Фрейлехс
Поскольку мы сильно забежали вперед по времени, то придется отмотать наш клубок семейных воспоминаний (а может и прочитанных где-то свидетельств) назад и вернуться в страшную зиму сорок первого года, когда оба мясника ещё здравствовали. Именно в это беспросветное время Михоэлс уже начал задумываться о постановке шумного и веселого спектакля на сцене ГОСЕТа после Победы над гитлеровским мясником (когда театр вернется из Ташкента, куда он был эвакуирован в октябре того года). Туда же, в Ташкент, попал и Шнеер, эвакуировавшись с семьей и многими другими одесситами в июле 1941г из Одессы, где они жили до войны. В Ташкенте им выделили узенькую комнатушку в старом городе, а Шнеер, чтобы как-то выжить и прокормить семью, стал чинить старые галоши – всё-таки на все руки был мастер.
Там же, в Ташкенте, жила во время войны семья его старого одесского друга и еврейского писателя Ирме Друкера [26], о котором потом часто вспоминала дочка Шнеера Рина, как и о мешках старых галош, починкой которых занимался её отец. Накануне 1943г. Ирме Друкер, в то время военный корреспондент, навещая свою семью, встретился и со Шнеером. Их встречу Друкер очень живо описал в своем очерке «Веселый творец Фрейлехс» [27], где он также пересказал рассказ Шнеера о его недавней встрече с Михоэлсом и их беседу.
Шнеер впервые познакомился с Михоэлсом, наверно, во время гастролей ГОСЕТа в Одессе в 1932г, а, может, ещё раньше, во время сьёмок там в 1925г. фильма «Еврейское счастье». Сам Михоэлс с семьей добрался до Ташкента где-то к концу 1941г. [28] и, встретив там своего давнего знакомого, решил поделиться с ним своей мечтой о создание веселого спектакля о жизненной силе еврейского народа, что называется - назло всем бедам и смертям.
Друкер так описывает эту встречу: Соломон Михайлович спросил Шнеера, как это можно было бы показать на сцене. На что Шнеер ответил: «Дур хасене!» (через свадьбу); Михоэлс обнял Шнеера и произнес слова, которые всегда произносили евреи, желая кому-либо удачи в важном деле: "Зол зайн ин а гутер ун ин а мазлдикер шо!" (В добрый и счастливый час!). И вынес окончательное решение: "Ломир правен а хасене!" (будем справлять свадьбу).
Так зародился замысел этого замечательного спектакля, который в первоначальной редакции был поставлен в Ташкенте Зускиным под названием «Свадьба». Премьера спектакля «Фрейлехс», где «Свадьба» игралась во втором акте после «Гершеле Острополера» Мойше Гершензона, состоялась 15 июля 1943г. Леонид Флят [8] приводит афишу этого спектакля, который имел подзаголовок «еврейская комедийная игра».
В конце 1943 года ГОСЕТ возвращается обратно в Москву, с ним уезжает и Шнеер, ставший завлитом театра. Примерно в это же время возвращается в Москву из своей зарубежной поездки в качестве председателя ЕАК по сбору средств для Победы над мясником, сотворившим Шоа, Михоэлс. Взяв за основу ташкентскую «Свадьбу», они вместе со Шнеером, композитором Пульвером, художником Тышлером, балетмейстером Мэйем и всей труппой, примерно за полтора года фактически создали новый «Фрейлехс».
За это время Шнеер смог восстановить свою оставленную в Одессе фольклорную коллекцию еврейского юмора, шуток и словечек, а также свадебных песен и танцев, что несомненно помогло превратить одноактную комедийную игру «Свадьбы» в двухактный свадебный карнавал «Фрейлехса», премьера которого состоялась 23 июля 1945г. Для полноты приведем здесь афишу этого спектакля 1948г., – уже после зверского убийства Михоэлса, – которую я позаимствовал у Леонида Флята [8].
Хоть мне и не довелось видеть этот легендарный спектакль, хочется хоть немного к нему прикоснуться, тем более что, как мне известно, после разгрома ГОСЕТа он никогда больше нигде не ставился. Лучше всего это сделать, обратившись к полным трагизма воспоминаниям Аллы Зускиной, дочери великого еврейского актера Беньямина Зускина (также расстрелянного в ту «Ночь казненных поэтов»), который играл роль Первого бадхена («свадебного духа») [29], тем более, что ей посчастливилось ещё подростком видеть этот спектакль много раз (в нем участвовала и её мама, актриса ГОСЕТа – Эда Берковская), включая премьеру, когда Алле было всего 9 лет.
Давайте постараемся увидеть этот свадебный карнавал ее глазами:
«Вихрь. Из глубины сцены прямо на нас стремительно несётся пляшущая толпа. Впереди - Первый Бадхен по имени Реб Екл. Это Дух Радости и немного Дух Печали. Это Вениамин Зускин, мой отец. (Cегодня, 23-го июля 1945-го года, через два с половиной месяца после окончания Второй мировой войны, в Московском государственном еврейском театре идёт премьера спектакля "Фрейлехс", что означает "Свадебное веселье".)
Увлекая толпу за собой, Зускин летит.
Я не оговорилась: именно летит, подобно персонажам Шагала.
(Спектакль "Фрейлехс" я видела много раз, ведь он шёл до самого конца, а я к тому времени уже успела подрасти. Потому-то мне так легко увидеть себя в зрительном зале, где передо мной разворачивается прекрасная сказка, и в ней над сценой, над моей жизнью парит отец.)
Свадебная музыка набирает силу. Звучит своё, знакомое, давно не слышанное, давно вроде бы позабытое, но всегда ощущаемое внутри себя, всегда бережно сберегаемое от посторонних. Жизнь возрождается. Полёт Реб Екла, а с ним и толпы становится быстрее, невесомее, вдохновеннее.
Реб Екл останавливается, и толпа замирает. Реб Екл прислоняется к правому косяку нарисованной двери. Всё в этом чудо-спектакле неспроста. В традиционном еврейском доме к правому косяку двери прикрепляют мезузу, трубочку со спрятанным внутри священным текстом. "За дверью, за косяком её, оставь замету на память", - повелевает пророк Исайя. Замета на память - суть этого чудо-спектакля. Обращаясь к зрителям, Реб Екл голосом, полным боли, тепла и печали, произносит монолог о пережитых страданиях, поминает дорогих и близких.
Тотчас на смену возвышенно-грустному монологу приходит рассказ о предстоящей свадьбе. Реб Екл даёт объяснения то скороговоркой, то речитативом, успевая при этом немножко полетать.
Затем запевает старую народную песенку: "Жил-был ребе Элимелех, он сыграть затеял фрейлех"[30]. Ах, как он её поёт! Вернее, как он ею живёт! Элимелех из песенки собирается поиграть то на скрипочке, то на флейте, и голосовые модуляции Зускина, его телодвижения, жестикуляция, рука, протянутая к оркестру, виртуозно переплетаются со звучанием того музыкального инструмента, о котором он в данный миг поёт.
Под звуки песенки сцену заполняют участники свадьбы с бокалами в руках, усаживаются за празднично накрытые столы. Внезапное появление бедной заплаканной тётки, которую никто не звал, грозит омрачить общее веселье, но Реб Екл возражает: "Ну уж нет! Без грусти веселья не бывает!" Кто, как не Зускин, знает, что смех и слёзы нераздельны.
Взмахом платка Реб Екл вызывает гостей и "виновников торжества". Они выходят, один за другим, на середину сцены и танцем рассказывают о себе. Вот надменная молодящаяся мать жениха и его чванливый отец, вот родители невесты, умоляющие будущих свёкра и свекровь о снисхождении, а вот и бабушка-примирительница. Уморительна пара старичков, степенны франтиха и её кавалер, задевает за живое бывший николаевский солдат на одеревенелых ногах, вызывает смех подвыпившая кума, трогательна стайка подружек невесты, а сама невеста и жених торжественны и величавы.
Всё это, на фоне великолепной музыки и блистательных декораций, иронически-задорно комментирует, всем этим верховодит, всему этому придаёт возвышенную духовность Реб Екл, Вениамин Зускин.
Реб Екл-Зускин, лицедействуя, насмешничая, напевая, танцуя и летая, как положено Духу Радости, не забывает, что он и Дух Печали, несущий "суму горестей". Подвижный, как ртуть, он покоряет зрителя "неотразимым обаянием, редкой способностью быть одновременно и смешным, и грустным, этим удивительным сочетанием задушевности и комизма, юмора и патетики, внешней подвижности и внутренней сосредоточенности"; умением возвести в самую высокую степень нетленный дух еврейского народа.
Зускин уже четверть века на сцене. Эта роль объяла всё, что было ему наиболее дорого, - внешнюю необузданную театральность и внутреннюю бездонную глубину. После множества блистательных ролей, после самого любимого им трогательного Сендерла и незабываемого Шута, после скучноватых пьес советского репертуара, после полного печального юмора Гоцмаха, он снова летит, поёт, пляшет, забавляет и забавляется, и грустит. Снова живёт.
Живёт своей истинной сущностью, сущностью актёра лирико-трагикомического.
Он невесом, темпераментен, ни малейших признаков усталости, спада, срывов в жестах, движении, тексте, песнях. "Мазл тов! Поздравляем!" - восклицает Бадхен и восторженно поёт:
Будут, будут праздники
У народа нашего!
Будут свадьбы-свадебки?
Нечего и спрашивать!»
Тут следует вспомнить, что второго бадхена — свадебного профессионального шута играл другой замечательный актер Зиновий Каминский. Как пишет о нем хранительница традиций ГОСЕТа и ученица Михоэлса Маня Котлярова, которой тоже довелось играть в этом спектакле, Каминский был не просто актер, а прирожденный актер из знаменитой театральной династии еврейских актеров [31]. А роль бедной тетки в спектакле исполняла Нар. артистка РСФСР Либа-Рейза Ром. Она, приплясывая, неожиданно появлялась на сцене с песней на мотив казачка:
Khatskele, Khatskele, shpil mir a kazatskele!
Khotsh an oreminke, dokh a khvatskele!
Orem iz nit gut, orem iz nit gut,
Lomir zikh nit shemen mit undzer eygn blut!
(Хацкеле, Хацкеле, сыграй мне казачка! Хоть бедненькая, да задорная! Плохо быть бедной, но не будем стыдиться родной крови!).
Родня жениха – сваты выходили на сцену, сопровождаемые шутками гостей, под песню Марка Варшавского «Сваты идут» [32]. Веселье еще больше ширится под песню «Фрейлехс». Послушаем как её исполнял оркестр московского ГОСЕТа [33]. Наконец, гости усаживаются за свадебный стол, который Михоэлс в своих записках называл «столом жизни», и запевают традиционные свадебные здравницы: «Ломир але инейнум» (Давайте все вместе). Вот как её исполняет Ефим Александров [34].
Ну, а теперь, «побывав» на спектакле, послушаем, как о нем отзывались критики и современники. Вот, например, что писал известный театральный критик Юрий Головашенко [35]: «В спектакле «Фрейлехс», быть может, как ни в одном другом из своих сценических произведений, С. М. Михоэлс продемонстрировал умение показывать «мир малых вещей», и одновременно «мир огромных закономерностей», — умение, которым он восхищался у Шекспира, говоря, что великий английский поэт играет, как пианист на рояле, двумя руками — «на мире малом, конкретнейшем из конкретных, и на мире большом… где сила обобщений, сила образности колоссальна». «Фрейлехс» был великолепен в своей «материальной конкретности» и поразителен в своих идейных взлетах, во взлетах острой, страстной мысли.»
И далее: «Народная песня или национальный танец возникали в спектакле не сами по себе, не как украшения действия, а как проявления характеров и чувств. Этнографические формы становились поэтическими. И если те старинные свадебные обряды, которые возникали на сцене в спектакле «Фрейлехс», составляли сюжетную канву театрального представления, то его внутренней сутью было утверждение неистребимой человеческой силы, воли. …
Свадьба становилась проявлением естественного стремления человека к счастью, ибо любви не погасить, как не погасить волю к жизни. Когда в спектакле звучали слова о том, что у людей никогда не было недостатка в женихах и невестах, и в дальнейшем не будет, в шутливой форме выражалась мысль о продолжении человеческого рода — мысль о людском бессмертии.» Конечно, в «показе (этого) мира малых вещей, …материальной конкретности», народных песен и танцев, переводе «этнографических форм» на язык поэзии текст Шнеера и его помощь трудно переоценить.
Здесь надо отметить, что у Михоэлса и ГОСЕТа было много почитателей среди тогдашней русской интеллигенции: знаменитых артистов (Книппер-Чехова, Качалов, Завадский, Охлопков, Садовский, Тарханов, Хмелев, Берсенев, Образцов, Уланова, Штраух, Яблочкина), певцов (Иван Козловский, Барсова), композиторов (Мясковский, Шостакович), скульпторов (Мухина), писателей (Алексей Толстой, Фадеев, Леонид Леонов, Всеволод Иванов, Андроников), театральных критиков (Павел Марков, Юрий Головашенко), дипломатов (советский граф Алексей Игнатьев) и других, которые, не зная идиша, часто посещали ГОСЕТ, хотя в то время никакого дублирования/синхронного перевода или субтитров ещё не было. В частности, Галина Уланова после очередного посещения «Фрейлехс» назвала его «шедевром гармонии и ритма» [2] стр. 253.
Пятого июня 1946г. Михоэлсу, Зускину и Тышлеру за «Фрейлехс» была присуждена Сталинская премия.
Посещали ГОСЕТ и поэты. Мандельштаму, который погиб в лагере в 1938г, пав одной из многочисленных жертв советского мясника, не пришлось дожить до постановки «Фрейлехса». Будучи погодком Михоэлса (и Шнеера) и тоже родившись в еврейской семье, Мандельштам, как и Пастернак, о котором речь впереди, не знал идиша и был достаточно далек от еврейской культуры. Тем не менее он был большим поклонником таланта Михоэлса и, посетив спектакль ГОСЕТа «200 000» в Москве еще при Грановском в 1926г., где Михоэлс играл заглавную роль портного Шимеле Сорокера, оставил об этом событии, пусть коротенькую, но замечательную двухстраничную заметку [36].
Как бы вновь погрузившись во время спектакля в «Хаос иудейский» - но уже без его неприятия и былого страха - он был восхищен игрой Михоэлса и назвал пляшущего Михоэлса вершиной национального еврейского дендизма, сравнивая его то с фавном, попавшим на еврейскую свадьбу, то с «водителем еврейского хора».
Другое дело Пастернак. Дожив до постановки «Фрейлехса», но буквально возненавидев своё происхождение, сторонясь и отрекаясь от всего еврейского, он никогда ни только не переступил порог ГОСЕТа, но даже не брал себе в свою «православную голову» посещение этого спектакля. Тут можно вспомнить, что, когда в августе 1941 г. Соломон Михоэлс пригласил Пастернака выступить на антинацистском митинге Еврейского антифашистского комитета, тот отказался, сославшись на то, что не хочет сводить свой антифашизм к еврейству.
Посвятив многие годы своей жизни переводам, он, в отличие от Ахматовой [37], никогда не перевел ни строчки еврейских поэтов, даже своего хорошего знакомого - Переца Маркиша (уже после реабилитации Маркиша, будучи умелым и довольно хитрым дипломатом Пастернак сумел отказать его жене Эстер в переводе поэмы «Михоэлсу - Неугасимый светильник» под благовидным предлогом, что-де «Маркиш для него слишком велик», несмотря на то, что переводил Шекспира, Гёте и других величайших поэтов.)
Ну, а полностью свести свои «счеты с еврейством», как он писал своей сестре Ольге Фрейденберг, он решил в своем нашумевшем романе «Доктор Живаго», где устами своих героев выступает, фактически за полную ассимиляцию еврейского народа и присоединение евреев к христианству ради их же блага. Недаром премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион назвал «Доктор Живаго» «одной из самых презренных книг о евреях, когда-либо написанных человеком еврейского происхождения». Ещё много чего можно было сказать на его счет, но бог с ним, его - пастернако-гундяево-путинский* …
Лучше вспомним, что, вернувшись из Ташкента, Шнеер со своей женой Гитей и дочкой Риной получили комнату в коммуналке, переделанной из бывшего общежития для студентов ГОСЕТа - на Малой Бронной.
На Малой Бронной
Шнеер прожил там лет 7–8, оттуда его и забрали, а жена с дочкой лет 30. Я много раз бывал у них в гостях. Вход был со двора, темноватая лестница на второй этаж, где они жили, и по сторонам входной двери в эту коммуналку штук десять звонков с фамилиями под ними бывших артистов и сотрудников ГОСЕТа, которые там жили. Попробую их вспомнить, но могу и ошибиться. Кроме Окуней, там, по-моему, жили Моисей Беленький с женой Эльшей Безверхней, Этя Ковенская, Эль Трактовенко, Либа Ром, Вольф (Беня) Шварцер, бывший директор ГОСЕТа Фишман и, возможно, Маня Котлярова и Спивак.
Сразу за дверью, насколько помню, довольно большая прихожая с вешалкой для верхней одежды и полкой под ней на полу для галош и другой обуви; налево кухня, направо темный коридор с комнатами жильцов этой коммуналки и где-то там, в конце коридора, общие удобства. Небольшая, немного удлиненная комната Окуней с большим окном, выходящим во двор, была направо в середине этого коридора. После разгрома ГОСЕТа постоянной работы у большинства из живших там артистов долго не было и они перебивались поденщиной массовок или другими случайными заработками. Да и кто бы их взял в советский театр с еврейским акцентом, не говоря уже об анкете с пятым пунктом?
Хотя кое-кому из более молодых удалось устроиться. Кто-то мне говорил, что раньше из этой коммуналки можно было попасть прямо в театр, не выходя на улицу, но потом этот проход после закрытия ГОСЕТа заложили кирпичами, построили стенку, и не только в этот театр… так что выход для них был только на улицу. Нехама Сиротина** рассказывала своему сыну, что в первые дни после закрытия ГОСЕТа, во дворе театра стали жечь декорации, еврейские книги и архивы – чем лучше, чем гитлеровские костры 33 года? Некоторые актеры, кто посмелее, побежали во двор, чтобы хоть что-то спасти. Его отец успел унести несколько десятков фотографий и еврейских книг [3].
Ну, а Шнеер со дня на день ожидал ареста. Уехать к родственникам и там переждать этот шабаш сталинских ведьм, как ему многие советовали, он посчитал ниже своего достоинства [5], а чтобы как-то отвлечься от сгущающейся тьмы, помогал дочке, которая работала учительницей русского языка и литературы, проверять тетради. За ним пришли то ли в конце 50 года, то ли в начале 51- го – когда точно? - спросить уже не у кого. Когда его увели, с его женой Гитей случился удар: она потеряла речь, которая потом немного восстановилась, но оставалась частично парализованной до конца жизни и с трудом передвигалась по квартире.
Чтобы, хоть немного отвлечься от этого кошмара, надо, пожалуй, вспомнить историю этого еврейского уголка старой Москвы, где они жили. Почти рядом с их подъездом, позади ГОСЕТа, находился Московский дом народного творчества им. Крупской, с очень необычной для старой Москвы архитектурой. Как я узнал много позже, этот дом был построен в 1886г. на средства крупного банкира Лазаря Соломоновича Полякова, предполагаемого отца балерины Анны Павловой, в качестве его домашней синагоги. (Он же выделил деньги на строительство Московской хоральной синагоги.)
Оригинальный фасад здания был исполнен в мавританском стиле и украшен иудейской символикой, а верх увенчан небольшим куполом со звездой Давида. В молельном зале, говорят, был даже оборудован спуск в подземный ход, чтобы можно было покинуть помещение в случае погрома. Ещё в царские времена синагога неоднократно закрывалась, но чудесным образом открывалась вновь и так просуществовала до 1937г., когда советским мясником был расстрелян её кантор Мошко-Хаим Айзик-Гершович Гуртенберг (1882–1937). Тогда синагогу решили «окончательно» закрыть, а здание передали для нужд ВЦСПС, а в 1940 г. здание перешло к Московскому дому народного творчества.
За годы, прошедшие с момента закрытия синагоги, она неоднократно перестраивалась. В результате её внутреннее убранство было полностью утрачено, а фасад в мавританском стиле попытались ликвидировать. Несмотря на весь этот совковый вандализм, этот «дом им. Крупской» выглядел подозрительно еврейским и я, уходя от моей тетушки – Риночки,как мы ласково называли её в нашей семье, часто гадал, что бы такое могло быть здесь раньше?
Но, как говорят американцы: never say “never”! В 1990г. произошло очередное чудо: Любавичский ребе Менахем-Мендл Шнеерсон прислал своего ученика – раввина Ицхака бен Авраама Когана [38], который вместе со своими помощниками сумел заставить одряхлевшую к тому времени Софью Власьевну вернуть награбленное её законным владельцам – еврейской общине, а затем стал во главе этой синагоги и начал её Возрождение.
Перед своим отъездом из России я встречался с ним в конце 1991г, чтобы передать в синагогу молитвенники (сидурим) и религиозные книги, оставшиеся в нашей семье от моего дедушки. Я до сих пор хорошо помню нашу с ним встречу. Приехав к назначенному времени в синагогу, с которой уже сняли эту табличку «дома им. Крупской», и зайдя вовнутрь, я к своему удивлению, встретил там своего погодка - как потом узнал - уроженца Ленинграда, прекрасно говорившего по-русски. Только взгляните, что раввину Ицхаку Когану удалось совершить за сравнительно короткий срок: Синагога на Большой Бронной.
Наконец, из моего клубка воспоминаний, который становится всё тоньше, как из тумана, выплывает Одесса-мама.
Одесса-мама
Да, она былой мамой многих удивительных еврейских талантов конца ХIХ - начала ХХ века, от Бабеля с Багрицким до Утесова с Ойстрахом, ушедших в русско-советскую культуру и прославивших её. Шнеер, который приехал в Одессу 1919г. почти к концу Гражданской войны, - с начало 1920г. там установилась Советская власть - к ним не относится. Он оставался в еврейской культуре даже в советские времена. Ещё до «философского парохода» из Петрограда, с конца 1919 до 1921, а может, и позже, из Одессы уходили «еврейские пароходы», увозившие цвет еврейской культуры в Эрец-Исраэль. На них уехали Рахель Блувштейн и Хаим Бялик, Барух Агадати и Рахель Коэн-Каган, Зеэв Рехтер и Иосиф Клаузнер, и многие другие [39], [40]. Бялика, а возможно, и других Шнеер хорошо знал. Ещё до гражданской войны, в конце 1917г., в Одессе умер классик еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорим. От этих потерь еврейской культуре в России никогда не суждено было оправиться.
Вскоре после революции руководство еврейской культурой – какая же культура без пролетарского руководства? - было передано Евсекции. Поставив одной из основных своих целей борьбу со «штетл» культурой, Евсекция поспешила закрыть все хедеры, ешивы, а заодно начала переделывать синагоги в рабочие клубы. Она также запретила религиозно-буржуазный иврит и перевела всё обучение, да и всю еврейскую культуру, на идиш – чем ни пролетарская «cansel culture»? Ну и поскольку евреи во все времена любили обезьянничать, то стала издавать свою газету «Правда» на идише: «Дер Эмес»! И то хорошо.
Шнеер, который прекрасно знал идиш и еврейскую литературу на идише, получив в 1926г диплом преподавателя, стал преподавать эти предметы в различных еврейских профтехшколах и училищах и стал – куда деваться? - публиковаться в еврейско-пролетарских литературных изданиях типа литературного еженедельника «Комунистише Штим» (Коммунистический голос), а также газеты «Дер Одессер Арбетер» (Одесский рабочий), где заведующим отделом литературы работал его друг Имре Друкер, пока их тоже не начали прикрывать за несколько лет до войны.
Одной из жертв Евсекции оказалась еврейская студия «Габима», игравшая на иврите. В 1926 она была вынуждена покинуть Страну Советов. Уезжая на гастроли по Западной Европе, из которых она обратно не вернулась, «Габима» посетила Одессу и дала несколько представлений одного из самых знаменитых своих спектаклей «Гадибук, или между двух миров» [41], поставленного ещё Евгением Вахтанговым по пьесе Семена (Шльома) Ан-ского (переведенной на иврит Хаимом Бяликом). Главную роль Леи в спектакле играла замечательная Хана Ровина, ученица Станиславского и Вахтангова.
В России ее мастерством восхищались сам Станиславский, Луначарский и Горький, а в Израиле Хаим Вейцман. Ицхак Рабин писал, что при ее появлении на сцене все генералы вставали. Она была ровесницей Шнеера, а родилась в местечке Березино, там же, где и моя бабушка, что примерно в получасе езды от Селибы. Говорят, что репетиции проходили на квартире Шнеера [10], так что, когда они встретились, им было что вспомнить и о чем поговорить, тем более, что Шнеер, как и автор пьесы Семен Ан-ский, был знатоком и собирателем еврейского фольклора. Еще до Первой мировой войны Шнеер поехал в Варшаву, чтобы встретиться там с Ицхоком-Лейбушем Перецом; вполне возможно, что Шнеер познакомился там и с Ан-ским.
Несмотря на все козни Евсекции и её преемников (но иногда и с их помощью), то тут, то там появлялись какие-то отдушины. Так, в 1935г. в Одессе открылся еврейский театр, где завлитом был хороший знакомый Шнеера поэт Айзик Губерман, и он начал получать заказы на осовременивание пьес еврейских классиков для их постановки с учетом новых требований; возможно, и пьесы Авраама Гольдфадена "Цвей Куни — лемлех", которая в 1940г была поставлена на сцене ГОСЕТа. Кроме того, он продолжал собирать еврейский фольклор, поговорки, песни и сказки и 1939г выпустил в издательстве «Эмес» книгу еврейских сказок.
К тому же Шнеер был ещё заведующим еврейской академической библиотекой, которую многие называли "библиотекой Шнеера" [27]. Да и сам он часто выступал с чтением рассказов еврейских писателей и авторскими моноспектаклями; ведь обладая ярким актерским даром, он мог сымитировать десятки голосов и вживую воспроизвести различные еврейские типы и характеры. В частности, он часто выступал перед концертами известного певца (драматический баритон) и актера, уроженца Одессы Михаила Эпельбаума, которого называли «еврейским Шаляпиным»: послушаем в его исполнении известную еврейскую народную песню «мухатенесте майне» (моя сватья), которую вполне возможно можно было услышать и во «Фрейлехсе». Шнеер и сам часто пел в домашнем кругу, а аккомпанировала ему дочь, хорошо игравшая на пианино - как это было всё давно, но я - на удивление! – запомнил.
Молодой, красивый и обладавший большой харизмой, он пользовался большим успехом у женщин. Зная это, его жена Гитя отшучивалась, мол, ей повезло иметь долю в хорошем деле, что намного лучше звучало на идише.
Она сама была из известного еврейского рода Хромченко, родилась в Златополе на Украине, и у неё было 6 братьев и 3 сестры. Там же родился её двоюродный брат в будущем известный певец, солист Большого театра Соломон Хромченко, который в детские годы был мэшойрэром (певчим) в одесском синагогальном хоре. Так что, возможно, что в Одессу ещё до революции перебрались не только ее отец Янкель с семейством, но и его старший брат Матвей (Мотл). А Соломон исполнял не только арии и романсы русских и западноевропейских классиков, но и не забывал еврейские народные песни.
Где Шнеер и Гитя познакомились? Об этом теперь можно только гадать – спросить не у кого. Возможно, что еще в Златополе, где неподалеку, в Елисаветграде, Шнеер во время Гражданской войны занимался еврейскими сиротами, вывезенными из разоренной Польши – кто знает?.. Поженились они, наверно, все-таки в Одессе где-то в 1920г. Через год у них родился сын, а через три - дочь Рина. У её отца Янкеля, чтобы содержать такую большую семью и помогать своим уже выросшим детям, было какое-то дело. Так что, по-видимому, он помогал Гите и Шнееру с маленькими детьми, пока они не встали на ноги. К несчастью, их сын, видно, родился не под синей звездой. Подростком, купаясь в море, он нырнул и разбил голову, налетев на подводную скалу… вскоре он умер.
С Одессой связано и много других добрых и не очень… воспоминаний в нашей семье. После революции штетл, просуществовавший на западных окраинах России несколько сот лет, с помощью той же Евсекции начал уходить в небытие. Моего деда Гирша как служителя религиозного культа – шейхета объявили лишенцем, ну и, соответственно, лишили избирательных прав и наложили множество других ограничений и запретов, в частности, его дети были лишены возможности получить высшее образование, да и вообще никаких перспектив в Рогачеве, как и в других еврейских местечках, для молодежи не было.
Поэтому в 1928г. мою маму, когда ей было всего 13 лет, напуганные родители отправили одну в Одессу – как она потом с горечью вспоминала, даже без смены белья. Хорошо, что там жили Шнеер с семьей и её старший брат Аврем, который учился там в Университете, а перед войной работал уже доцентом на кафедре механики. Ей удалось поступить там в Одесский кинотехникум, жила она в общежитии на маленькую стипендию, чтобы немного отогреться и поесть, заходила в гости к Шнееру.
Вспоминая, она иногда пела эту песенку из «Фрейлехс»: «Хацкеле, шпил мир а Казацкеле». У нее тоже был очень хороший голос, и она часто пела еврейские песни, которых знала с детства во множестве – эти песни и её голос до сих звучат в моей памяти – но получить музыкальное образование в те нелегкие времена ей не удалось. Вспоминала она и опухших от голода крестьян, валявшихся и умиравших на улицах Одессы в годы Голодомора – никто к ним не подходил… как в том стихотворении Мандельштама:
Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украйны и Кубани…
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца…
Окончив техникум, мама по распределению уехала в Москву. К этому времени перебрались в Подмосковье и её родители с младшим братом. Шнеер с семьей навсегда покинули Одессу в июле 1941г. – в это время уже начались бомбардировки и обстрелы города. Как пел когда-то Леонид Утесов:
Красавица-Одесса под вражеским огнём…
Кто мог представить, что это вновь повторится? …Похоже, что старуха История ходит по кругу с завязанными глазами, украв эту повязку у российской Фемиды.
Что ещё осталось мне вспомнить о той Одессе? Мамин брат Аврем (Абрам) с женой и маленьким сыном эвакуировался из Одессы в Чимкент. Как доцент университета он имел бронь, но ушел на войну и погиб под Киевом в начале 1944г. [42]. Сколько их там осталось в братских могилах, 10–15 миллионов + ещё миллионов 10, если не больше, - гражданских: «Мы за ценой не постоим» и можем повторить! Половина из них, наверно, совершенно бессмысленные жертвы, ведь у большого мясника были и малые, такие, как маршал Жуков и прочие советские полководцы, большинство из которых привыкли выполнять сталинские приказы любой ценой.
То же самое можно сказать и про НКВД, и про весь Архипелаг Гулаг – культ требует жертвоприношений! Вот и опять повторили. О потерях на войне уже написаны тысячи страниц, счет потерь идет на миллионы: миллион туда - миллион сюда, - никто же их толком не считал, а статистика всё стерпит. В победном этом угаре почти никогда не вспоминали о миллионах женщин, оставшихся без мужей, а часто и без детей. Среди них и дочка Шнеера Риночка, 1923г. рождения. Миллионы её сверстников погибли. У меня о тех временах остались такие детские воспоминания:
Еще ты помнишь времена хрущевские
и сталинские помнишь времена,
а я вот помню: бани Усачевские –
нам с мамой шайка на двоих одна...
Не вернулись ни только Вани и Степы – не вернулись и Авремы и Мойши, Ицхаки и Янкели… Пришлось миллионам еврейских женщин, как и их русским сверстницам, коротать свой век одним-одинешеньким. Работала она учительницей русского языка и литературы в 425 школе на Большой Сталинской, переименованной при Хрущеве в Большую Семеновскую. О, эти советские школы после войны, - учителя почти все: нервные, рано постаревшие женщины, многие одинокие, - хоть с чужими детьми можно было немного забыться и душу отвести. При Хрущеве эту школу (потом переведенную в 444) сделали математической.
Известный педагог-математик Семен Шварцбурд, в будущем чл.-корр. АПН и автор многочисленных учебников и пособий по математике для средней школы, создал там в 1959г первый специализированный математический класс. Он в детстве переболел полиомиелитом и всю жизнь передвигался на костылях; в 1940г он окончил физико-математический факультет Одесского университета и был оставлен преподавателем на кафедре теоретической механики. Так что, наверно, знал Аврема Окуня, работавшего там доцентом, и, конечно, Шнеера. Как я помню, в середине 60-х из 444 школы вышло много известных в дальнейшем математиков.
После 30 лет жизни в коммуналке на Малой Бронной, Риночке с мамой наконец дали двухкомнатную квартиру в Давыдково, недалеко от ближней дачи советского мясника – выходит, что он напоминал ей о себе до конца жизни.
Может я опять не за ту нитку потянул в своем клубке воспоминаний и сильно отошел от основной линии, но мне кажется, что все-таки не зря… Так или иначе пора заканчивать мой рассказ, тем более что мой клубок размотан уже почти до конца. Осталось только вспомнить, как Шнеер погиб – а случилось это на сцене в Вихоревке.
На сцене в Вихоревке
Чтобы как-то отвлечься, Шнеер организовал в Вихоревке театр, где с помощью самодеятельных артистов-политзэков, решил поставить комедию Гоголя «Ревизор». Хоть с ее написания прошло тогда уже больше ста лет, но не так много поменялось в России, а тем более в вихоревской колонии. Ведь, как сказал еще Петр Столыпин: «В России за 10 лет меняется все, за 200 лет — ничего». Так что это было весьма остроумным решением.
Давайте пофантазируем, на кого могли бы походить основные действующие персонажи. Городничий, конечно, на ИВС*** , на роль Хлестакова – очень много претендентов из тогдашнего руководства, от Хрущева до Берии и Маленкова, на роль Держиморды - ещё больше, от Игнатьева до Рюмина и Гоглидзе, Земляника – Каганович, а возможно, и Микоян. Состав подбирался очень представительный.
К концу апреля в Вихоревке начало теплеть и почти сошел весь снег, но к майским праздникам не успели. К тому же Шнеер стал прихварывать, у него, почти 60-летнего, прихватило сердце и врачи предписали постельный режим.
На 10 мая, которое выпало на субботу, а значит, на рабочий день, тем более в колонии, была назначена одна из последних репетиций. Праздник 9 мая Сталин уже отменил - да и что было праздновать в полностью разоренной стране с 40 миллионами погибших? – ну, а тысячи обрубков-самоваров, инвалидов ВОВ, на самодельных досках с колесиками, которые сильно портили вид советских городов, к его 70-летию вывезли на остров Валаам и в другие богадельни.
Так что собрались они в субботу вечером, усталые после целой рабочей недели, чтобы еще раз порепетировать. Что-то там видно не заладилось у самодеятельных артистов: не было жизни в движениях у Городничего (Сталина) и Хлестакова (Хрущева). Шнеер, которому полагалась лежать или тихо сидеть на стуле, выскочил на сцену, чтобы показать им, как надо двигаться. Но сердце его не выдержало, и он упал, чтобы уже больше никогда не подняться.
Нам остается только с большим опозданием прочитать по нему Кадиш Ятом:
Итгадал веиткадаш шеме раба… И скажите: Амен.
В заключение хотел бы выразить свою искреннюю благодарность своей двоюродной сестре Эмме Гельфанд за помощь с фотографиями и поправки к первоначальному варианту текста, и моему троюродному брату Арнольду Шеру за сведения о нашей с ним общей родне.
Примечания:
26] Друкер Ирма Хаимович (odessa-memory.info);
Там также приведена фотография одесских еврейских писателей, сделанная, по-видимому, в начале 30-х, на которой среди других запечатлены Шнеер и Друкер.
[27] Druker I. Der frejlekher shefer fun “Frejlekhs”/газ. “Folks-shtime” (идиш), №15–18, Варшава, 1970
[28] Макс Вексельман. С. М. Михоэлс в Ташкенте. Московский Государственный Еврейский Театр (декабрь 1941 – сентябрь 1943гг.). Семь Искусств №3(16) – 2011.
[29] Зускина-Перельман А. В. Путешествие Вениамина. Гешарим, Иерусалим – Москва, 2002. Cм. также «Заметки по еврейской истории» №14–19.
[30] Раз нам не довелось услышать эту песню в исполнении Зускина, так послушаем ее в исполнении сестер Якубсфельд: Еврейская песня "Ребе Элимелех" (автор Моше Надир) в исполнении сестёр Якубсфельд. (youtube.com) или здесь: Der Rebbe Elimelech Einat Betzalel Music & Lyrics Moyshe Nadir (youtube.com)
[31] Мария Котлярова, Метод Каминского. Лехаим (lechaim.ru) 18 февраля 2020.
[32] Послушаем ее в прекрасном исполнении Миши Александровича: Misha Alexandrovich Mekhutonim Geyen song of Mark Warshawsky (youtube.com), или в исполнении Джуди Бресслер: youtube Judy Bressler sings "DI MEKHUTONIM GEYEN".
[33] Песня на идиш — «Фрейлехс» скачать, слушать онлайн — еврейская музыка | Иудаизм и евреи на Толдот.ру (toldot.com).
[34] Lomir Alle In Eynem – Efim Aleksandov youtube
[35] Ю. Головашенко «Фрейлехс» в К. Л. Рудницкий. Михоэлс мысли и образы 5, стр. 393–401.
[36] Осип Мандельштам. Московский Государственный Еврейский Театр (Михоэлс). Малое собрание сочинений, Азбука, 2011, стр. 654–56.
[37] Рукопись переводов Анны Андреевны Ахматовой из еврейских поэтов. 1957. 28 с. «Литфонд» (litfund.ru).
[38] С благословения Любавичского ребе. ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2000 КИСЛЕВ 5761–12 (104) МОСКОВСКОЕ ВРЕМЯ (lechaim.ru)
[39] Моше Клейман, Наш отъезд из России, Лехаим сентябрь- октябрь 2006 (lechaim.ru)
[40] Дорит Колендер, Корабль из Одессы, который изменил Израиль (vesty.co.il)
[41] Семен Акимович Ан-ский и его пьеса "Диббук": жизнь меж двух миров (livejournal.com)
[42] Окунь Абрам Гиршевич :: Память народа (pamyat-naroda.ru)
-----------
* Позиция Пастернака ни в коей мере не «гундяево-путинская». И наши читатели, мы надеемся, это понимают (прим. ред.).
** Мама нашего постоянного автора и члена редколлегии Александра Сиротина (прим. ред.).
*** Сталина (прим. ред.).
Добавить комментарий