
Цветаева М. Кирилловны. Тарусские страницы. Калуга.: 1961.
Цветаева М. Мой Пушкин. М.: Советский писатель, 1967
Цветаева М. Неизданное. Семья: История в письмах. Составление Е.Б. Коркиной. Мю: Эллис Лак, 1999
Цветаева М. Неизданные письма. Париж, 1972
Цветаева М. Письма к Анне Тесковой: 1922-1939. М.: Русский путь, 2009
Цветаева М. Пушкин и Пугачёв. Избранная проза в двух томах. Russica Publisher, Inc., New York. 1979. Т. 2
Цветаева М. Чёрт. Избранная проза в двух томах. Russica Publishers, Inc. New York, 1979. Т. 2, сс. 151-166
Эфрон А. Книга детства: Дневники Ариадны Эфрон, 1919-1921. Изд. Русский путь, 2015.
«М. Цветаева в дневниковых записях дочери».
Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. Париж.: Синтаксис, 1988
Юрский С. Кто держит паузу. М.: Искусство, 1989
Комментарии
Последняя земная дорога Марины Цветаевой.
Спасибо автору за интереснейший, разносторонне информативный очерк. После его прочтения узнал много для себя нового и ещё больше проникся уважением и жалостью к этой талантливой и очень несчастливой женщине. Пусть не постигнет её забвение!
Рассказ "Последняя земная дорога Марины Цветаевой"
Прекрасный рассказ. Узнал для себя много нового. Большое спасибо автору, взялся читать все её сочинения, опубликованные в "Чайке"
Добавить комментарий